Марафон длиной в неделю - Ростислав Самбук

И Толкунов приказал возвращаться в штаб.

16

Кармелитка сидела, вперив взгляд в пол и перебирая четки, совсем как там, за столом в монастырской трапезной, будто и ничего не случилось, и она молится вместе с сестрами-монахинями, и перед ней не майор контрразведки, а мать-игуменья.

«Наверно, — подумал Бобренок, — это один из видов самозащиты. Впрочем, что ей остается делать?»

Майор обошел стол, отгораживающий его от кармелитки, сел напротив и спросил:

— Чем вы можете объяснить, сестра Надежда, что в вашем сундуке хранились радиолампы и шифровальный блокнот?

Кармелитка сразу оторвалась от четок и подняла на майора напряженный взгляд. Их глаза встретились лишь на мгновение, но Бобренок успел прочитать в ее взоре тревогу и вопрос — видно, сестра Надежда пыталась понять, что известно этому неотвязному майору: ведь пришли в монастырь не случайно и старший лейтенант указал именно на нее. Кроме того, уже спрашивали о доме в Вишневом переулке... Выходит, в чем-то она сплоховала, однако в чем?

Вздохнула и, по всей вероятности, наконец определив для себя линию поведения, ответила:

— Не знаю, поверите вы мне или нет, понимаю, оправдываться трудно, все же постараюсь говорить только правду.

— Это будет вам лишь на пользу, — подбодрил ее Бобренок.

— Грех! — Кармелитка перекрестилась. — Взяла на душу грех, и пусть бог простит мне.

— Если бы зависело от бога... — не удержался от иронии Бобренок.

— У бога труднее получить прощение, — возразила монахиня, — ведь господь бог видит все.

Майор подумал, что он, конечно, не бог, а известно ему дай боже сколько, и кармелитка вряд ли дождется от него прощения.

— Так в чем же ваш грех? — уточнил он.

— Митрополит... — вздохнула монахиня. — Святой отец Андрей дал мне тот сундук и сказал, что за ним придут.

— Когда и кто?

— Это мне неизвестно.

— А если бы пришел я?

Сестра Надежда покачала головой.

— Мужчина или женщина должны были назвать пароль.

— Какой?

— Сестра Анна благословляет меня и просит молиться за нее.

— Так вы не знали, что в сундуке есть тайник? И что хранится в нем?

— Это меня не касалось.

— А парфюмерия и золотые вещи? Ваши или тоже были в сундуке?

— Сестры-кармелитки дали обет бедности и не пользуются парфюмерией.

— Зачем же вы положили в чужой сундук свои вещи?

— Не все ли равно, где им лежать! Там — удобнее.

— Скажите, сестра Надежда, что вы делали сегодня в доме номер восемь по Вишневому переулку?

— Я? — переспросила она сразу. — Сегодня в Вишневом?.. — Нервно дернула четки — так, что майор подумал: сейчас рассыплются бусинки. Однако сразу овладела собой и даже попыталась как-то оправдаться. — А-а, в Вишневом... Вы уже спрашивали об этом, и я вспомнила. Ошиблась адресом. Мой больной живет в одном из этих переулков. Они так похожи...

Бобренок покивал, вроде бы соглашаясь, и спросил, уставясь на кармелитку:

— И вы, сестра Надежда, конечно, не знаете пани Грыжовской и не слышали о ней?

— Не слышала, — теперь уже ни на миг не смутилась монахиня.

— И никто не знает, — сокрушенно заметил Бобренок, — кто вы на самом деле: сестра Надежда или пани Грыжовская, разъезжающая по городу на велосипеде...

— Вы меня с кем-то перепутали, — возразила монахиня уверенно.

Майор в который раз подумал, что этой женщине характера не занимать и вряд ли она сознается в чем-то. Но все же решил оставить ей шанс. Сказал ровно, даже не без доброжелательности в тоне:

— Я бы советовал вам сознаться во всем чистосердечно, потому что только такое признание может облегчить вашу участь. Мы знаем значительно больше, чем вы думаете. Сейчас мы возьмем у вас отпечатки пальцев, вы, без сомнения, оставили их и на шифровальном блокноте. Я уже не говорю о рации в квартире, что в Вишневом переулке. К тому же, я уже говорил об этом, вас очень хорошо знают жильцы дома, включая дворника Синяка...

Монахиня подняла на Бобренка потемневшие от злости глаза.

— Этот Синяк — типичное хамье и быдло, — выдохнула она свирепо.

— Ну, вот и эмоции взяли над вами верх, — констатировал Бобренок. — А мне показалось, умный и деликатный человек. И весьма наблюдательный. — Наклонился к кармелитке и спросил: — Я так понял: вы сознаетесь, что вели двойную жизнь и хранили в своей комнате шпионскую рацию? Прошу назвать сообщников. Кто поставлял вам информацию? С кем держали связь?

— Не много ли хотите от меня?

— Нет, вопросы только начинаются.

— А если я не буду отвечать?

Бобренок с сожалением развел руками.

— Надеюсь, вам известны законы военного времени?

— И то, что вы называете Смершем!

— Да, смерть шпионам, — серьезно подтвердил майор. — Никто не делает из этого тайны.

— Дайте закурить, — попросила кармелитка.

Майор вытянул из ящика коробку «Казбека». Кармелитка жадно схватила папиросу, и Бобренок дал ей прикурить.

— Соскучились по куреву? — спросил он.

— В этой монашеской норе я могла бы жить. Труднее всего было обходиться без сигарет. — Затянулась и, чуть скривившись, заметила: — Папиросы у вас какие-то кисловатые...

— А вы что привыкли курить?

— Болгарские сигареты.

— Рад бы угостить, да нет таких. Однако мы отвлеклись...

— Вы что же, считаете, я выдам кого-либо?

— По-моему, у вас нет другого выхода.

Шпионка презрительно сжала губы:

— Ваша уверенность меня умиляет.

Бобренок видел, как подрагивала у нее жилка на виске, пульсировала часто-часто, в такт ускоренным ударам сердца, — эта женщина, вопреки ее внешнему спокойствию, нервничала, но держалась из последних сил.

— А что вам остается делать? — спросил он.

— Молчать, — ответила сразу.

— Но ведь вы проиграли!

Грыжовская затянулась несколько раз так, что загорелся мундштук папиросы, затем резким движением раздавила окурок в пепельнице и снова потянулась к коробке.

— Ненавижу! — выкрикнула она внезапно. — Я вас ненавижу, и вы из меня ничего не вытянете. Пытайте, я готова ко всему!..

— Вот что, — перебил ее майор решительно и строго, — хватит истерик. Вы не в гестапо, и никто вас и пальцем не тронет. Это вы привыкли не церемониться на допросах — давно уже переплюнули святейшую инквизицию.

Грыжовская подняла руки, словно хотела отмежеваться от Бобренка.

— Гестапо! — возразила. — Там действительно мясники.

— А вы?

__ Я — офицер разведки, и это — большая разница.