Последний рубеж - Зиновий Фазин

— Проводник, вперед! — сказали Оленчуку.

Он был в простой крестьянской свитке, а в руке держал высокий посох.

«Я вышел вперед, — продолжает Оленчук, — и мы двинулись. Над Сивашем стоял густой туман. Прожекторы с того берега, словно молнии, сверкали по Сивашу. Но из-за тумана белым все равно нас не было видно. Сама природа на подмогу нам стала. Так дошли до середины. Все было спокойно.

Тут появилось много чаклаков, или черных пятен. Песок в них зыбкий и тонкий. Если ступишь, враз утянет. Я предупреждаю красноармейцев, чтобы держались осторожнее, а сам иду впереди и прощупываю дорожку. Миновали чаклаки, пошли веселее. Вот и противоположный берег. Я остановился.

— Товарищи, — говорю, — вот вам и Литовский полуостров.

Они стали готовиться к атаке. А я подался назад. В скором времени бой начался, загрохотали пушечные залпы, затрещали пулеметы, открылся частый ружейный огонь. Все бросились вперед, и бой открылся по всему фронту. Задрожал весь Крымский перешеек, как будто хотел провалиться…»

Память человеческая… Она не хочет видеть того, что не по ней, а не по ней — все тяжкое, темное, плохое. Она сама себе создает иллюзии и прочно утверждается в них, предварительно переработав по-своему, на светлый лад. В действительности многое было вовсе не так гладко, как получается из рассказа деда Оленчука. Люди и кони падали, тонули в ледяном болоте. Густо растворенная в ней соль разъедала ноги, часто слышалось:

— Ой, братцы!.. Ратуйте! Гибну! Помогите!

Обнаружили белые двигающуюся на них армаду еще до того, как ее головные колонны приблизились к берегу Литовского полуострова. Берег этот крутоватый, глинистый и голый — ни деревца, ни кустика. Ведь надо только представить себе — перешли бойцы вброд не речку, не озеро какое-нибудь, а огромное водное пространство, недаром прозванное гнилым морем, и вот, из последних сил дотянув почти на себе орудия и тачанки, люди еще только начинали бой за обладание берегом, на который и без боя не так-то легко выбраться. А тут еще и холод, и ветер, и неизвестность чужой земли, покрытой мраком, а из мрака хлещут и хлещут пулеметы и выплескиваются в небо багровые отсветы пушечных выстрелов.

Саша, милая, ты ведь шла в ту ночь по Сивашу и все это видела. Но мы уж говорили — видеть видела, а ничего потом не записала, и приходится нам, чтоб самому не выдумывать, обращаться к свидетельствам других. Вот таким путем и удалось нам узнать, что Саша в ту ночь вела себя так же самоотверженно и геройски, как и до того. Рассказывают — и не от одного я это слышал, — когда при выходе на вражеский берег некоторые бойцы головной колонны, где была и Саша, заколебались, опасаясь вражеских мин, она первой выскочила на крутизну берега, прошлась на виду у всех сперва в одну сторону, потом в другую, потом запрыгала, затопала ногами, будто в пляс пустилась. Этим она показывала бойцам — мин нет, братцы! И, видя такую смелость девушки-сестрички, бойцы, говорят, в восторг пришли и густо полезли вверх по круче.

И ничто уже не могло их остановить.

К утру в тылу белых на полуострове уже находились две дивизии.

7

Бой на Литовском полуострове. — Трудные дни подвига. — «Даешь Крым!» — Падение Перекопа. — Де Робек отчаливает. — Предложение о капитуляции. — Конец «баронского государства». — Часы и время. — Бегство на «Корнилове». — Судьба двух подружек. — Огни Каховки.

И всё, не увидим мы больше Сашу Дударь… Вы, конечно, заметили, как постепенно из поля зрения нашей повести исчезали ее героини. Действительно, смотрите, давно уже мы ничего не знаем о Кате, кроме того, что после пресловутого суда в севастопольском Морском собрании она вместе с Лешей Прохоровым и отцом очутилась за решеткой. А за Катей и Саша как бы растворилась в потоке событий.

Что поделаешь, так уж случилось, их судьбы слились в одно с судьбами многих, и не стало видно их в неудержимом народном потоке. Знаю, может, и надо было до конца разгрома Врангеля говорить только о них, о Кате и Саше. Продолжать рассказ об их переживаниях и думах; увы, не во всем волен автор, да и, правду сказать, без дневника, просто от себя выдумывать, или даже пользуясь свидетельствами других лиц, не хотелось.

Да и что плохого в том, что судьбы героинь наших растворились в общей судьбе народной? Мало ли так было, скажите? Разве мы всех помним? Разве всех героев разгрома Врангеля мы можем назвать? Лишь единицы названы. А героев-то сколько было! Сколько полегло их, безымянных, на Турецком валу, при переходе через Сиваш и при взятии Чонгарского перешейка! Пять армий было, больше ста тысяч штурмовало гнилое море и узкие входы в Крым по бокам Сиваша!

