Распускающийся можжевельник - Кери Лэйк

молчание.

— Вот почему ты собираешь черепа, верно? Эти голоса говорят тебе убивать. Они говорят тебе наслаждаться этим. Они говорят тебе, что боль будет уходить с каждой отнятой тобой жизнью. Это все?

Морщина на его лбу углубляется, но он не утруждает себя ответом.

— Что они говорят тебе сейчас? Осмеливаюсь спросить я, отваживаясь сделать шаг к нему.

Он делает шаг назад.

— Чтобы взять.

— Это то, чего ты хочешь? Еще один шаг вперед.

— Это то, что тебе нужно? Взять меня?

Его лицо стоическое, жесткое. Но под всей холодной броней скрывается хрупкая сердцевина, борющаяся с демонами, которых, я знаю он таит в своем разуме.

— Это не займет много времени, если я добровольно отдам это тебе, не так ли? Я придвигаюсь еще ближе, только на этот раз он не двигается.

Его тело — стена жесткого напряжения, когда жилы в его руках и челюсти натягиваются так сильно, что дрожат. Руки сжаты в кулаки, он качает головой.

— Я хочу тебя слишком сильно, Рен. Меня до чертиков пугает, как сильно я хочу тебя прямо сейчас. От одного взгляда на тебя у меня болит в груди. Его взгляд отказывается встречаться с моим, но искажается от какой-то невидимой агонии, бурлящей в его сознании, и он ударяет тыльной стороной ладони по виску.

— Хотя, голоса. Они такие чертовски громкие. Это все, что я слышу. Как какой-то урод.

— Вот почему другие боятся тебя. Вот почему они сажают тебя на цепь, как животное.

— Они должны. Мука в его глазах тяжелым грузом давит на мое сердце.

— Иногда этого слишком много. Слишком громко, и я просто срываюсь.

— Как срываешься?

— Я не знаю. Он поглаживает подбородок, взгляд потерянный, как будто он попал в один из тех моментов затмения в этот самый момент.

— В большинстве случаев я даже не знаю, что я делаю. Как будто что-то берет верх, и я просто участвую в этом путешествии.

— Они были хорошими людьми? Те, кого ты убил?

Уголки его губ подергиваются, когда он пожимает плечами.

— Что еще хорошего? Мы все здесь социопаты. Некоторые просто более продвинутые. Его глаза смягчаются грустью.

— Хотел бы я все же вспомнить, на что похоже чувство добра.

— Я никогда не боялась тебя, Шестой. Я не боюсь твоих голосов или твоих демонов. Я знаю, что у тебя на сердце. И ты меня не пугаешь. И никогда не пугал. Когда я протягиваю руку, он вздрагивает, но я все равно протягиваю. Поворачивая его лицо к своему, я смотрю на него снизу вверх.

— Не позволяй этим голосам говорить тебе, что в тебе нет доброты, потому что я видела ее. Я прикоснулась к ней.

— Этот мальчик мертв, Рен. Теперь он еще голоднее. Умирает от голода. Его язык скользит по нижней губе, в то время как его глаза пожирают меня.

— Я не уверен, что у меня такой же контроль, когда дело касается тебя.

— Тогда ты едва сдерживался. Ты также сказал мне, что никогда не позволишь никому или чему-либо причинить мне боль. Включая тебя. И я верю тебе. Я приподнимаюсь на цыпочки, обхватываю ладонями его напряженную челюсть и целую его.

— Это холодное, пустое чувство в твоей груди? Я тоже это чувствую. Не сводя с него глаз, я опускаю руку к его груди.

— Что-то случилось с твоим сердцем, Рис. Я не знаю, смогу ли я это исправить. Но я, черт возьми, собираюсь попытаться.

Его глаза изучают мои, заглядывая сквозь их стеклянную поверхность в самые глубины моей души.

— Когда ты в последний раз была с мужчиной, маленькая птичка?

Я была с несколькими ублюдками, но только одного я бы назвала мужчиной.

— На покрывале из ластении, под луной.

Подергивание его щеки говорит мне, что это доставляет ему удовольствие.

— Я хорошо помню ту ночь. Он наклоняется, закрыв глаза, и целует меня так нежно, что мои колени слабеют, угрожая подогнуться подо мной.

— Я больше не могу тебя ждать. Грубый тон его голоса источает отчаяние, которое вызывает во мне какое-то примитивное желание успокоить его.

Схватив его за жилет, я притягиваю его к своему лицу и наклоняюсь своими губами к его губам, проводя зубами по его нижней губе. Я стаскиваю жилет с его плеч, и кожа падает на землю позади него. Твердые плоскости его мышц, прорезанные глубокими бороздками, притягивают мои ладони к его груди, и твердая форма его грудных мышц скользит под моей кожей, когда я провожу рукой вниз к его животу, который покрывается рябью от моего прикосновения.

Но на его коже есть новые шрамы. Свежие, которые перекрывают крошечные белые линии, которые я уже видела. — Твои шрамы… Я провожу по ним пальцами, отмечая подергивание его мышц, которое говорит о том, что он стал опасаться прикосновений.

Как будто с него хватит, он хватает мою руку, отдергивая ее от своего тела, но я замечаю, как дрожат его руки. Дрожь, которая пробегает по моей коже, и его прерывистое дыхание. Он взвинчен и изо всех сил пытается сдержаться.

— Ты не доверяешь моим рукам на тебе.

— Я не доверяю себе. Это не имеет никакого отношения к твоим рукам. С тех пор как ты вернулась, это все, о чем я могу думать. Он отпускает мою руку и снова поглаживает свой череп взад-вперед. Зажмурив глаза, он сжимает руки в кулаки по обе стороны от головы, его массивные руки привлекают мое внимание.

— Твои руки на мне.

— Ты позволяла кому-нибудь еще прикасаться к тебе?

Его глаза темнеют, когда он смотрит на меня сверху вниз, и так же, как это было когда он был немым, я не могу прочитать его мысли. Возвращение его голоса не изменило тайны того, что скрыто в его сознании.

Я знаю только, что сломленный мальчик все еще наблюдает за происходящим краем глаза. Тот, у кого ярко-голубые глаза и ужасные шрамы, кто просыпается от кошмаров боли и страданий и боится прикосновений. Я хочу укачивать его в своих объятиях, петь ему колыбельные и говорить ему, что я никогда не причиню ему вреда. Но мое сердце тоже изменилось. Оно стало холоднее и непроницаемее, его пустота наполнилась скорее ненавистью, чем любовью. Как бы мне ни хотелось верить, что я способна вытащить его из этих теней, правда в том, что я сама жила в них, подружившись с демонами моего собственного прошлого. Забираю у мужчин так же, как они когда-то забрали у меня.

Кроме Шестого.

— Если ты не прикоснешься ко мне, больше ничего и никогда не будет, — говорю я и поднимаю взгляд, чтобы увидеть что-то новое, мелькнувшее в выражении его лица.

Возможно, знание. Родственное чувство. Или, может быть, это жестокая насмешка над моей болью.

Часть тьмы рассеивается, и он протягивает ко мне руку, на мгновение колеблясь, и большим пальцем вытирает слезу у меня из глаза.

Он убирает от меня свою руку, но я крепко