Всё о Кыше, Двухпортфелях и весёлых каникулах - Юз Алешковский

не действуют! — заявил я.

— Мне лучше знать! И вообще, ночью можно испугаться и стать заикой…

— Про это я совсем забыла. Ладно. Найдём другого. — Маринка презрительно поджала губы и собралась уходить.

Отец, задумчиво ходивший из угла в угол, твёрдо сказал:

— Он пойдёт и будет сторожить! Всё. Я хочу есть.

— Ты что — шутишь? Я не усну всю ночь! Серёжа, откажись! — Мама взглядом пообещала рассказать отцу про пятно.

— А я не боюсь! — сказал я.

— Отказаться он не имеет права. Когда стемнеет, Серёжа будет в шалаше. Пока, Маринка. Не расстраивайся. Иди. Мы тут разберёмся. А тебе, — отец обнял маму, — я буду петь колыбельные песни. Пока не уснёшь. Я бы и сам с удовольствием провёл ночь на свежем воздухе.

— О! Не шути! Всё слишком серьёзно. Ты многого не знаешь. — Мама хрустнула пальцами.

Я сжался от стыда и страха, но вдруг во дворе завыла сирена и со свистом пронеслась «скорая помощь». Я бросился на улицу, Маринка за мной.

Глава 16

— Кому-то плохо… Бедняга!.. — сказала на бегу Маринка.

Жильцы снова высыпали на балконы.

Санитары с носилками вошли в подъезд. Ребята окружили машину, но никто не шумел. Маринка приглядывалась к их ботинкам и тапочкам, только сандалий ни на ком не было.

Потом в дверях показался санитар в белом халате. Он осторожно шёл спиной к нам. Я встал на цыпочки, стараясь разглядеть лежащего на носилках, и чуть не ахнул. На них лежал… Гарик!

Его тётка шла рядом с носилками и объясняла любопытным:

— Плохо… плохо… Рвало кровью, и понос опять же… Говорит: «Враги меня отравили…» Я в милицию ходила. Всё выяснят. Не двор, а лес дремучий…

Я спрятался за чью-то спину и похолодел от мысли: «А если он… если он… Ой, что я наделал! Почему я его не удержал?..»

Когда первый санитар поставил на узкие рельсы кабины колёсики носилок, Гарик неожиданно спрыгнул с них, пригнул голову и, растолкав ошеломлённую толпу, без оглядки побежал со двора.

Кто-то засмеялся. Санитары растерянно переглянулись, и тот, который шёл впереди, сказал:

— За такие шутки штрафуют!

Тётка Гарика от испуга не могла выговорить ни слова. Когда «скорая помощь» уехала, жильцы завозмущались:

— Каникулы только начались, а во дворе бедлам!..

— Шины спускают!

— Друг друга травят!

— А у меня пропала кошка, без которой я не могу жить!

— Крадут меха!

При этом все посмотрели на меня.

— За них надо взяться! Хватит!

Мы с Маринкой отошли в сторону.

— Правильно сделал, что убежал. Я сама все болезни на ногах переношу, — сказала она. — А негодяя всё равно найду.

— Слыхала про чернобурку? Может… тоже думаешь?

— Это чепуха. Сплетни. Я про клубнику думаю. Жалко…

Дядя Миша, который работал жокеем на ипподроме, спросил Маринку:

— Ну как ягодки?

Он зимой специально для нашего сада выхлопотал у начальства два самосвала навоза.

— Хорошо. Каждая с ананасину. Только обобрал кто-то её. Ночью… — грустно сказала Маринка.

— Ух! — скрипнул зубами дядя Миша. — Я бы высек типов вот этим хлыстом! — Он и вправду достал из бокового кармана небольшой красивый хлыст.

Я вздрогнул и заторопился домой.

Глава 17

Отец и мама ещё не легли спать. Наверно, они ссорились. Мама сказала:

— Посмотрим, куда заведёт тебя и всех нас твоя доверчивость.

— Во-первых, мне он никогда не лгал. Никогда. Во-вторых, я не такой лопух, чтобы не заметить вранья.

— Так, значит, я лопух?

— Ты в любом случае не лопухиня. — Мой отец засмеялся.

Я тоже прыснул в кулак за дверью.

— И ты ни на йоту не сомневаешься? — спросила мама. — Хотела бы я иметь твой характер.

— Ни на йоту, ни на альфу и ни на омегу… Кстати, что это за пятно? Смотрю, смотрю и не могу понять, — поинтересовался мой отец, а я закрыл глаза и опустил руки: «Вот оно! Лучше бы я сам всё рассказал».

Мама на секунду замолчала, и у меня почти перестало биться сердце. Потом как ни в чём не бывало соврала отцу:

— Это… случайно. Я бросила ватку с марганцовкой в окно и промахнулась… А что?

— Ватку, говоришь? Странно, странно… Липкая марганцовка.

Я даже рот раскрыл от удивления: вот это мама!

Я обрадовался неожиданной выручке, но тут же тоскливо вздохнул: всё равно придётся выкладывать про клубнику отцу. Всё же я решил подождать до завтра и хлопнул дверью, как будто только что вошёл.

— Пап! — сказал я. — Я пойду.

Хотя ещё не совсем стемнело, мне не терпелось залечь в шалаше. Отец даже не взглянул на меня и взялся за книгу. Я понял: он не поверил маме, так как не был лопухом, и догадался, что пятно клубничное и, значит, мне известно кое-что про кражу в школьном саду.

А если мой отец чувствовал, что я привираю, то он переставал со мной разговаривать, пока я не выложу ему всё начистоту. Всё же я попытался разговориться:

— Вот что бы ты стал делать, если бы к тебе подошёл твой товарищ и позвал на нехорошее дело? А ты не пошёл, и тогда он сам пошёл… А?

— Он сделал бы так, как продиктовала бы ему совесть, — вмешалась мама, а отец ничего не ответил и, конечно, догадался обо всём ещё больше.

«Ну и не надо…» — подумал я. Пошёл на кухню и стоя доел свою окрошку. Потом достал из ящика старый пистолет с пистонами, ручной фонарик и надел осеннее пальто, как сторож диетического магазина. Мама молча следила за моими приготовлениями и, когда я собрался, тихо, но с большим выражением сказала:

— Я жду…

Я подумал, что она, как всегда, ждёт поцелуя на прощание, и потянулся на цыпочках к её щеке, но мама оттолкнула меня и прошептала:

— Я первый раз в жизни солгала твоему отцу. Сама не знаю, как это получилось… Ты ел ворованную клубнику? Кто её принёс? Скажи, как после этого тебе доверять? Ответь сам. Поставь себя на моё место. Что мне делать с тобой?

— Мама, — сказал я шёпотом, — я знаю, кто украл, но только мне нужно разобраться, выдавать или не выдавать… Пусть сам сознается. А я сознаюсь, что знал о краже.

— Что значит — выдавать или не выдавать? Ты понимаешь, что ты говоришь?

— Вот если он опять полезет сегодня за клубникой, я схвачу его на месте. Вот и всё. Ты не беспокойся. Его надо обезвредить… Я пошёл. И разоблачение придёт. Всё придёт.

— Но как же быть с папой? — Мама