Но если хотите представить себе, что пережили и Саша, и многие другие в те штурмовые дни и ночи, то вот прочтите запись комиссара Телегина:

«С каждой минутой сила боя нарастала… Настойчиво влезали мы в подковообразную выемку, которую делает Сиваш у Перекопского вала. Артиллерия противника с высокого берега уже начала бить косоприцельным огнем по правому флангу. Снаряды с воем проносились над головой. Взрывались шрапнель в воздухе и фугасы в мягком грунте Сиваша. Около двух десятков убитых осталось позади. Еще больше было раненых, которые со стонами ползли по мокрому дну Сиваша, стараясь выбраться из этого ада».

Но бойцы шли и шли вперед, рассказывает комиссар Телегин, и белые не выдержали, начали сдаваться в плен.

«Выйдя на берег, заняли окопы противника, выставили сторожевое охранение и получили возможность хоть немного опомниться и отдохнуть…

Нашелся единственный блиндаж, где можно было укрыться от холода…»

А на другой день обнаружилось, что ветер за ночь переменился, подул с востока, и броды стало заливать водой. Успевшие с боем перебраться на крымский берег красные дивизии оказались отрезанными. Без воды, боеприпасов и фуража для коней дивизии могли погибнуть.

Тем временем Блюхер с частью своих полков продолжал штурмовать Турецкий вал. Еще несколько атак — все ближе вал, но к самой вершине его не подступиться. Врангелевцы на валу уже знают, что по Сивашу в их тыл прорвались красные, но упорно и с отчаянием обреченных продолжают борьбу.

Ночью в полевой штаб Блюхера позвонил Фрунзе. Оба хорошо знали друг друга по прошлогодним боям на Восточном фронте против Колчака. Фрунзе уважал Блюхера и никогда не позволял себе резких слов в обращении с ним. Как начдив Блюхер мог по праву считаться одним из лучших среди командиров дивизий Южфронта. Бездна энергии и смелости была в этом человеке. И Фрунзе знал, как трудно приходится полкам Блюхера, атакующим вал, и как трудно самому начдиву. Но спасти все дело мог теперь один он, Блюхер, и Фрунзе, позвонив ему, понимал, что требует почти невозможного, и все же потребовал:

— Василий Константинович! Сиваш заливает водой. Наши части на Литовском полуострове могут быть отрезаны. Захватите вал во что бы то ни стало!

«Вновь бросили изнуренные части на вал, — вспоминает ту ночь Блюхер, — и около 3 часов 9 ноября неприступный Перекоп пал…»

Потом напишут, что Блюхер внес много нового в тактику прорыва сильно укрепленной полосы, построенной по последнему для того времени слову военно-инженерного искусства. За взятие Перекопа Блюхер получит второй орден Красного Знамени и перед ним откроется путь маршала, кем он и стал.

Но в ту ночь Блюхер знал одно: на преподнесенном его дивизии знамени написано: «Уничтожь Врангеля!», и надо барона уничтожить. И грандиозность боя поражала его самого.

«У нас, — вспоминал он, — было в два-три раза меньше орудий, чем у врангелевцев, но артиллеристы не смущались подавляющим превосходством белой артиллерии. Они храбро тащили орудия в передовых частях и прямой наводкой разбивали бетонированные пулеметные гнезда. Бойцы, командиры и комиссары как бы не испытывали усталости. Вызываю Круглова — командира наиболее пострадавшей бригады — и приказываю вывести ее в резерв и сдать участок отдохнувшей огневой бригаде Ринка. Круглов просит поддержать его, но не сменять. Ночью командующий 6-й армией Корк выдвигает на участок, занимаемый 151-й бригадой Хлебникова, Латышскую дивизию. Хлебников, его комиссар, начальник штаба, комполка просят сменить кого-нибудь другого, а они хотят атаковать и прорваться первыми…

В 12 часов 11 ноября мы послали следующее радио: «Доблестные части 51-й дивизии в 9 часов прорвали последние юшуньские позиции белых и твердой ногой вступили в чистое поле Крыма. Противник в панике бежит…»

Падение Перекопа в течение трех дней поразило мир своей неожиданностью. «Невероятно! Потрясающе!» — писала вся мировая печать. Во Франции акции русских займов (сделанные еще Николаем II) покатились вниз. Главари Антанты спешно совещались.

Господин де Робек в эти дни еще находился в Севастополе. Вдовствующая императрица Мария Федоровна закопошилась, вот и пришлось ее ждать. Но теперь все было готово; царственная старуха со всей своей челядью и ворохом чемоданов наконец перебралась на борт «Аякса», и можно было отчаливать.