Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец

на смерть… И она лишит меня жизни, если кто-либо не решится пожертвовать собою ради меня.

— А на это, — прибавил печально голубь, — никто не пойдет-.

— Я! — крикнула я голубю. — Я готова на это…

— А ты не отступишься от своих слов?

— Нет! И я ему в этом поклялась.

Голубок склонился ко мне, любовно посмотрел мне в глаза и улетел.

Проснувшись, я поняла, что сон означал: он, Ханания — голубь… Пожертвовать собою может лишь любящая жена… А я в том поклялась!

Опечалился ребе Хия и спрашивает:

— А если Ханания не долговечен на земле? Если от него только должен произойти великий человек, а он сам уйдет молодым из мира?

— Сколько бы лет ему ни суждено было, пусть они будут благодатными! — ответила Мирьям.

Грустью сияют глаза ребе Хии.

— А как, если от него лишь должен народиться великий… весьма великий ученый, гений, — но жизнь его самого определена не годами, а лишь днями, несколькими днями после венца…

— Пусть дни! Пусть лишь дни эти будут благодатными!

— И ты согласна остаться юною вдовою?

— Богом благословленной!..

Замолчал ребе Хия, пораженный силой юной девушки.

«Судьба», — решил он.

А она, положив руку на его плечо и подняв глаза, пророческим голосом произнесла:

— Я надеюсь однако, что смерть, угрожающая ему, будет отменена! Я своей жизнью пожертвую ради него…

— Как, дочь моя?

— Я еще не знаю. Ведь я даже не знаю его греха.

— Позже он мне все уже скажет…

У ребе Хии больше не осталось сомнений, что Ханания — ее суженый. «Господь желает испытать меня, — подумал он, — но я устою», — и сказал дочери:

— Поздравляю тебя, дочь моя! Завтра с помощью Божьей состоится твое обручение.

Мирьям склонилась поцеловать его руку; когда она выпрямилась, ребе Хия почти не узнал ее. Счастье сразу озарило ее лицо, она засияла.

— И ты вовсе не боишься, Мирьям?

— Я полагаюсь во всем на Бога! — твердо ответила она. И голос ее звучал так ясно, так хрустально-чисто…

Но сердце ребе Хии не может успокоиться… Когда дочь ушла, он написал письма иерусалимскому рош-иешиво и главному раввину Вавилонии. И перед ними излил всю горечь души:

«Завтра, — писал он, — совершится обручение любимой дочери моей, Мирьям, да здравствует она… Иногда мне кажется, что я возлагаю золотой венец на ее голову, а иногда — что я веду на заклание единственную белую овечку свою…

Но против Господа и воли Его я не пойду, — писал он дальше, — я намерен через месяц их обвенчать.

Стану пока ждать ваших советов и указаний. И прошу вас помолиться за меня, за дочь и за грешного Хананию…»

Слову своему ребе Хия не изменил.

На следующий день состоялось обручение. Весь народ был изумлен.

Ученики семинарии были вне себя: «За что неучу такая честь?» Но из уважения к ребе Хии все молчали.

Прошел месяц… Ни от иерусалимского рош-иешиво, ни от вавилонского раввина ответа нет. Ребе Хия счел это дурным предзнаменованием. В утро венчания ребе Хия позвал дочь и сказал ей:

— Знай, Мирьям, что жениху твоему Ханании суждено умереть на восьмой день после венца…

И, рассказав ей про разговор змей и про сомнение, навеянное неполучением ответа на письма свои, напоминает, что она может еще вернуть жениху слово.

— Я тверда в своем решении, и сердце мое твердо. А зная приговор суда, я знаю также, как его уничтожить!

— Ты! На чьи заслуги полагаясь, какой силой? — спросил вне себя от удивления ребе Хия.

И Мирьям отвечает:

— Силой веры своей… Полагаясь на заслуги матери своей благочестивой, мир ее праху, да на твои заслуги, батюшка, на служение твое Всевышнему…

Остается ребе Хии исполнить желание ее.

Собрались гости. Жених сидит в своем вретище, не произнося ни слова…

Ребе Хия произнес вместо него полагающуюся речь, и жених слушает, переполненный радостью и печалью…

Повели жениха к невесте. Та сидит в полотняном наряде, — вероятно, чтобы не осрамить жениха, — закрыв лицо, вместо фаты, простым платком.

Приподняли платок — показалось лицо, сияющее солнцем, и глаза, ясные, верующие, тихо, — глубоко — счастливые!

Весь Цфас сбежался к венцу. Видят жениха в полотне, с перевитым веревкой станом и лесной палкой в руке, — невесту в полотняном наряде, ребе Хию довольного, но проливающего слезы… Слушают, как ребе Хия начинает читать текст обряда, как жених спрашивает, «что означают эти слова», и ребе Хия переводит ему слово в слово.

И не могут скрыть своего изумления.

Но если ребе Хия так делает, вероятно, он знает.

Еще больше изумлялись тому, что жених ни одного слова ученого не произнес, даже за трапезой все время молчал, не пришлось даже одарять новобрачных, как водится после речи жениха…

Семь брачных благословений — дело было потом — читали всю неделю в саду… По средней широкой аллее были расставлены столы, отдельно для мужчин и женщин. Невеста сидит, как нищая среди богачих, жених сидит точно немой среди ученых и раввинов, беседующих о науке.

Лишь один ребе Хия поддерживает беседу гостей.

Но и ребе Хия сидел, крайне беспокойный, часто устремляя взор на землю. Не раскаивается ли он в своем поступке? Нет. Он глазами искал пришлую змею. И вдруг он увидел, как; змея ползет невдалеке, невидимая, не сводя глаз со своей жертвы — новобрачного…

Накануне восьмого дня ребе Хия позвал к себе дочь и сказал ей изменившимся голосом:

— Дочь! Завтра день казни. Крепись!

— Я, бодра! — ответила молодая. — Мое чрево благословенно Господом.

— А, может быть, — прибавила она с твердой надеждой, — я его спасу от смерти!..

— Да поможет тебе Бог! — обливаясь горячими слезами, пожелал ей отец.

— Помни лишь, батюшка, — сказала Мирьям, — завтра утром должно чудо случиться! Палка должна расцвести, и душа его также! Он должен перед тобою держать речь! Приди же к нам, отец, пораньше… Не проспи!

Ребе Хия подумал: «Разве я засну?» Но вслух сказал:

— Хорошо.

Назавтра рано поутру, ребе Хия, пришедши, застал Мирьям уже одетой, Ханания же лежал в постели…

— Извините меня, учитель! — сказал он. — Я чувствую себя нездоровым… — И закрыл глаза.

Взглянул ребе Хия на белую палку, стоявшую в изголовье Ханании.

Не верит глазам своим: палка покрывается зеленой кожицей, кожица местами разбухает, палка покрывается почками, начинает расцветать…

Ребе Хия желает подойти ближе, чтобы убедиться в чуде, но замечает, как Ханания меняется в лице. Он покрывается румянцем. Ханания раскрыл глаза — тихие глаза его ясны, нет в них больше проклятия. Ребе Хия изумленный глядит. Ищет глазами дочь — видит ли та, но Мирьям нет…

Меж тем Ханания раскрыл