Музыка и медицина. На примере немецкой романтики - Антон Ноймайр

В июне 1882 года, по случаю премьеры оперы «Парсифаль» в Байройте, состоялась последняя встреча Брукнера с Вагнером, к которому он по-прежнему относился с величайшим восхищением и почтением. Это отношение объяснялось неизменным преклонением перед авторитетами, внушенным ему еще в родительском доме, в течение десятилетий за стенами монастырей и укоренившемся в нем настолько, что уже будучи зрелым человеком он сохранил соответствующую манеру общения с людьми, которые были для него кумирами, и соответствующую форму обращения к ним. Вот как описывает сам Брукнер свою последнюю встречу с Вагнером: «…Когда мой кумир протянул мне руку, я пал на колени, сжимая и целуя длань полубога и сказал: „О, Мастер, Я молюсь на Вас!!!“ Вагнер приветствовал его словами: „Я знаю единственного достойного последователя Бетховена — и это Брукнер!“ Учитывая это взаимопочитание и бесконечное восхищение и почтение Брукнера по отношению к Вагнеру, можно представить себе, как потрясла его весть о кончине „Мастера над всеми мастерами“, которую он получил спустя 3 дня после смерти Вагнера 14 февраля» 1883 года. В это время Брукнер работал над адажио своей 7-й симфонии и заканчивал его под впечатлением печального известия. Траурное звучание труб в конце адажио символизировало прощание с великим другом и благодетелем. Сила выразительности этого адажио была настолько велика, что композитор не сделал больше ни одного исправления, хотя другие сочинения он корректировал и исправлял по многу раз.

Несмотря на то, что вскоре Брукнер завершил самое лучшее свое произведение, относящееся к жанру церковной музыки, «Те Деум», могучей фугой «Нон конфудар», высшие Венские чиновники от музыки воспрепятствовали исполнению его творений в концертных залах. Совсем иначе дело обстояло в Германии, где в Лейпциге первое исполнение 7-й симфонии под управлением Артура Никита имело грандиозный успех, а немного позже, 10 марта 1885 года эта симфония прозвучала в Мюнхене под управлением Германа Леви. Однако, успехи за рубежом только обостряли враждебность к нему в Вене, причем антивагнеровская партия вела наступление против Брукнера, используя такие методы, которые сегодня не могут вызвать ничего, кроме омерзения. К сожалению, Иоганнес Брамс также был косвенно вовлечен в эту кампанию и невольно подливал масла в огонь своими остроумными и едкими замечаниями по отношению к Брукнеру. В письме от 12 января 1885 г. к Элизабет фон Герцогенбург он писал: «Брукнер — это композитор не от мира сего. О качестве его сочинений трудно что либо сказать, лучше не говорить совсем ничего. И как о человеке — тоже. Это несчастный безумец и его безумие — на совести попов из св. Флориана. Не знаю, представляете ли Вы себе, что значит провести юные годы среди святош?» Между этими двумя антиподами не могло возникнуть понимания ни в сфере искусства, ни в сфере человеческих отношений. Очевидцы свидетельствуют в трагикомической манере о попытке свести их в любимом кабачке Брамса «У красного ежа». Эта встреча состоялась в 1889 году. Вот что пишут об этом: «Ситуация была крайне неловкой. Оба композитора сидели за столиком, не произнося ни слова. Наконец, Брамс нарушил молчание и потребовал меню. С преувеличенным оживлением он громко сказал: „Посмотрим, чем здесь кормят!“ Когда подали меню, он долго просматривал его, затем остановился и воскликнул: „Ага, кнедлики и колбаски! Это я люблю. Кельнер, принесите-ка кнедлики и колбаски“. И лишь тогда Брукнер обратился к нему со словами: „Видите, господин доктор, кнедлики и колбаски. Вот где мы понимаем друг друга“».

В 1877 году Иоганнес Брамс был отмечен титулом почетного доктора Кембриджского университета, что подвигло Брукнера тоже предпринять усилия для получения подобного отличия. Принимая во внимание конфликтную ситуацию в венском музыкальном мире, нельзя без улыбки принять тот факт, что после неудачных попыток получить степень доктора в университете Кэмбриджа, Филадельфии и Цинциннати Брукнер все же был удостоен этой чести в Венском университете, а 7 ноября 1891 года во время торжественного шествия студенты несли Брукнера на плечах. Ректор университета, профессор доктор Адольф Экспир произнес торжественную речь, завершив ее следующими словами: «В этих стенах, где царствует наука, сейчас торжествует искусство, способное выразить то, что не сможет выразить никакое знание. Я, ректор магнификус Венского университета, склоняю голову перед бывшим младшим учителем из Виндхаага!» С этого дня все рукописи и большинство писем сопровождалось гордой подписью: «Доктор Антон Брукнер». Из всех отличий, включая награждение Орденом Франца-Иосифа в 1886 году, именно титул почетного доктора радовал Брукнера больше всего.

