Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

– Думать никогда не возбраняется. Даже рекомендуется. Но если меня спросят, то я выскажусь категорически против «ясности», к которой вы клоните.

На заседаниях политбюро ЦК КПСС срезались острые углы: не критиковать же генерального, авторитетом которого теперь освещалась нормализация отношений с ФРГ. Придет беда – отворим ворота. Пока же неприятности допускались сквозь узенькую боковую дверцу. Членов политбюро устраивало мое утверждение, что торопиться с окончательными выводами рано, ибо основная мишень – не столько сам договор, сколько политическое кредо В. Брандта и В. Шееля, отказавшихся молиться на Аденауэра.

Не смею утверждать, что информация посольства выделялась из прочей трезвостью и аккуратностью суждений. Мнение, выраженное мною на политбюро, и вовсе было слишком смелым, в чем я удостоверился, вернувшись из отпуска на Рейн в середине февраля 1972 г. Нет, не остерегался я расстраивать начальство, которое на Руси от века привечало вестников приятных новостей и карало очернителей. Возвращаться к диагностике родовых травм и снова метать стрелы в их виновника – малопродуктивно. И к чему хорохориться, мне тоже было жаль отказать в праве на жизнь, даже не самую счастливую, ребенку, к появлению которого на свет я был причастен.

Первое чтение в бундестаге законопроекта о ратификации Московского договора дало новую пищу дискуссиям в советском руководстве. Мне поручается известить В. Брандта о том, что письмо министра иностранных дел ФРГ о «немецком единстве» будет в рамках ратификации Московского договора официально доведено советским правительством до сведения Верховного Совета СССР. Чего ради Громыко разводил 12 августа 1970 г. турусы на колесах? Видно, скучнее бы жилось.

Моя беседа с федеральным канцлером 13 марта вышла за пределы сообщения относительно письма В. Шееля «о единстве». Как отразилось бы отклонение договора или затягивание на неопределенный срок его ратификации на советско-германских отношениях? Что дали бы в этом случае, правильнее – не принесли бы, четырехсторонние и внутригерманские договоренности по Западному Берлину? Как сложатся дальнейшие переговоры между ГДР и ФРГ? Торговое соглашение между СССР и ФРГ практически готово, но будет ли оно распространено на Западный Берлин и на каких условиях? Установит СССР отношения с Европейским экономическим сообществом или будет смотреть на него букой? И т. д.

Чем четче будут высечены предупреждения и приглашения на твердом материале, тем лучше. 20 марта Л. И. Брежнев придал беседе посла с В. Брандтом особый вес. Он публично и в крутых выражениях подтвердил разъяснения, сделанные через меня. Несколькими днями спустя Р. Барцель счел нужным отметиться: «Новейшие высказывания с советской стороны, само собой разумеется, были расслышаны». Продвижение есть, но, по его словам, «незначительное».

12 апреля открываются слушания по Московскому договору на заседании комиссий по иностранным делам обеих палат Верховного Совета СССР. Темпы форсируются. В действие вводятся резервы. А сомнений в благополучном исходе нового начала прибавляется. Получаю телеграмму-запрос от министра: «Что будем делать, если ратификация Московского договора не состоится? Ваше мнение по данному варианту?»

Громыко завибрировал и готов жертвовать даже священными коровами. Он рассчитывает получить из Бонна подкрепление шахматной задумке – не вышел номер с этими партнерами, попробуем с другими. Им и уступим. Знаменитое британское – нет вечных врагов, нет вечных друзей. У меня на сей счет своя точка зрения. Ее и кладу на бумагу.

Если предостережения бросаются на ветер, никто с нами всерьез говорить не станет. Следовательно, чтобы с Советским Союзом считались, он должен держаться заявленных намерений как в случае вступления договора в силу, так и при его отклонении. Далее я предлагал целую программу мер, которые должны были наглядно продемонстрировать, что западные немцы теряли, гоняясь за тенями прошлого.

Не соглашусь, что мы с А. А. Громыко словно менялись ролями. Каждый оставался сам собой, с собственными представлениями об этике отношений. Немало дискуссий было у меня с министром за годы работы под его началом. За дефицитом взаимопонимания со временем я стал избегать касаться этой темы по своей инициативе. По моим представлениям, в политике и дипломатии слово есть обязательство, и вольное обхождение с ним всегда ущербно. Кончина Советского Союза тому классический пример.

Телеграмма из Бонна не возрадовала министра. Как свидетельствовал А. Г. Ковалев, мой строй мысли Громыко находил недостаточно «прагматичным». Поступивший вскоре новый запрос из Москвы вызвал поэтому двойственные чувства.

– Как бы вы посмотрели на вариант с принятием в бундестаге заявления, одностороннего разумеется, которым сопровождалось бы одобрение законопроекта о ратификации Московского договора?

Впервые о возможности сопровождения ратификации Московского договора особым заявлением о принципах боннской внешней политики упомянул в середине октября 1971 г. В. Брандт. С полгода к ней не возвращались, и эта идея ушла из поля зрения.

В апреле мелькнул слух, будто Э. Бар в разговоре с одним из лидеров ХДС помянул про совместную резолюцию, сулившую контрагентам выход без потери лица из трясины, в которую они друг друга загнали. Они, эти слухи, шли из кругов, близких к оппозиции, и сопровождались смакованием «близкого крушения» социал-либерального эксперимента. В канун лобовой атаки ХДС/ХСС на федерального канцлера В. Брандта в бундестаге 28 апреля 1972 г. нам подкидывали множество отвлекающих и завлекающих «информаций». Успевай только отделять зерна от плевел. Если бы Э. Бар собрался соорудить этакую пристройку к договорам, он, наверное, догадался бы намекнуть мне на это. Короче, я не поспешил перепроверить достоверность идеи резолюции.

Теперь, после запроса министра, думай что хочешь. Спад в наших контактах за последние недели Э. Бар мотивировал ссылками на перегруженность поручениями федерального канцлера. Я принимал объяснение за чистую монету. Выходит, спростодушничал. Забыл, что даже при чтении нот с одного пюпитра каждая скрипка ведет свою партию.

Скорее бы закруглялась эпопея с договором, а с ним и моя карьера дипломата. На телеграмму из Москвы ответил: резолюция может быть проходным вариантом. Логика моих за и против была такой. Если уступки, вовремя не сделанные, становятся все же неотвратимыми, пусть это будут шаги навстречу социал-либеральной коалиции. С ней мы начали большое дело, вместе с ней и должны его заканчивать. Скажи я «нет» – глядишь, в истории с резолюцией мне досталась бы роль наблюдателя. Вот было бы мило!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});