НКВД и СМЕРШ против Абвера и РСХА - Анатолий Чайковский

К интригам и склокам подключился и только что назначенный союзным наркомом госбезопасности В. Н. Меркулов. Среди многих «подвигов» Абакумова его, как и Берию, задевали неединичные факты присвоения СМЕРШем исключительно себе успехов в борьбе с немецкими шпионами и диверсантами, даже в прифронтовых и глубинных районах, находящихся под юрисдикцией НКГБ, а также с предателями и изменниками на освобожденной от врага территории.

В целом же следует отметить: с образованием ГУКР СМЕРШ и его структурных подразделений, приходом в него на высшую руководящую должность бывшего главного особиста ситуация в противостоянии на невидимом фронте изменилась в пользу советской стороны. Генерал армии Герой Советского Союза Петр Иванович Ивашутин писал: «Принижать заслуги Абакумова в успешной работе ГУКР СМЕРШ несерьезно, думаю, что это не позволит себе ни один контрразведчик военного времени. Практические результаты деятельности СМЕРШа оказались выше, чем в НКГБ, что и стало причиной выдвижения Абакумова».

С середины 1943 г. именно СМЕРШу стала принадлежать ключевая роль в противостоянии с вражеской агентурой в Красной Армии, Военно-Морском Флоте, а в целом – на линии фронта и прифронтовой территории. Заслуга ведомства Абакумова просматривается и в эффективной зафронтовой разведывательной и контрразведывательной работе. Невзирая на противоречия, по доброй воле или в зависимости от обстоятельств, СМЕРШ взаимодействовал и с НКВД, прежде всего с войсками по охране тыла фронтов. Деловые контакты поддерживались и с Наркоматом госбезопасности, его местными территориальными органами, ибо на невидимом фронте еще предстояло не одно сражение в тайной войне.

Операция «Измена Родине»

Среди широкого спектра диверсионно-разведывательных и контрразведывательных задач по подрыву советского тыла особое место немецкие спецслужбы отводили склонению бойцов и командиров Красной Армии к измене. На этот случай предусматривались два основных пути: добровольный переход линии фронта и сдача в плен во время боя. Первая волна этого вида коллаборационизма пришлась на 1941–1942 гг. Поскольку за первый год войны число попавших в плен из личного состава советских армий насчитывало несколько миллионов, точных данных о количестве перебежчиков и добровольно перешедших на сторону врага нет.

Известно другое: к концу 1941 г. за попытки совершить нечто подобное число подвергшихся аресту особыми отделами составило почти 31 тыс. человек. В этот же период отмечено 102 групповых перехода на сторону противника (почти 2 тыс. человек), а 159 таких попыток (1,9 тыс.) и 2773 одиночных были пресечены. Таковы официальные данные. Сколько в то время реально было изменников, установить сложно. Более точные цифры есть за вторую половину 1942 г.: перебежчиков и добровольно сдавшихся в плен оказалось 61 тыс. бойцов и командиров.

Не запоздали и репрессивные шаги со стороны властей. Об общем числе военнослужащих Красной Армии, подвергшихся в этот период судам военных трибуналов, можно судить по количеству арестованных. С учетом обезвреженных агентов и диверсантов противника, таких было 35 738 человек. Известны и цифры приговоров военных трибуналов к высшей мере наказания – 14 473. Из них расстреляны перед строем 411 военнослужащих, в том числе из командного состава. Всего в 1941–1942 гг. по решению судебных инстанций за преступления, совершенные в военное время (трусость, попытку сдаться в плен, самовольное оставление поля боя, паникерство и др.), жизни лишились 157 593 человека. Утверждать, что абсолютно все они понесли справедливое наказание, оснований нет, как нет его и для обратного. Таковы суровые исторические реалии военного бытия. Несомненно одно: на окончательное решение военных трибуналов огромное влияние оказывали приказы № 270 от 16 августа 1941 г. и особенно № 227 от 28 июля 1942 г.[135]

Количество переходов к врагу, дезертирство, членовредительство, другие подобные явления стали уменьшаться в 1943 г. и позже. В частности, число первых в ходе третьего года войны сократилось до 24 тыс. случаев, а за первые три месяца 1944 г. их было немногим более 2 тыс. В последний военный год таких случаев от силы насчитывалось несколько сотен.

Достичь желаемого результата на пути измены и предательства Абвер и РСХА стремились различными способами, прежде всего при помощи пропаганды. О возможности сохранения советскими бойцами и командирами жизни в «чужой» для них войне, бессмысленности сопротивления армии, покорившей Европу, показной демонстрации гуманного отношения к военнопленным, предоставлении перебежчикам различных льгот, обещаниях перспективы найти себя в послевоенном мире после победы немецкого оружия и т. д. вещали фронтовые репродукторы, все это распространялось миллионными тиражами газет и листовок. Призывы и обещания иной раз находили отклик не только у определенной части красноармейцев, но и у командного состава. Способствовали тому объективные и субъективные факторы, прежде всего стремительное продвижение немецко-фашистских войск вглубь страны, враждебное отношение к властям отдельных слоев общества, неумелые, а порой неадекватные действия в начавшейся войне со стороны командного и политического состава Красной Армии, нередко высшего звена.

