Новые забавы и веселые разговоры - Жак Ивер

Женившись, дворянин написал об этом матери, добавив, что теперь она уже не должна препятствовать его возвращению в родной дом, ибо он выполнил то условие, которое она ему поставила, и привезет с собой молодую жену – прелестнейшую из женщин. Мать осведомилась, на ком он женился, и узнала, что это была именно та самая девочка – ее дочь и вместе с тем дочь ее сына, – и она пришла в такое отчаяние, что готова была умереть, ибо видела, что, чем больше она старается избежать несчастья, тем неотвратимей оно становится. Раздумывая о том, как поступить, она решила отправиться к легату Авиньонскому и, признавшись ему в совершенном ею страшном грехе, спросила, что ей теперь следует делать. Дегат же, чтобы успокоить ее совесть, призвал для совета несколько докторов богословия и, не называя имен, рассказал им все обстоятельства дела. Ученые богословы решили, что дама эта никогда не должна ничего рассказывать о случившемся своим детям, ибо те ничего не ведали и посему никакого греха не совершили. Самой же ей надлежит каяться до конца жизни – и так, чтобы они никогда об этом не узнали. С этим несчастная и возвратилась домой, и вскоре туда же приехал ее сын с невесткой. Молодые люди нежно любили друг друга и жили между собой в дружбе и полном единении, ведь она приходилась ему дочерью, сестрой и женой, а он ей – отцом, братом и мужем. И так они жили всю жизнь, а их бедная мать, поглядев на их счастье, каждый раз уходила потом к себе и заливалась слезами.

– Вот, благородные дамы, как бывает с теми, кто мнит собственными силами и добродетелью победить любовь и природу человека, которую господь наделил столь великою властью. Лучшее, что может сделать человек, – это не тягаться с таким врагом, а, признав слабость свою, обратиться к истинному другу своему, Христу, и сказать ему словами псалмопевца: «Господи, тесно мне, спаси меня!»[349]

– Вот уж поистине необыкновенная история, – сказала Уазиль, – мне кажется, что после этого каждой из нас следует склонить голову и преисполниться страха божия, ибо мы видим, как человек, намереваясь совершить добро, совершает вместо этого столько зла.

– Помните, – сказала Парламанта, – что всякая самоуверенность отдаляет человека от бога.

– Должно быть, только тот и мудр, – добавил Жебюрон, – кто злейшим врагом своим почитает себя самого и кто не доверяет ни воле своей, ни разуму.

– С каким бы добрым намерением это ни делалось, – сказала Лонгарина, – нет таких благих целей, ради которых женщине следовало бы лечь в постель с мужчиной, будь он даже ее самый ближайший родственник: нельзя ведь играть с огнем.

– Скорее всего это была какая-нибудь сумасбродная святоша, которой монахи вбили в голову, что она праведница, – сказала Эннасюита. – Ведь среди францисканцев немало таких, которые хотят нас уверить, что все мы можем стать праведниками, стоит лишь нам этого захотеть, что есть величайшее заблуждение.

– Есть ли такие безумцы, Лонгарина, – сказала Уазиль, – которые в это верят?

– Есть и такие, что идут еще дальше, – ответила Лонгарина, – они внушают себе, что надо приучаться к целомудрию, и чтобы испытать себя, вступают в разговоры с самыми красивыми женщинами, а потом начинают целовать их и гладить, чтобы удостовериться, что их собственная плоть в это время совершенно мертва. А если, упражняясь так, они начинают испытывать волнение, они тут же расстаются с красавицей и обращаются к посту и молитве. Когда же плоть их настолько укрощена, что ни разговоры с женщиной, ни поцелуи их нисколько не трогают, они решаются на самое трудное испытание, которое заключается в том, чтобы лечь с женщиной в постель и обнимать ее, не испытывая при этом ни малейшего вожделения. Но если кому-то одному и удалось в этом положении избежать греха, столько других осрамилось, что архиепископ города Милана, где все это происходило, вынужден был разделить мужчин и женщин[350] и поместить тех и других в особые монастыри.

– Вот уж поистине крайняя степень безумия, – сказал Жебюрон, – стараться без божьей помощи избежать греха и так настойчиво искать случая, который вводит во грех.

– Есть другие, которые поступают как раз напротив, – сказал Сафредан, – они бегут всяческих соблазнов, и тем не менее искушение преследует их повсюду. Святой Иероним[351] и тот, сколько ни бичевал свою плоть и ни уходил в пустыню, должен был все же признать, что не мог избежать огня, который горел в его теле. Вот почему следует вверить себя господу, ибо если господь не поддержит нас, мы непременно споткнемся.

