Рассказы и очерки - Карел Чапек

Нашел он золотое яйцо, взял его в лапу; а оно от падения еще страшно горячее было, так что аист обе лапки себе обжег, но все-таки принес это раскаленное яичко к птицам. Потом сразу шлеп-шлеп по воде, чтобы обожженные лапки остудить. Оттого с тех пор аисты по воде бродят, чтоб коготки остуживать. Вот что мне ворон рассказал.

— А дальше что? — спросил крапивник.

— Потом, — продолжал скворец, — приковыляла дикая гусыня — хотела на это яйцо сесть. Но оно еще жглось; она обожгла себе брюшко — и скорей плюх в пруд, чтобы его охладить. Оттого гуси до сих пор плавают на брюшке по воде. После этого все птицы стали одна за другой ангельское яйцо высиживать.

— И крапивник тоже? — спросил крапивник.

— Тоже, — ответил скворец. — Все птицы на свете это яйцо высиживали. Только когда дошла очередь до курицы и позвали ее, она ответила: "Как? Как? Куда, куда так? Когда же клевать? Кто себе враг? Какой дурак?" И не пошла высиживать ангельское яйцо. А когда все птицы по очереди на том яйце отсидели, вылупился из него божий ангел. Но, вылупившись, не стал ни клевать, ни пищать, как другие птицы, а полетел прямо к небу, возглашая аллилуйю и осанну. Потом сказал: "Чем мне отблагодарить вас, милые птички, за вашу ласку, что вы меня высидели?

С этих пор будете вы летать, как ангелы. Смотрите: надо вот так взмахнуть крыльями и — готово, полетели! Итак, внимание: раз, два, три!" Не успел он сказать"…три", как все птицы начали летать и летают до сих пор. Только курица не умеет, потому что не хотела высиживать ангельское яйцо. И все это — святая правда, потому, что так рассказал карлштейнский ворон.

— Итак, внимание! — сказал дрозд. — Раз, два, три!

Тут все птицы тряхнули хвостиком, взмахнули крыльями и полетели каждая за своей песней и своим пропитанием, как научил их ангел божий.

Разбойничья сказка

Это было страшно давно, — так давно, что даже покойный старый Зелинка не помнил этого, а он помнил даже моего покойного толстяка прадедушку. Так вот давным-давно на горах Брендах хозяйничал славный злой разбойник Лотрандо, самый свирепый убийца, какого только видел свет, с двадцать одним своим приспешником, пятьюдесятью ворами, тридцатью мошенниками и двумястами пособниками, контрабандистами и укрывателями. И устраивал этот самый Лотрандо засады на дорогах либо в Поржич, либо в Костелец, а то и в Тронов, так что поедет в тех местах какой извозчик, купец, еврей или рыцарь на коне, Лотрандо сейчас на него накинется, гаркнет во все горло и обдерет как липку; и должен был еще радоваться тот бедняга, что Лотрандо не зарезал его, не застрелил, либо на суку не повесил. Вот какой был злодей и варвар этот Лотрандо!

Едет себе путник путем-дорогой, "но-но, н-но, пошел, пошел" — на лошадок покрикивает да о том, как бы повыгоднее товар свой в Трутнове продать, мыслью тешится. Вот дорога лесом пошла и начнет его страх перед разбойниками брать, ну, он песенку веселую запоет, чтоб не думать об этом. Вдруг откуда ни возьмись — огромный детина, ни дать ни взять гора, — шире господина Шмейкала или господина Ягелека в плечах, да головы на две выше их, да бородатый такой, что и лица не видно. Встанет такой мужичище перед лошадью и заревет: "Кошелек или жизнь!" — да наставит на купца пистолет — толщиной что твоя мортира. Купец, понятно, деньги отдаст, а Лотрандо у него и телегу, и товар, и коня заберет, кафтан, штаны, сапоги с него стащит, да еще кнутом разочка два вытянет, чтоб легче бедняге домой бежалось. Говорю вам, прямо висельник был этот Лотрандо.

А как во всей округе других разбойников не было (был один возле Маршова, да против Лотрандо — просто марала), Лотрандово разбойничье предприятие преотлично шло, так что он очень скоро богаче иного рыцаря стал. И вот, имея малого сыночка, стал старый разбойник соображать: "Отдам-ка я, мол, его в ученье, пускай оно хоть в несколько тысяч влетит, я это себе позволить могу. Пускай немецкому научится и французскому, всяческие там деликатности — "битшейн"[176] и "же-вузем"[177] — говорить, и на фортепьянах играть, и "косез" либо "кадрель" танцевать, с тарелки есть, в платок сморкаться, чин чином, как полагается.

Я, дескать, хоть и простой разбойник, а сын мой не хуже графского воспитание получит. Как я сказал, так и будет!"