Случаи перехода военнослужащих Красной Армии к противнику, и даже на самолетах, наблюдались еще перед войной. 17 августа 1940 г. появилось постановление СНК СССР «Об усилении борьбы с изменой Родины». В декабре по этому же вопросу вышел совместный документ ЦК ВКП(б) и СНК, в котором наряду с ответственностью за измену военнослужащих говорилось и о репрессиях в отношении их родных и близких.

28 июня 1941 г. появился совместный приказ НКВД, НКГБ и прокуратуры СССР «О порядке привлечения к ответственности изменников Родины и членов их семей». Предполагался ряд мер, направленных на предотвращение случаев измены, порядок проведения следствия по ним, а также вводились статьи уголовных кодексов союзных республик, по которым предатели и члены их семей подвергались уголовным преследованиям. В отношении первых предлагалась высшая мера наказания, для вторых – ссылка.

События военной поры, особенно в 1941–1942 гг., засвидетельствовали: невзирая на предельно суровые наказания, случаев добровольной сдачи в плен и переходов на сторону врага было немало. Способствовала тому и растиражированная немцами мысль Сталина, что «у Гитлера нет русских пленных, а есть лишь русские изменники, с которыми расправятся, как только окончится война». Не менее успешно, теперь в отношении своих солдат и офицеров, гитлеровцы использовали еще одно, на сей раз придуманное в геббельсовском «министерстве правды», «умозаключение» советского вождя – «в плен немцев не брать». Зная об огромном числе случаев зверств и издевательств Вермахта, войск СС и нацистских карательных органов на линии фронта и оккупированной территории, Сталин, несомненно, имел на то основания, но допустить такую серьезную политическую ошибку было нельзя. Однако влияние подобной пропаганды ощущалось практически на протяжении всей войны, что также послужило одной из причин следующего факта: к концу 1942 г. число немцев в советском плену составило лишь немногим более 20 тыс. человек. Кроме отсутствия ощутимых успехов Красной Армии в сражениях, осведомленный о сталинском «варварском» приказе личный состав немецких частей и соединений предпочитал погибнуть в бою, чем оказаться в плену.

Историческая справка

Ряд отечественных и зарубежных авторов утверждает, что советская «практика, апофеозом, которой стал расстрел в 1940 г. пленных польских офицеров и жандармов, в 1941–1945 гг. определяла политику в отношении военнопленных немцев». В последнее верится с трудом. Прежде всего потому, что в условиях войны высшее политическое руководство страны, в первую очередь Сталин, прекрасно понимало важность сохранения в глазах международной общественности лица Советского Союза как страны, «подвергшейся вторжению тевтонских варваров». Естественно, ни о какой официальной репрессивной государственной политике в отношении военнопленных из числа военнослужащих гитлеровской коалиции не могло быть и речи. Тем более, что уже в первые месяцы войны СССР выступил с подобными обвинениями в адрес Германии. Можно согласиться, что нередки были случаи расстрела пленных в боевых условиях, когда красноармейцы и даже командиры вершили самосуд, руководствуясь принципом фронтовой «самодеятельности». Исходя из реальных обстоятельств, а также условий борьбы во вражеском тылу, этой «болезнью» страдали и партизаны. В целом же реальное число военнопленных, ставших жертвами беззакония, было невелико, и тем более никаким образом последнее не выглядело осмысленным террором.

Те же исследователи пытаются убедить: в ходе войны за подписью Сталина имел место приказ, главным содержанием которого было: пленных не брать. Случилось это, когда «Правда» поместила заметку военного корреспондента П. Лидова о подвиге партизана-диверсанта войсковой части № 9903 Зои Космодемьянской, повешенной гитлеровцами после жесточайших истязаний на глазах жителей села Петрищево под Москвой. Прочитав материал, Сталин, по словам очевидцев, изрек фразу, потом многократно использованную советской пропагандой: «Вот народная героиня!». Узнав позже об обстоятельствах ее гибели, Верховный Главнокомандующий якобы издал приказ: в ходе зимнего наступления советских войск 1941–1942 гг. солдат и офицеров 332-го пехотного полка под командованием подполковника Рюдерофа в плен не брать – расстреливать на месте. Был ли подобный приказ, и как он выполнен – история умалчивает. Несомненно другое: Геббельс и его «кухня» любую подобную информацию незамедлительно использовали в пропагандистских целях. Поэтому тезис о «приказе» Сталина об убийстве военнопленных в голову немецкого солдата вдалбливался ежедневно.