Современная жрица Изиды - Всеволод Соловьев

Она пишетъ, что, во время ея отсутствія и пребыванія въ Эльберфельдѣ, я запугивалъ ея дѣтей (вторую дочь и сына), внушая имъ просить мать и старшую сестру скорѣе вернуться во избѣжаніе грядущихъ бѣдъ и погибели ихъ души. Это хоть и утрировано, конечно, но все же нѣсколько смахиваетъ на истину, съ той только разницей, что тогда и дочь и сынъ г-жи Желиховской были (можетъ быть только на словахъ?) вполнѣ согласны со мною и мнѣ нечего было «внушать» имъ. Мы всѣ очень боялись за г-жу Желиховскую и я не разъ слыхалъ такія слова: «отъ этой теософіи и отъ этой тетушки кромѣ горя никогда ничего не было и не будетъ». Во всякомъ случаѣ, еслибы это даже было только мое убѣжденіе, — оно оправдалось въ полной мѣрѣ. Конечнымъ результатомъ этой поѣздки для г-жи Желиховской оказалась нынѣ ея брошюра и настоящій мой отвѣтъ, документально доказывающій ложное обвиненіе меня въ подлогѣ и многое другое. А развѣ клевета на ближняго, и такая клевета, не есть погибель души?! Значитъ, было у меня основаніе бояться за душу г-жи Желиховской. Далѣе она пишетъ, что, получивъ въ Эльберфельдѣ убѣжденіе въ содѣянномъ мною ужасѣ, т. е. подлогѣ, по возвращеніи въ Петергофъ (гдѣ жилъ и я) она «понятно», прекратила знакомство со мною (стр. 150, 151 брошюры).

Оно, «понятно», такъ бы именно и было, еслибы благородная женщина, убѣдясь въ «подлогѣ», сдѣланномъ человѣкомъ, которому она вѣрила, справедливо вознегодовала. Конечно, она должна была закрыть ему двери своего дома немедленно по возвращеніи. 0 чемъ же было толковать, когда все такъ ужасно выяснилось?!!

Къ сожалѣнію для г-жи Желиховсвой и въ доказательство того, что она и по возвращеніи изъ Эльберфельда въ моихъ дѣйствіяхъ ничего дурного не видѣла, въ мой подлогъ никогда не вѣрила, и вообще всѣми мѣрами желала, для себя и для своей семьи, продолженія дружескихъ отношеній со мною, — вотъ собственноручно написанныя ею слова въ ея письмѣ ко мнѣ отъ 14 іюля 1886 года, Петергофъ, т. е. черезъ нѣкоторое время по ея прибытіи изъ Эльберфельда:

Письмо г-жи Желиховской, помѣченное ею 14 іюля 1886 года.

«Ну-съ, друзья мои или, по вашему, быть можетъ бывшіе друзья мои, — такъ мы разошлись?.. Я была такъ увѣрена, что вы можете заблуждаться и вѣрить сплетнямъ лишь до перваго съ нами свиданія и разговора, что въ первый же день пріѣзда готова была сама, васъ не выжидая, идти на встрѣчу вамъ вслѣдъ за В.; но В. неожиданно встрѣтила такой пріемъ, послѣ котораго я должна была остановиться и ждать васъ, — не желая подвергать себя тому-же. Какъ бы то ни было, я права, а потому и не боюсь протянуть вамъ руку на честное забвеніе недоразумѣній. Приходите сами, если хотите добрыхъ отношеній: письмами, кромѣ раздраженія, ничего не добьешься. Я бы и сама не писала, а пришла бы къ вамъ, еслибъ, послѣ вашего явнаго устраненія, не считала себя вправѣ выжидать, не рискуя. Готовая по прежнему любить васъ обоихъ. В. Желиховская».

И все это написано послѣ того, какъ она, по ея напечатаннымъ ею словамъ, убѣдилась въ Эльберфельдѣ въ моемъ подлогѣ, въ разныхъ моихъ «неправдахъ, доведшихъ ее до безумія», послѣ того какъ я «заставлялъ ея дѣтей переживать пытку» и т. д.!!!

