Рыжий дьявол - Михаил Демин

— Потому что так уж мир наш устроен. — Я пожал плечами. — Ведь борьба эта идет на протяжении всей писаной истории, по всему лицу планеты. И в самых разных формах и вариантах. И под различными лозунгами. Среди них наиболее распространены такие, как „за справедливость", „за мир"… А ты знаешь, сколько мирных дней было на земле за минувшие пять тысячелетий? Это подсчитано. Так вот, всего лишь двести девяносто два года! Да и тогда творились всяческие несправедливости, процветали и террор и шпионаж… Человечество с незапамятных пор дифференцировалось на расы и веры, классы и кланы, на поработителей и порабощенных, на удачливых и неудачников, на богатых и бедных, — и так это и тянется по сей день. В сущности ведь человеческая натура не меняется. Меняется лишь техника. И в первую очередь, техника военная, истребительная. А в остальном, что ж. Все старые наши беды по-прежнему с нами. И по-прежнему нет в мире ни одной социальной системы, которой все люди были бы довольны, при которой все были бы полностью счастливы… Самая главная наша беда — в нашей разрушительной двойственности. Мы создаем противоречия и страдаем от них. И все больше и больше в них запутываемся. А силы зла между тем растут. И с каждым днем все сложнее и опаснее становится жизнь… И конца всему этому не видно. То есть он виден — конец. Но лучше о нем не думать. Хотя и не думать тоже нельзя.

— Так что же ты предлагаешь?

— Я не пророк. И не политик. Я ничего не предлагаю… Но мне хотелось бы, чтобы люди сейчас задумались надо всем этим. Крепко задумались. Постарались бы все это понять.

— Но люди никогда этого не поймут! И никогда с этим не примирятся! Они будут бороться за свои идеи…

— Вернее, за свои иллюзии.

— Да, за свои иллюзии… будут бороться свирепо, неустанно, безжалостно.

— Значит, когда-нибудь все действительно кончится плохо. Кончится общей бедой… И, пожалуй, правы те буддисты, которые утверждают, что на земле уже наступает Час Быка.

— Это что за Час Быка? — поинтересовался Юра.

— Час, когда просыпаются демоны мрака.

* * *

Я встретился после долгого перерыва со всей своей московской родней… И конечно — с матерью. И едва увидев меня и обмочив слезами, она сообщила:

— А ты знаешь, я наконец-то наладила переписку со своей сестрой — твоей теткой! Помнишь, с той, что уехала в двадцатых годах за границу.

— Где она сейчас обитает?

— В Париже.

— У нее есть семья?

— Есть муж и дочка. Ну, с мужем она уже не живет, они разошлись, а дочка при ней… Твоя ровесница. И тоже уже разведенная… Передает тебе горячий привет.

— Мерси, — сказал я. — И что же они там в Париже делают? Как живут?

— Ну, как живут эмигранты? Не очень-то роскошно. Сестра держит небольшой кабачок. Вот пишет: „Сама жарю блины".

— А ее муж?

— Тоже где-то торгует.

— А моя кузина?

— По-моему, вообще ничего не делает… Да какая разница?

— Никакой, это верно. А кстати, как вы все-таки разыскали друг друга?

— Через знакомых. Наша связь оборвалась в тридцать седьмом. Время тогда было суровое, шли аресты… Ну, а потом началась война… И я думала, что их уже и в живых-то нет. Но вот недавно границы приоткрылись; на Запад стали ездить всякие делегации, туристы, множество журналистов. И представь себе, один мой старый приятель повстречал в Париже кое-кого из наших донских казаков, — там их, оказывается, много, целая колония! И все узнал… Ну и вот. Теперь сестра пишет, что хочет пригласить меня к себе в гости месяца на полтора.

— Но разве это возможно?

— Да вроде бы… Говорят, что уже начинают кое-кого выпускать к близким родственникам. Это называется „по личному приглашению".

— И когда же ты думаешь поехать?

— Ох, не знаю. Дело это сложное, хлопотливое… Во всяком случае — не в этом году.

— В общем, я рад за тебя, — сказал я погодя. — Подумать только в Париж! К сестре! Даже как-то и не верится.

— Мне и самой не верится, — проговорила она, всхлипывая. — Ведь столько лет прошло! Столько лет… Но если все у меня хорошо получится, то потом и ты тоже, наверное, сможешь съездить. А почему бы и нет? Я в Париже поговорю.

Так мы с ней беседовали. Она по-прежнему жила со своим мужем-художником, и я засиделся в уютной, тихой их квартирке допоздна. А когда собрался уже уходить, она вдруг спросила:

— Ну, а какие твои ближайшие планы? В Москве ты надолго? Может, вообще останешься, а?

— Не знаю, — задумался я, — не решил еще…

— Ты же ведь теперь на гребне успеха! Добился всего, чего хотел.

— Да нет, не всего, — ответил я медленно, — надо еще вступить в Союз писателей… Туда, понимаешь ли, принимают только с двумя книгами, а у меня пока что одна.

— Зато ее многие хвалят.

— Ну, это еще полдела… Ты вот говоришь, „на гребне успеха"… Но успех мой не очень-то большой. Для московской профессиональной среды я покуда еще мальчик, новичок. Меня похвалили всею лишь за удачное начало.

— Что-то ты слишком уж строг к себе, — протянула она. — А впрочем, мне нравится такая строгость! Ты рассуждаешь, как настоящий мужчина… И, значит, что же, думаешь возвращаться в Сибирь?

— Да. Еще на годик. Так, по-моему, будет правильно. Это здесь, в столице, я новичок, а приеду в свою глушь — сразу превращусь в мастера! Там я теперь обрету силу, выпущу без хлопот еще пару книжек. Быстренько вступлю в Союз писателй. И тогда уж вернусь окончательно.

— Повторяя известное выражение Юлия Цезаря, — улыбнулся мой отчим, — можно сказать, что ты пока предпочитаешь быть первым в деревне, чем вторым в Риме… Не так ли?

Именно, — кивнул я, надевая пальто. — А разве я неправ? Сейчас надо развивать успех, и в провинции я смогу это сделать быстрее и легче.

— Ну, что ж, поезжай, — сказала мать. И вздохнула коротко, — раз уж ты так решил!

Почему я, собственно, так решил? Почему не поверил в себя, не остался в Москве?

Если уж говорить об успехе, то развивать его, конечно же, надо было в том самом месте, где он и начался… Я же, глупец, поспешил уехать.

Я забыл, что в жизни моей ничто не давалось мне быстро и легко. Забыл о том, что линия моей судьбы всегда шла как бы по спирали…

И вот, описав очередной виток, судьба опять подвела меня к краю катастрофы.

* * *

Впрочем, это случилось не сразу… Покинув Москву, я некоторое время разъезжал по Сибири (о Енисейске мне даже и думать теперь не хотелось!) и подыскивал себе подходящее место. И поначалу вояж мой выглядел довольно весело. На востоке страны у меня было много друзей и приятелей. И они принимали меня с искренним радушием.

Как я и предвидел, московские мои дела представлялись сибирякам в ином свете… И мне нравилось играть здесь роль победителя, роль любимца фортуны! Я даже стал высокомерным. И когда в Абакане мне предложили вновь поступить на работу в местную газету, я отказался с небрежной улыбочкой. Должность газетного репортера меня уже никак не устраивала. И так же небрежно я отклонил ряд других предложений в иных городах.