Чернильная смерть - Корнелия Функе

— Правда? — Мегги вдруг стало жарко, как бывало, когда Мо рассказывал ей особенно увлекательную историю. «Для знаменитого переплетчика». На мгновение она забыла про Дориа и думала только о своем отце. Может быть, Фенолио давно уже написал слова, которые сохранят Мо жизнь. «Пожалуйста! — взмолилась она к повести Фенолио. — Пусть этим переплетчиком будет мой отец!»

— Я назвал его Дориа-Волшебник, — продолжал Фенолио, — но волшебство у него в пальцах, как у твоего отца. Но это еще не все, самое интересное впереди. У этого Дориа есть жена, и о ней рассказывают, что она родом из далеких стран и будто многие его изобретения подсказаны ею. Удивительно, правда?

— Что же тут удивительного? — Мегги почувствовала, что краснеет. И как раз в этот момент Фарид обернулся и посмотрел на нее. — А как ты ее назвал?

Фенолио смущенно откашлялся.

— Ты ведь знаешь, женские роли у меня не так тщательно прописаны… Я не подобрал для нее подходящего имени, поэтому там говорится просто о «его жене».

Мегги невольно улыбнулась. Да, это похоже на Фенолио.

— У Дориа два пальца на левой руке не сгибаются. Так что вряд ли он сможет мастерить такие сложные вещи…

— Эти пальцы придумал я! — вскричал Фенолио, забыв об осторожности.

Дориа поднял голову и посмотрел на них, но, к счастью, в этот момент с ним заговорил Черный Принц.

— Ему сломал их отец, — тихо продолжал Фенолио. — Спьяну. Он ударил сестру Дориа, а мальчик вступился за нее.

Мегги прислонилась к стволу. Она как будто чувствовала спиной, как бьется сердце дерева, огромное деревянное сердце. Это все сон, только сон.

— Как звали сестру? — спросила она. — Суза?

— Понятия не имею, — ответил Фенолио. — Я уже подзабыл всю эту историю, а может быть, у нее и не было имени, как у жены. Как бы то ни было, позже им будут особенно восхищаться именно за то, что несмотря на сломанные пальцы, способен творить такие чудеса.

— Понятно, — пробормотала Мегги и поймала себя на том, что пытается представить взрослого Дориа. — Интересная история, — добавила она.

— Я знаю, — сказал Фенолио и с довольным вздохом прислонился к дереву, которое он так много лет назад описал в одной из своих книг. — Только не вздумай проболтаться самому мальчишке.

— Ну что ты! А может, у тебя в ящике еще много таких историй? Может быть, ты знаешь, что вырастет из Беппе или из Огненного эльфа?

Фенолио не успел ответить.

Перед ними выросла Элинор с огромной охапкой мха.

— Просто отлично! Мегги, ну скажи сама — разве рядом с тобой не самый большой лентяй этого и всех других миров? Все работают, а он стоит и смотрит в небо!

— А Мегги не в счет? — сердито ответил Фенолио. — Не говоря уж о том, что всем вам нечем было бы заняться, не сочини для вас самый большой лентяй это дерево и гнезда в его кроне.

На Элинор этот аргумент не произвел ни малейшего впечатления.

— Мы себе шеи переломаем в этих чертовых гнездах! — сказала она. — Я не уверена, что это намного лучше, чем рудники.

— Не волнуйся, Лоредан. Тебя Свистун точно в рудники не потащит, — возразил Фенолио. — Ты застрянешь в первой же штольне!

Мегги оставила их браниться. Между деревьями заплясали огоньки. Мегги сперва приняла их за светляков, но вот несколько блестящих точек опустилось к ней на рукав, и она увидела, что это крошечные бабочки, словно собравшие на крылья лунный свет.

«Новая глава, — подумала она и посмотрела на гнезда над головой. — Новое место. Фенолио рассказывает мне о будущем Дориа, а вот что его повесть собирается сделать с моим отцом, — об этом он молчит. Почему Реза не взяла меня с собой?»

«Потому что твоя мать — умная женщина, — сказал ей Фенолио. — Кто, кроме тебя, прочтет мои слова, когда я их наконец напишу? Дариус? Нет уж, Мегги, в этой истории рассказчица ты. Если ты действительно хочешь помочь отцу, то твое место — рядом со мной. Мортимер наверняка со мной согласился бы».

Да, наверное.

На руку ей села светящаяся бабочка — как сияющее кольцо на пальце. «У этого Дориа есть жена, и о ней рассказывают, что она родом из далеких стран и будто многие его изобретения подсказаны ею». Удивительно, ничего не скажешь.

Белый шепот

Когда бы раздобыл я шелку с небес, Затканного лучом золотым, Чтоб день, и тень, и заря с небес

Отливали в нем синим и золотым. — Его разостлал бы, чтоб ты прошла.

Но все богатство мое в мечте;

Мечту расстилаю, чтоб ты прошла.