Вотъ какимь образомъ г-жа Желиховская покончила знакомство со мною по возвращеніи изъ Элъберфельда, гдѣ убѣдилась въ содѣянномъ мною, ради погибели ея невинной сестры, подлогѣ!!! Отсутствіе памяти и неспособность соображать свои слова, приготовляемыя для печати, — два большихъ порока. Или, можетъ быть, и это письмо — мой новый подлогъ?..

Я не пошелъ къ г-жѣ Желиховской, ибо недоразумѣній никакихъ не было. M-me де Морсье сообщила ужь мнѣ тогда нѣкоторые факты — и я кое-что зналъ. Какъ мнѣ противно и тяжело говорить обо всемъ этомъ! Но что же мнѣ дѣлать, когда г-жа Желаховская напечатала свою брошюру и ее читаютъ?!.. Вотъ въ какую область могутъ завести иныя знакомства.

Г-жа Желиховская идетъ еще дальше. Она возвышается до темнаго намека на что-то еще болѣе темное въ моемъ прошломъ. Въ моемъ прошломъ могло быть большое личное сердечное горе, сопряженное съ семейными и всякими непріятностями, могли быть, по выраженію г-жи Желиховской, «романическія» подробности; но, слава Богу, не было ничего такого, за что я долженъ былъ-бы краснѣть и стыдиться, что, такъ или иначе, касалось бы моей чести. Передъ безъименными клеветами и сплетнями, или совсѣмъ мнѣ неизвѣстными, или достигающими до меня въ видѣ какихъ-то неопредѣленныхъ слуховъ, я конечно, какъ и всякій человѣкъ, безсиленъ.

Но пусть мнѣ, не въ анонимномъ письмѣ (я ихъ ужь получалъ), а прямо, лицомъ къ лицу, съ указаніемъ источника, скажутъ: кто и въ чемъ, несогласномъ съ честью и порядочностью, меня обвиняетъ, — и я спокойно разсчитываю, что смогу представить такія же ясныя доказательства лживости обвиненія, какъ и представленныя мною на этихъ страницахъ въ опроверженіе исторіи мнимаго подлога и прочихъ великихъ и малыхъ ужасовъ, измышленныхъ г-жой Желиховской.

Нисколько не защитивъ память Блаватской (не будь это дѣло такой общественной важности и не подними его сама же столь нѣжная сестра, — никто и не затронулъ бы этой памяти), а только очернивъ окончательно свою сестру, г-жа Желиховская, въ своей безсильной злобѣ, очевидно сама не понимаетъ, что такое дѣлаетъ…

VII

Новые документы

Приводя, то тамъ, то здѣсь, «по кусочкамъ», мое поддразнивающее письмо къ Блаватской отъ 8 Окт. (нов. ст.) 1885 г. насмѣшливый тонъ котораго былъ отлично понятенъ Блаватской, также какъ и всякому внимательному моему читателю, г-жа Желиховская строитъ на немъ самыя ужасныя обвиненія. Въ своемъ мѣстѣ я разобралъ и объяснилъ это письмо подробно. Почему, какъ и что я говорилъ г-жѣ Аданъ и г. Шарлю Ришэ-читателю уже извѣстно. Я ничего не выдумалъ и не «сочинилъ», а только, такъ сказать, съехидничалъ на почвѣ дѣйствительности. Неужели это было съ моей стороны ужь такое «преступленіе» — съехидничать и посмѣяться надъ Блаватской — послѣ всѣхъ чудесъ въ Вюрцбургѣ, послѣ того, что она продѣлывала со мною! Авось безпристрастные и умные люди не вынесутъ мнѣ за это обвинательнаго приговора! Блаватская, хоть и находила на нее иной разъ наивность, была хитра — и ужь никакъ не могла въ «серьезъ» принять моихъ словъ о томъ, что я обращаю въ теософію, по выраженію г-жи Желиховской, — передовыхъ людей Европы. Блаватская очень хорошо знала, что съ «серьезными» людьми я не шучу и не насмѣшничаю, какъ всегда шутилъ и насмѣшничалъ съ нею и ея сподвижниками, за что, съ самаго начала, получалъ отъ нея, и устно и письменно (см. «Изиду») прозвища «подозрителя,» «Ѳомы невѣрнаго,» «Мефистофеля» и т. д. Ошибиться въ смыслѣ моего письма, повторяю, Блаватская не могла и если кому потомъ выставляла его въ видѣ письма «серьезнаго», то это было лишь притворство, ясное изъ всѣхъ обстоятельствъ дѣла.