С другой стороны, он испытал, пожалуй, самое большое разочарование в своей творческой жизни. Когда Брукнер 16 августа 1885 г. завершил 8-ю симфонию и вручил ее Герману Леви, «крестному отцу» и своему восторженному поклоннику, тот не смог постичь величие этого огромного произведения и даже, по настоянию друзей, внес в симфонию исправления. Это событие снова ввергло Брукнера в депрессию и явилось одной из причин того, что он завещал свои произведения, «годящиеся для более поздних времен», придворной библиотеке в Вене.

Именно на примере 8-й симфонии видно его особое стремление к совершенствованию структуры, формы, окраски звучания и инструментовки. И если Брукнер ответил отказом на предложение Хеммельсбергера посвятить «Те Деум» императору, мотивируя это тем, что он «в благодарность за многие страдания, перенесенные в Вене», уже посвятил это произведение Господу, то все же в марте 1890 года он обратился к императору с нижайшей просьбой разрешить ему посвятить 8-ю симфонию Его Величеству, на что получил высочайшее согласие. Император Франц-Иосиф, однако, не присутствовал на первом исполнении симфонии, предпочтя этому событию охоту. Но в его отсутствие первое исполнение симфонии 18 декабря 1892 года Венским филармоническим оркестром под управлением Гуго Вольфа стало незабываемым событием для венцев. Гуго Вольф писал об этом: «Эта симфония — творение гиганта и превосходит все остальные симфонии мастера. Это был триумф, достойный римского императора…» Даже некоторые критики, всегда враждебно относившиеся к Брукнеру, разделили восторг публики, и консервативный музыкальный мир Вены, похоже, стал признавать гениальность мастера.

Но величайший триумф пережил Брукнер в Берлине, где 31 мая 1891 года под управлением Зигфрида Окса был исполнен его «Те Деум». Свидетели этого триумфа единодушно отмечали, что еще ни одного композитора не приветствовали до сих пор так, как Брукнера.

Во время своего пребывания в Берлине Брукнер познакомился в отеле «Кайзерхоф» с горничной по имени Ида Буц и, несмотря на свои 67 лет, влюбился в нее по уши. Это знакомство, однако, снова окончилось неудачей его матримониальных намерений, поскольку Ида, будучи лютеранкой, отказалась перейти в католическую веру.

Страстное желание вступить в брак не ограничилось в то время попыткой совершить это с Идой Буц. Когда Брукнер после первой встречи с Идой по окончании пребывания в Берлине проводил лето в Верхней Австрии, он снова влюбился в юную, красивую купеческую дочь Минну Райшль. Очередная попытка жениться снова закончилась неудачей. Родители Минны отказали ему из-за большой разницы в возрасте. Достойно удивления, насколько Брукнера, находящегося уже в почтенном возрасте, влекло к «прелестным дамам», предпочтение же он всегда отдавал именно юным девицам. Изумляет и то, как непосредственно и без уверток он делал предложения молоденьким прелестницам, и как ранее робкий и неуклюжий мастер был в старости убежден в своей неотразимости и влиянии на прекрасный пол. Однако в 1885 году он писал Морицу фон Майфельду: «Что касается женитьбы, то у меня до сих пор нет невесты; о, если бы вспыхнуло ответное пламя любви! Подруг у меня много, но в последнее время я получаю от плутовок только отказы, причем они убеждены, что действуют совершенно верно!» Эти строки свидетельствуют вовсе не о низкой самооценке или внутренней неуверенности. Если Брукнер, несмотря на постоянные неудачи матримониальных намерений, почти или совсем не терял душевного равновесия, то это происходило от того, что в конечном итоге речь шла больше не о физическом единении с женщиной, а о реальном воплощении желания наладить упорядоченный быт и создать домашний очаг. Это объясняет стереотипное протекание всех «влюбленностей»: огонь, которым воспламенялось его сердце, всегда быстро угасал без особых последствий для душевного покоя и творчества мастера. Но мы вряд ли в праве сделать вывод, что добровольный целибат, которому подверг себя этот ревностный католик, и от которого, по его мнению, можно было бы отказаться только в случае брака, освященного Святой церковью, давался ему легко. Мы не знаем, каких усилий стоило ему преодоление всяческих соблазнов. Следует принять во внимание тот факт, что невротическая личность Брукнера не была способна к глубокой человеческой привязанности, в том числе и к длительной связи с женщиной. Постоянное самоограничение и преодоление сексуальных желаний должны были стать дополнительной причиной состояния повышенной напряженности. Исходя из этого, можно было бы рассматривать «всплески безграничного экстаза» (по выражению Ханзлика) в его музыке как высвобождение сексуальной энергии. Нельзя не отметить, что этот мелос, проникающий в самое сердце, воплощает те ощущения и чувства, высказать которые открыто Брукнер никогда не имел возможности. А если это так, то восхищение Рихардом Вагнером вызвано не только величием этого творческого индивидуума, но, возможно, и тем, что Брукнер чувствовал духовное родство с «Мастером над всеми мастерами» в области музыкального творчества.