Сказано — сделано. Взял он маленького Лотрандо, посадил его "перед собой на седло и поскакал в Броумов. Остановился там у ворот монастыря отцов-бенедиктинцев, ссадил сыночка с коня и, громко бренча шпорами, — прямо к отцу настоятелю.

— Вот, ваше преподобие, — говорит грубым голосом, — отдаю вам этого мальчонку на воспитание, чтобы вы его есть, сморкаться и танцевать научили, и "битшейн" да "же-вузем" говорить, — словом, всему, что полагается знать и уметь кавалеру. И вот вам, — говорит, — на это дело мешок дукатов, луидоров, флоринов, пиастров, рупий, наполеондоров, дублонов, рублей, талеров, гиней, серебряных гривен и голландских золотых, и пистолей, и соверенов, чтоб он жил здесь у вас, как маленький принц.

Сказал, повернулся на каблуках и айда в лес, оставив маленького Лотрандо на попечение отцам-бенедиктинцам.

И стал маленький Лотрандо учиться в ихней обители с молодыми принцами, графами и другими отпрысками богатых семей. И толстый отец Спиридон научил его говорить "битшейн" и "горзамадинр"[178] по-немецки, а отец Доминик вбил ему в голову всякие французские "трешарме"[179] и "сильвупле"[180], а отец Амедей научил его комплиментам, менуэтам и приятным манерам, а регент г-н Краупнер приучил сморкаться так, чтоб это звучало тонко, будто флейта, и нежно, будто свирель, а не трубить, как контрафагот, тромбон, иерихонская труба, корнет-а-пистон или автомобильная сирена, подобно старому Лотрандо. Словом, обучили его всем утонченнейшим правилам обращения и ухваткам, приличным настоящему кавалеру. И нужно признать, очень был молодой Лотрандо хорош в своем бархатном костюме с кружевным воротничком; он совсем забыл о том, что вырос в диких Брендских горах, в пещере, среди разбойников, и что отец его, старый грабитель и убийца Лотрандо, ходит в воловьей шкуре, пахнет лошадью и ест сырое мясо, хватая его прямо руками, как все разбойники.

Короче говоря, молодой Лотрандо украшался знаниями и изяществом, и как раз, когда в том и другом высшей ступени достиг, вдруг у ворот Броумовской обители раздался топот копыт и косматый приспешник отца его, соскочив с коня, стал колотить в ворота, а потом, впущенный братом привратником, грубым голосом объявил, что приехал за молодым господином Лотрандо, что батюшка его, старый Лотрандо, при смерти и зовет к себе единственного своего сына, чтобы передать ему предприятие. Тут молодой Лотрандо, со слезами на глазах, простился с достойными отцами-бенедиктинцами, а равно и с знатными юношами, проходившими там курс наук, и поехал за приспешником на Бренды, размышляя о том, какое же предприятие хочет ему отказать отец, и в душе обещаясь вести это предприятие богобоязненно, благородно и с примерной учтивостью ко всем людям.

Вот приехали они на Бренды, и повел приспешник молодого хозяина к отцовскому смертному ложу. Лежал старый Лотрандо в огромной пещере, на груде сыромятных воловьих кож, накрытый лошадиной попоной.

— Ну что, Винцек, бездельник? — спросил он посланного. Привез ты, наконец, моего малого?

— Дорогой отец, — воскликнул молодой Лотрандо, опускаясь перед ним на колени, — да хранит вас бог долгие годы на радость ближним и несказанную славу вашему потомству.

— Погоди, малец, — промолвил старый разбойник. — Мне нынче отправляться в пекло и некогда мне с тобой канитель разводить. Рассчитывал я оставить тебе большое богатство, чтоб ты жил, не работая.

Да — разрази его гром! — понимаешь, парень? Больно для нашего ремесла скверные пришли времена!

— Ах, отец, — вздохнул молодой Лотрандо, — я не имел представления о том, что вы так больны.

— Ну да, — проворчал старик. — К тому же есть у меня злодеи, которые зубы на меня точат, и уж не мог я пускаться далеко отсюда. А соседних дорог купцы, прохвосты, избегать стали. Приспела самая пора дело мое кому помоложе в свои руки взять.

— Дорогой отец, — горячо промолвил юноша, — клянусь вам, призывая весь мир в свидетели, что буду продолжать ваше дело, ведя его честно, усердно и обращаясь со всеми как можно вежливей.

— Уж не знаю, как у тебя насчет вежливости получится, буркнул старик. — Я поступал так: резал только тех, кто сопротивлялся. А шапки, сынок, ни перед кем не ломал: это к нашему ремеслу, знаешь, както не подходит.

— А какое ваше ремесло, дорогой отец?

— Разбой, — ответил старый Лотрандо и помер.

И остался молодой Лотрандо один на свете, потрясенный до глубины души смертью батюшкиной, с одной стороны, и данной ему клятвой самому стать разбойником — с другой.