Любимая, бережно по моей мечте.

Уильям Батлер Йейтс. Поэт мечтает о небесном шелке [29]

Сажерук смотрел с башни на черное ночное озеро, где мерцало среди звезд отражение замка. Ветер овевал его лицо прохладой снежных вершин, и Сажерук остро, словно впервые, ощутил вкус жизни. Ее томление и радость. Всю ее горечь и сладость, все, что давалось лишь на время, обреталось и утрачивалось, утрачивалось и заново находилось.

Даже темные силуэты деревьев наполняли его пьянящим счастьем. Ночь окрашивала их такой непроглядной чернотой, словно хотела доказать, что этот мир состоит на самом деле из чернил. А снег на горных вершинах разве не был похож на бумагу?

Ну и пусть!

Луна казалась серебряной дырой в черном покрывале ночи, а звезды окружали ее, как огненные эльфы. Сажерук пытался вспомнить, видел ли он луну в царстве мертвых. Может быть. Почему смерть делала жизнь слаще? Почему сердце любит лишь то, что может потерять? Почему?..

Белые Женщины кое-что рассказали ему об этом, но не все. «Потом, — шепнули они на прощание. — В другой раз. Ты к нам еще много раз придешь. И много раз уйдешь обратно».

Гвин сидел рядом на башенном зубце, тревожно вслушиваясь в плеск волн. Кунице замок не нравился. За спиной Сажерука ворочался во сне Волшебный Язык. Оба не сговариваясь решили ночевать наверху, несмотря на холод. Сажерук не любил спать в закрытых помещениях, и Волшебный Язык, видимо, тоже. А может быть, он устроился на башне, потому что внизу Виоланта днем и ночью без устали бродила по расписным залам, словно надеясь отыскать свою покойную мать или ускорить приезд отца. Виданное ли дело, чтобы дочери так не терпелось убить отца?

Не одной Виоланте по ночам не спалось. Миниатюрист до утра сидел в комнате с мертвыми книгами и пытался научить левую руку тому, что прежде с таким мастерством делала правая. Часами сидел он за пюпитром, который отмыла для него Брианна, и заставлял непривычные пальцы выводить листья и цветы, птиц и крошечные лица, а бесполезный беспалый обрубок придерживал пергамент, который Бальбулус предусмотрительно захватил с собой.

— Поискать тебе в лесу стеклянного человечка? — спросил Сажерук, но художник покачал головой:

— Я обхожусь без стеклянных человечков. Они вечно норовят наступить на невысохший рисунок!

Волшебный Язык метался во сне, этой ночью ему было, кажется, еще хуже, чем в предыдущие. Наверное, они снова к нему пришли. В сны Белые Женщины прокрадывались невидимо. К Волшебному Языку они наведывались чаще, чем к Сажеруку, как будто хотели убедиться, что Перепел не забыл сделку, которую заключил с их повелительницей — великой владычицей превращений, госпожой расцвета и увядания, благоденствия и гибели.

Да, они мучили его, касались холодными пальцами его сердца. Сажерук чувствовал это, словно в собственной груди. «Перепел!» — слышал он их шепот, и его сотрясал озноб и в то же время тоска по ним. «Дайте ему поспать, — думал он. — Дайте отдохнуть от страха, которым наполнен день: страха за себя, страха за дочь, страха сделать неверный шаг… Оставьте его!»

Он подошел к Волшебному Языку и положил руку ему на сердце. Тот открыл глаза, весь бледный. Да, они были у него.

Сажерук зажег огонь на кончиках пальцев. Он знал, какой холод оставляют эти гостьи. Прохлада, свежая, ясная и чистая, как горный снег, — но сердце мерзло. И в то же время горело как в лихорадке.

— Что они тебе сказали на этот раз? Перепел, бессмертие уже на подходе?

Волшебный Язык откинул пушистую шкуру, служившую одеялом. Руки у него дрожали, как будто он слишком долго держал их в холодной воде.

Сажерук раздул огонь жарче и еще раз мягко прижал ладонь к его сердцу.

— Лучше?

Волшебный Язык кивнул. Он не оттолкнул ладонь Сажерука, хотя она была горячей, почти обжигающей.

«Они что, залили тебе огонь в жилы, когда оживляли?» — спросил в свое время Фарид. «Наверное», — ответил Сажерук. Ему понравилась эта мысль.

— Да уж, они тебя, видать, действительно любят, — сказал он, когда Волшебный Язык поднялся на ноги, пошатываясь со сна. — К сожалению, они склонны забывать, что их любовь убивает.

— Да, об этом они забывают. Спасибо, что разбудил. — Волшебный Язык подошел к зубцам и посмотрел в ночь. — «Он скоро придет, Перепел! — вот что они шептали на этот раз. — Он скоро придет». А Свистун, — он обернулся и посмотрел на Сажерука, — прокладывает ему путь. Что бы это значило, как ты думаешь?