Пять ликов богини - Александр Свирин

самый дом, который снился мне последние шестнадцать лет.

Я замедляюсь, ноги становятся ватными и теперь с трудом удерживают грузное тело. Каждый шаг — грёбаный подвиг. Лёгкие наполняются обжигающей морозной болью даже при слабом вдохе. Но я иду вперёд, невзирая ни на какие трудности, потому что вот оно, вот то, ради чего я так долго боролся, терпел лишения и невзгоды, к чему стремилась каждая клеточка моего тела и все частички души.

На удивление тропинка продолжается, кто-то расчистил снег, раскидав его по сугробам вдоль дороги. Скорее всего работа роботов, но для чего? Неужели здесь ещё кто-то живёт? Даже визуально до дома не больше трёхста метров. Забавно, а в детстве расстояния казались огромными и непреодолимыми, практически бесконечными, словно вся вселенная в твоём распоряжении.

Наконец подхожу к тёмно-зелёному забору, огораживающему знакомый двор. Шестнадцать лет прошло, а здесь ничего не изменилось, словно время застыло и заново пошло только сейчас, с моим возвращением.

Сам дом такой же синий, деревянный, с шиферной крышей и слегка облупившейся кое-где краской. Окна с белыми рамами плотно заперты, чтобы не впускать холод. Из печной трубы валит дым, явно говоря о чьём-то присутствии внутри.

Неужели…

Я открываю калитку, захожу во двор и ступаю на узенькую тропку, ведущую к крыльцу. Ощущение такое, словно враг своим кулаком пробил мою грудную клетку и сжал сердце, собираясь вот-вот раздавить его. С каждым шагом всё сильнее и сильнее задыхаюсь. Вот ещё немного и моя рука коснётся дверной ручки. Я протягиваю её, и пальцы еле-еле трогают холодный металл…

— Менке? — раздаётся сзади женский голос.

Я замираю. Как же страшно обернуться и не увидеть ничего, поняв, что мне всего лишь почудилось.

Но надо найти в себе силы. Я зажмуриваюсь, трясу головой, решаюсь и разворачиваюсь.

У калитки стоит мама.

За шестнадцать лет она не постарела ни на день. Ей по-прежнему как будто около тридцати, но, наверное, это потому, что она азиатка, а над ними возраст проделывает невероятные фортеля. Или же тут другая причина. На ней строгая водолазка, тёплые брюки, пальто — и всё, конечно же, непременного чёрного цвета.

Но всё-таки кое-что изменилось. Её взгляд. Где та холодная презрительная надменность, к которой я привык? Она смотрит на меня так, как истово любящая мать смотрела бы на вернувшегося с войны сына. Её рот растягивается в слабой улыбке.

Нет, сука, я не плачу. Не плачу. А не верите — идите нахуй. Если у меня слёзы текут, так это от ветра.

— Мама. — Мой голос звучит так жалко и сдавленно, что самому стыдно.

Она вдруг резко срывается с места и бежит мне навстречу, а как только добегает, то сразу бросается на шею и крепко обнимает. Хех, ну да, я теперь сильно выше её ростом. И я в ответ крепко прижимаю её к себе, вдыхая долгожданный хвойный аромат.

— Прости, — говорит она, словно еле выталкивает слова из горла. — Прости меня за всё, сынок. Я так тебя люблю…

— И я люблю тебя, мам.

Мы стоим вот так, обнявшись, наверное, целую минуту, молчим и просто ждём, когда высохнут слёзы, невидимые тиски отпустят сердца, и мы сможем выдохнуть и поговорить нормально.

Мама первой разрывает объятия. Она утирает рукавом оставшиеся мокрые дорожки с моих щёк, и её лицо приобретает уже известный серьёзный вид.

— Я рада, что ты заглянул ко мне, — говорит она. — Нам о многом нужно поговорить, но сейчас нет времени. Ты должен отправляться в Златоград.

— Но я не хочу. Мы столько лет не виделись, ты о чём вообще? Нахер Златоград. Я хочу остаться здесь, с тобой.

Мама кладёт свои тёплые ладони мне на щёки.

— И я бы хотела, чтобы ты остался. Но поверь, у тебя есть дела поважнее. После мы ещё обязательно увидимся и всё обсудим, а пока…

Она лезет в карман своего чёрного пальто и достаёт оттуда кольцо-ринфо, после чего кладёт его мне во внутренний карман куртки.

— Никому не показывай, слышишь? Никому. Там записана эмошка. Проживёшь её, когда останешься один, тогда всё узнаешь. И поймёшь, что должен делать.

— Должен делать? Что я должен делать?

— Потом, всё потом. Я так рада тебя видеть, что это не выразить словами, но времени совсем не осталось. Менке, я знаю, что ты сейчас не совсем ты. Тебе нужно добровольно отречься от своей последней субличности.

Я отхожу на шаг назад.

— Ну не, мадам. — Я усмехаюсь. — Психа Колотка так просто не сшибить, сечёшь?

Её взгляд сразу же наполняется невыразимой печалью.

— Ты можешь и дальше бегать от этого, но разве не ясно, что уже всё? Твоя миссия выполнена. Этот этап твоей жизни закончился, пора идти дальше. И есть вещи, которые должны остаться позади.

— Да я скорее оригинального Менке нахрен сотру, чем себя.

Она вновь подходит ко мне и обнимает.

— Это моя вина, что ты стал таким, — говорит. — У меня не было выбора, я должна была сделать то, что сделала, но всё равно никогда себя за это не прощу. Я знаю, как тяжело тебе жилось с отцом. Знаю, кого он хотел в тебе видеть. Но пришло время это отпустить. Менке, только так ты сможешь обрести счастье. Пожалуйста, поверь мне.

Поверить, да? Обычно, когда люди хотят, чтобы им поверили, они приводят аргументы, доводы, факты, но меня словно в секту затягивают. Надоело.

Я смотрю на небо и только сейчас замечаю, что уже какое-то время идёт небольшой снег. Одинокая снежинка падает мне на скулу и тут же тает. Да, она никуда не исчезла, только сменила агрегатное состояние. Если подумать, то и я никуда не уйду, ведь моя память, мои мысли, весь накопленный опыт — всё это останется с Менке. Я всегда изо всех сил старался казаться самым значимым, самым крутым и сильным, потому что изначально задумывался таковым. Я тот, кто побеждает.

Но мама ведь права — теперь в этом нет смысла. Дальше Менке прекрасно справится и без меня. Он бы и сюда самостоятельно добрался, не хватило лишь капельки уверенности в своих силах. Но с моим исчезновением он обретёт такую уверенность.