Голубятня на желтой поляне: Роман-трилогия - Владислав Крапивин

негде. А за день-то натопался…

Я подвинулся. Но Юрка не сел. Он рассеянно смотрел на небо и теребил у пояса краешек серебристого галуна. Этот блестящий лампас был пришит вдоль коротенькой штанины, и верхний кончик у него отпоролся. Юрка дергал, дергал его, а потом вдруг сильно потянул вниз и с треском оторвал весь галун. Кинул по ветру.

— С ума сошел? — спросил я.

— Не-а…

— Влетит, — сказал я.

— С чего? Эту форму нам насовсем подарили.

— А завтра как будешь без лампаса?

Юрка оторвал галун с другого бока.

— Никак. Я оттуда ушел.

Юрка зевнул и сел наконец рядом со мной.

— Почему ушел? — изумился я.

— А!.. Из-за одной дуры. Сперва у нас нормальный руководитель был, помнишь, толстенький такой, Виталий Гаврилыч… Потом он замотался с концертами, и сегодня к нам пришла эта… Вредная такая, голос — будто сирена на стадионе. Только и знает, что орать команды и ругаться… Я где-то палочку потерял, а она завелась: «Это что за отношение к делу! Таким людям вообще здесь не место!..» Не место? Ну и ладно. Поставил я барабан, положил на него накидку и берет, сверху — палочку, ту, что осталась. И пошел…

Услыхав про палочку, я, кажется, покраснел. И понял: теперь-то надо начать про все: про то, как от палочки разлетелся гипсовый гребец; и про то, что, наверно, не случайно мы рядом с тем гребцом падали; и про Клоуна.

— Юрка! Та палочка… тут вот что…

— Да не в палочке дело! Все не так.

— Что не так?! — в сердцах спросил я. — Будешь ты меня слушать?

— Ну, валяй…

«Валяй? Не скажу я тебе ничего!» И я сказал о другом, с досадой и ехидцей:

— Что-то я не пойму. Стоило ли записываться в барабанщики, чтобы уйти вот так… — Я чуть не сказал «так бесславно».

— А чего ж…

Я заметил, что Юрка улыбнулся.

— Там было хорошо. Пока не пришла эта… мадам фельдфебель… Знаешь, Гелька, что-то есть в этих маршах. Когда все вместе… А самое главное — в том, что я выяснил один вопрос.

— Какой?

Юрка молчал. А что молчать? Начал, так говори. Янке-то небось уже все рассказал… Кстати, где Янка? А, вон они на площадке с Глебом. О чем-то говорят, бойко так… А теплый ветер все летит навстречу, и вагон гудит басовой струной… И я уже думать забыл, как это странно: вагон без тепловоза, мчимся неизвестно куда… Кажется теперь, что в обычном дачном поезде едем. Не страшно нисколько. Разве так ездят в бесконечность?

Только одно удивительно: звезды продолжают лететь назад и закат почему-то стал ярче, будто мы догоняем его в пассажирской ракете.

А сколько времени мы едем? Я взглянул на часы.

Опять стоят, что ли? Вагон свой путь начал ровно в десять, я заметил, а сейчас десять ноль две… Надо спросить у Глеба или у Янки (у Юрки не хочу).

Я собрался вскочить, но Юрка остановил:

— Подожди. Я же не рассказал про свой вопрос…

И я остался сидеть. Смирно-смирно.

Юрка затеребил на груди аксельбант и начал говорить:

— Я в конце мая в Нейск ездил, к матери. Помнишь?.. Как-то раз вижу: она всякие бумаги и открытки перебирает, на меня не глядит. Вдруг со стола карточка упала. Старый такой снимок, даже не цветной. Я поднял, а мать почему-то испугалась.

«Дай сюда!»

«На, — говорю, — а что здесь такого? Посмотреть нельзя?»

На самом деле, что такого? Двор какой-то снят, девчонка тощая и трое пацанов. Маленько на нас похожие. С палками, с саблями деревянными, вроде как мы тогда в мушкетеров играли. А один с барабаном самодельным. Видно, что из бачка, но все как надо сделано, шнуры натянуты… Я спрашиваю:

«Кто это?»

Мать заулыбалась, потом говорит, будто в чем-то признаться решила:

«Это я», — и на девчонку показывает.

Я даже заморгал: забавно так…

«А ребята эти кто?»

«Ну, кто… Мальчишки с нашего двора. Уж и не помню, как звали».

Странно, да? Вместе играли — и не помнит… Двое рядом с ней стоят, а тот, что с барабаном, чуть в сторонке. Оглянулся на них, голову повернул, будто окликнуть хочет. Локоть чуть отвел, ждет чего-то…

Мать говорит:

«Ну, давай карточку».

«На», — говорю. Повернулся, протянул ей. И себя в зеркале увидел… Знаешь, Гелька, сходства в лице никакого. Но вот голова повернута, рука откинута… Я сразу и спросил:

«Выходит, ты его с детства знала?»

«Кого?!»

«Отца».

Ну, сперва шум, крик: «Дурак, что ты выдумал, что за бред!..»

Я опять спрашиваю:

«А что, он в ваших играх был барабанщик?»

Она вдруг в слезы и отвечает так… ну, не то что со злостью, а будто болит у нее что-то:

«Всю жизнь он был барабанщик…»

«А он где?»

«Господи, откуда я знаю! Кто на Земле может сказать, где он и что с ним?..»

«А почему не может?»

«Отстань! Я тебе раз и навсегда запретила об этом говорить!»

«Он же отец».

«Да не отец он! Он даже не знал, что ты есть на свете!»

И опять в слезы… Тут пришел этот, «зампапаша». Ну, и конец разговору…

Юрка еще раз дернул аксельбант и замолчал.

— Дальше-то что?

— А дальше… Когда в парке меня в барабанщики позвали, я подумал: пойду. Если получится из меня барабанщик, значит, я в отца. Значит, парнишка тот и вправду отец. Ниточка будет…

Я сидел насупившись. Потому что не получился из Юрки барабанщик. Так я и должен ему сказать. Если решусь…

— Я знаю, — сказал Юрка. — Ты думаешь, что я сбежал и бросил ребят.

— Барабанщики не уходят из-за таких пустяков… — пробормотал я.

— Барабанщики не должны подчиняться горластым теткам.

— Спорил бы! Пусть ее прогонят!

Юрка хмыкнул:

— Восстание затевать? Здешние барабанщики не для боя, а для карнавалов… А восстания почти никогда не кончаются победой. Можно только уйти.

— Если вместе. А ты один…

— Я думаю, сегодня вечером ушли многие.

— Откуда ты взял?

— Раз говорю — знаю…

— Все ты знаешь… А вот про палочку, которую потерял…

— Гелька! Юра! — Это Глеб. Он помахал нам из дверей. — Давайте сюда, скорее!

Мы вышли на переднюю площадку. Здесь ветер был плотнее, он бил в лицо и распахивал на мне куртку. Рельсы