Но вотъ г-жа Желиховская съ паѳосомъ восклицаетъ, что вѣдь такіе европейски извѣстные люди, какъ г-жа Аданъ и Ришэ «во всякое данное время могутъ, путемъ прессы, спросить меня какъ смѣлъ я ихъ морочить?» Не думаю, чтобы меня спросила объ этомъ m-me Аданъ; но если спроситъ и вопросъ ея станетъ мнѣ извѣстенъ — я по пунктамъ отвѣчу ей и сообщу хоть и запоздавшій на 8 лѣтъ, — но не потерявшій своей курьезности мой «интервью» съ этой интересной язычницей конца XIX вѣка.

Что касается г. Шарля Ришэ-вотъ его собственноручное письмо, удостовѣряющее ка#къ именно я его морочилъ, а также отвѣчающее на выдумки г-жи Желиховской въ декабрьской книгѣ «Русскаго Обозрѣнія» за 1891 г.; о которыхъ я упомянулъ на страницахъ 28–42 «Изиды.»

Удостовѣреніе Шарля Ришэ.

Dimanche 12 Mars. 1893.

Cher Monsieur Solovioff, je suis tout prêt à vous fournir sur mad. Blavatsky tous les renseignements que vous jugerez nécessaires, et que je pourrai vous donner.

Je l'ai connue à Paris en 1884, par l'entremise de mad. de Barrau; et je n'ai jamais été ni de ses intimes ni de ses amis. Je l'ai vue en tout deux fois certainement, et peut être trois fois, peut être même quatre fois; mais à coup sur ce n'est pas plus de quatre fois. Ce n'est pas ce qu'on peut appeler, en langue franèaise, de l'intimité. J'étais-et je le suis encore-curieux de tout ce qui peut nous éclairer sur l'avenir de l'homme et les forces occultes, je ne savais-et je ne sais pas encore-si elles existent, ces forces occultes, mais je pense que le dévoir d'un savant est de chercher même là s'il y a quelque vérité cachée au fond de beaucoup d'impostures. Lorsque je vous ai vu [133], vous m'avez dit — «Reservez votre jugement, elle m'a montré des choses qui me paraissent très étonnantes, mon opinion n'est pas faite encore, mais je crois bien que c'est une femme extraordinaire, douée de propriétés exceptionnelles. Attendez, et je vous donnerai de plus amples explications».

J'ai attendu, et vos explications ont été assez conformes à ce que je supposai tout d'abord, à savoir que c'etait sans doute une mystificatrice, très intelligente assurément, mais dont la bonne foi était douteuse.

Alors sont arrivées les discussions que la S. P. R. anglaise a publiées (Coulomb et Hodgson) et ce doute n'a plus été possible.

Cette histoire me parait fort simple. Elle était habile, adroite; faisait des jongleries ingénieuses, et elle nous a au premier abord tous déroutés!

Mais je mets au défi qu'on cite une ligne de moi-imprimée ou manuscrite-qui témoigne d'autre chose que d'un doute immense et d'une réserve prudente.

A vrai dire, je n'ai jamais cru sérieusement à son pouvoir; car en fait d'expériences, la seule vraie constatation que je puisse admettre, elle ne m'a jamais rien montré de démonstratif. Quant à ce tout Paris qui l'a adulée, c'est une bien sotte légende: il n'y avait, pour lui rendre visite, que cinq ou six de mes amis, alors fort jeunes, et qui appartenaient plutôt à des groupes d'étudiants qu'à des groupes de savants; nous n'avons été, ni les uns ni les autres, sédiuts par le peu de soi disant phénomènes, qu'elle nous a montré.