– Но вы не заметили того, что заметил я, – сказал Иркан, – пока мы рассказывали наши истории, монахи там за изгородью опять пропустили мимо ушей колокольный звон, созывавший их к вечерне. Но стоило нам заговорить о боге, как они тут же ушли и сейчас вот звонят второй раз.

– Мы хорошо сделаем, если последуем за ними, – сказала Уазиль, – и возблагодарим господа за то, что мы так весело провели сегодняшний день.

С этими словами все встали и направились в церковь, где благоговейно прослушали вечерню. После чего пошли ужинать, все еще обсуждая только что слышанное и вспоминая многие происшествия, бывшие в их жизни, чтобы решить, какие из них стоят того, чтобы их рассказать. И проведя опять вместе весь вечер, отправились отдыхать в надежде, что наутро они смогут продолжать развлечения, которые были им так приятны. Таким образом окончился третий день.

Конец третьего дня

День пятый

В пятый день беседа идет о добродетели девушек и женщин, которые честь свою ставят выше, чем наслаждение; говорится также и о тех, кто поступает как раз напротив, и о простодушии некоторых иных.

Вступление

Когда настало утро, госпожа Уазиль приготовила для всех пищу духовную, столь благостную, что после нее все почувствовали себя подкрепившимися и телом и духом. Вся компания слушала ее с большим вниманием, и все признали, что ни одно чтение не было столь полезно для них, как это. И услыхав, что пробил последний удар колокола, звавшего к утренней мессе, все отправились в церковь и предались размышлениям о святых истинах, которые они только что слышали. Выслушав мессу и немного погуляв, все сели за стол и обещали друг другу, что день этот они постараются провести еще интереснее, чем предыдущие. А Сафредан сказал, что был бы рад, если бы мост строился еще целый месяц, до того хорошо проходит у них время. Но тамошний аббат торопил с окончанием работ; он вовсе не хотел, чтобы это благородное общество надолго оставалось в монастыре, ибо в присутствии гостей он стеснялся принимать паломниц, которые в обычное время довольно часто наведывались в эту обитель. Когда же после обеда все отдохнули, компания вернулась к своему обычному времяпрепровождению. После того как все расселись на лужайке, Парламанту спросили, кому она предоставит слово.

– Мне кажется, – сказала она, – что Сафредан хорошо начнет сегодняшний день. По его лицу я вижу, что он не собирается заставить нас плакать.

– Благородные дамы, – сказал Сафредан, – вы будете очень жестоки, если не пожалеете францисканца, о котором я собираюсь сейчас говорить. Из историй, которые мы недавно слышали, вы могли заключить, что участницами их являлись бедные женщины, – и монахи, полагая, что с ними легко будет справиться, не испытывали ни малейшего страха. Но для того чтобы все знали, что ослепленные вожделением, люди эти действительно способны потерять и благоразумие и всякий страх, я расскажу вам одну историю, которая произошла во Фландрии.

Новелла сорок первая

В рождественский сочельник к одному францисканцу явилась молодая девушка, прося исповедать се, и он наложил на нее такую необычную епитимью, что она отказалась выполнить ее и ушла, так и не получив отпущения грехов. Когда госпожа ее об этом узнала, она приказала высечь злонамеренного монаха у себя на кухне, а потом связать ему руки и ноги и отвезти к настоятелю монастыря.

В тот год, когда Маргарита Австрийская приезжала в Камбре[352] по поручению племянника своего, императора, чтобы заключить от его имени мир с Христианнейшим Королем, которого представляла его мать, Луиза Савойская, в свите Маргариты находилась графиня Эгмонт,[353] которая слыла первой красавицей во всей Фландрии. После того как это важное поручение было выполнено, графиня Эгмонт направилась к себе домой, и когда наступил рождественский пост, послала во францисканский монастырь попросить, чтобы оттуда прислали к ней в замок опытного духовника, который мог бы прочесть проповеди и исповедовать ее самое и всех ее домочадцев.

Настоятель монастыря, который получал всегда от Эгмонтов и Фьеннов[354] большие доходы, постарался выбрать для этой цели достойнейшего из монахов. И так как монастырь этот хотел, чтобы уважение и дружба знатных домов доставались ему, а не другим, в замок был послан самый способный проповедник; в течение всего поста он говорил отличные проповеди, и графиня была им очень довольна. В рождественскую ночь графиня захотела причаститься и послала за своим духовником. И после того как она исповедалась в часовне, которая была наглухо заперта, чтобы соблюсти полную тайну, – на исповедь пришла ее придворная дама, которая затем послала к почтенному духовнику и свою дочь. И когда девушка рассказала ему свою жизнь и святому отцу стали известны кое-какие ее секреты, он возымел желание наложить на нее не совсем обычную епитимью.