Последний хартрум - Женя Юркина

было жаль уничтожать картину чьей-то жизни, поэтому вместо того, чтобы расчистить пространство от чужих вещей, она нашла для них место и навела порядок. К ним добавились и ее воспоминания: старая одежда, мамина пряжа, папины чертежи и часть семейной библиотеки из Лима. Все это она спрятала на чердаке, чтобы прошлое не смешивалось с настоящим. Внизу бурлила новая жизнь, но Флори всегда могла подняться по лестнице, чтобы перебрать прочитанные отцом книги с заметками на полях, пересмотреть эскизы платьев, нарисованные вместе с мамой, и по маленьким проколам на бумаге вспомнить, какие из них висели на пробковой доске.

Она превратила чердак в памятник утраченной жизни, театр прошлого, где показывали старые сюжеты. Днем он освещался квадратным окошком с треснувшим стеклом, а с наступлением сумерек нуждался в лампе. Той, что была здесь, хватало на небольшой кусок пространства. Тьма не рассеивалась, а лишь отступала за пределы светового пятна, сгущаясь и скапливаясь по углам как пыль.

Пахло замшелыми деревянными перекрытиями и мокрым металлом. Здесь, под самой крышей, дождь был явственнее и ощутимее. Его частая дробь барабанила по кровле, изредка соединяясь с глухими раскатами грома. Гроза не стихала и к ночи только раззадоривалась, как хмельной, не трезвеющий в разгар гуляний.

Непогода заперла их в доме, подарила возможность поговорить, а они бездарно растрачивали время на молчание. Каждый делал вид, что занят. Взгромоздив лампу на комод, Флори возилась с неразобранными коробками. Пока она искала и складывала вещи, Дарт увлеченно разглядывал весь окружавший хлам, словно пытался решить головоломку, отделяя чужой скарб от того, что принадлежало новым хозяйкам.

– Извини за прошлый разговор, – вдруг произнес он. – Я вел себя как идиот.

Дарт не осмелился посмотреть на нее, и его слова прозвучали как откровение, адресованное самой темноте. Флори ждала, что сейчас он точно объяснит, где пропадал и какие важные дела решал. Требовать от него честных признаний было так же глупо и бессмысленно, как биться кулаками о скалу: скорее изведешь себя саму, чем проломишь камень.

В напряженной тишине разлились тяжелые раскаты грома, и стекло в оконной раме жалобно задребезжало.

– Флори? – Было в его голосе нечто такое, от чего ее сердце тревожно сжалось в груди. Она отвлеклась от коробок. – Я должен кое о чем спросить.

– О чем же? – тихо отозвалась она.

– Что на самом деле случилось в Марбре?

Флори замерла, чувствуя накатывающую волну тошноты. Она хотела сказать что-то непосредственное, пустое, – что угодно, лишь бы не молчать, но именно это и делала.

– Только не пытайся отрицать. Я знаю, что ты прячешь синяки на шее.

Неосознанно Флори поправила распущенные волосы, скрывавшие следы от пальцев, которые хватали ее за горло. Кто это был – Тодд или один из тех бандитов, – она не запомнила.

– И еще ты кричала во сне.

– Следил за мной? – попыталась пошутить она, но смешок выдался слишком нервным, чтобы сойти за веселье. Дарт принял ее слова всерьез и начал оправдываться:

– Вовсе нет. Услышал тебя среди ночи и заглянул в комнату. Хотел убедиться, что ты в порядке. Я даже порог не переступал.

– Каждому иногда снятся кошмары.

– Но остальные меня не волнуют.

Его лицо не дрогнуло: брови остались такими же нахмуренными, губы плотно сжатыми, линия челюсти напряженной. Дарт просил быть с ним честной, а она боялась прикасаться к этой правде. Держать ее в себе было еще хуже.

– Я чувствую, что тебе больно. – Его слова пронзили сердце иглой. Не той, что оставляет саднящие уколы, а той, что сшивает раны.

Флори отвернулась, прижав ладонь к губам, чтобы заглушить судорожный всхлип.

– Ты вся дрожишь.

Она испуганно поежилась, ощутив колючую ткань на плечах.

– Это не из-за холода. – Одним движением Флори освободилась от шерстяного пледа, накинутого на нее. Забота Дарта заставляла чувствовать себя слабой, а она такой не была. Не хотела быть.

– Извини, – глухо произнес Дарт, не уточнив, за что именно.

Он легонько коснулся ее руки, словно бы ставя точку в разговоре, и повернулся, чтобы уйти. Вот так просто. Без навязчивой опеки и вопросов, что стальными клещами пытаются вытащить правду.

– Спущу вещи и подожду внизу.

Она слышала его дыхание, шорох одежды и как он возится с коробками, нарочно медля. Рассохшиеся доски скрипнули под его ногами, и Флори вдруг осознала, что, если промолчит сейчас, уже никогда не сможет заговорить об этом.

– Не уходи, – сказала она, глядя на темный квадрат чердачного окна. Свет керосиновой лампы отражался в каплях на стекле и дробился на множество мерцающих огней. Среди них будто нарисованным пятном застыл размытый силуэт. – Спроси меня еще раз.

Отражение вскинуло голову и привычным для Дарта жестом взъерошило волосы.

– Что случилось в Марбре? – глухо повторил он.

– Мой ночной кошмар. – Это было вовсе не то, с чего стоило начать. Честность отвергает намеки, загадки, недомолвки и полуправды. Она попробовала снова: – Тодд. Я снова встретила его.

Колени задрожали, и Флори охватила такая усталость, что ей пришлось опуститься на пыльный матрас, брошенный на полу. Она села, прижав ноги к груди и обхватив их руками. А затем рассказала все от начала до конца. Про недели в приюте и обманку с письмом, позволившую выбраться оттуда; про глупый арест и ту ужасную ночь в камере, когда ей чудом удалось вырваться из лап Тодда. Про ромбовидные пуговицы и следящих, которых она боялась. Она надеялась, что отъезд Тодда все исправит: успокоит ее, сотрет прошлое. А он оставался в мыслях даже сейчас, после своей смерти, и продолжал мучить в кошмарах.

Договорив, Флори выдохнула, испытывая странное ощущение – ее будто вывернули наизнанку, как карман, и вытряхнули весь мусор. Пустота, очищение – она не знала, как это назвать.

Дарт по-прежнему стоял в дверном проеме – напряженный и натянутый как струна. Хотела бы Флори прочитать его мысли в ту секунду. О чем он думал? Что испытывал? Нашлось ли среди их чувств хотя бы одно совпадение?

Вопрос возник в ее голове внезапно, она даже не успела осмыслить его и тут же выпалила:

– Ты был на казни Элберта?

В глазах Дарта мелькнуло что-то тревожное, мрачное.

– Да. Лютены обязаны присутствовать.

– И что ощутил, когда осознал, что он мертв?

– Облегчение. Вместе с ним умерла моя ненависть к нему.

Флори прислушалась к себе и с отчаяньем спросила:

– Почему я не чувствую того же?

Он медленно подошел к ней и сел рядом.

– Потому что раны заживают по-разному.

Дарт коснулся ее плеча, и она невольно склонила голову, прижимаясь щекой к его руке. Непослушные пряди волос упали назад, обнажив шею, но Флори не