Рембрандт - Гледис Шмитт

Такое душевное исцеление не могло, конечно, совершиться за месяц или даже год: для начала рана затянулась чем-то вроде предохранительных и отнюдь не безболезненных струпьев. Молодые супруги сняли новую, ошеломляюще дорогую квартиру на Ниве Дулен, неподалеку от Стрелковой гильдии, и тратили наследство Саскии на все, что только поражало их воображение, — статую Августа, пейзаж Рейсдаля, меха, кружева, жемчуг. Однако процесс заживления шел быстро, и это замечали все, кто бывал у ван Рейнов. Саския по мере сил старалась держать дом в порядке и прислугу в повиновении, отношения ее с мужем стали еще нежнее, чем раньше, и теперь он расходовал часть денег на то, чтобы высвободить для себя чуточку больше времени: брал меньше заказов и в определенные дни писал только то, что ему нравилось.

Ван Рейны принимали на Ниве Дулен гораздо больше гостей, чем в первое время после свадьбы: их просторная светлая квартира, где вечно царил легкий беспорядок — жизнь там кипела слишком бурно, да и дорогих вещей было чересчур много, — дважды в неделю заполнялась веселой компанией. У ван Рейнов постоянно бывал Бонус, который разделил с ними их горе и поэтому искренне привязался к ним; он приводил с собой своих соотечественников — супружескую пару, составившую себе небольшое состояние на ввозе водки, и другую, достаточно состоятельную, чтобы исключительно из любви к делу содержать книжную лавку, где продавались иностранные издания. Зато пастор Сильвиус заходил теперь редко: не поддающаяся определению болезнь желудка так ослабила его, что почти весь свой досуг он проводил в постели. Но богословские споры разгорались и без него: перед болезнью он познакомил молодых супругов с другим проповедником, бородатым и олимпийски величавым человеком по имени Свальмиус, а этот похожий на льва защитник осужденной секты меннонитов привел в дом своего сотоварища Ансло. Сперва вечера проходили недостаточно оживленно — не хватало молодежи, но с недавних пор ван Рейнов стали по-соседски посещать молодые офицеры из Стрелковой гильдии. Появлялись они к тому времени, когда гости постарше и посерьезнее начинали уже расходиться, и охотно засиживались до полуночи, рассказывая городские сплетни и болтая о политике.

Да, жизнь кипела в доме ван Рейнов, и Тюльп на себе чувствовал его притягательную силу: немало людей, занимавших в Амстердаме видное положение, позавидовали бы его праву приходить туда когда вздумается. Дружба с художником, чье имя упоминается рядом с именем Рубенса, — это было нечто такое, чем не грешно и похвастаться, тем более что Рембрандт водил знакомство с очень немногими — за месяц он отклонял больше приглашений на танцы, концерты и ужины, чем получали за год Рейсдаль или Муйарт. Согласие его принять заказ на портрет — и то стало своего рода знаком отличия, потому что имя тех, кому он решил оказать такую честь — за плату в четыреста или даже пятьсот флоринов и с условием позировать столько раз, сколько он сочтет нужным, — сразу приобретало известный блеск. Если уж сам Рембрандт ван Рейн соглашается их писать, значит, в них есть какое-то обаяние, которого не хватает тем, от чьих флоринов отказывается знаменитый художник. Если же кто-нибудь из заказчиков пытался сблизиться с ним и в собственных целях посягнуть на его досуг, Рембрандт либо уклонялся от разговора, либо становился откровенно груб. В таких случаях он без обиняков заявлял, что писать портреты хотя и прибыльно, но скучно, а потом рассказывал состоятельным молодым офицерам, разносившим его слова по самым изящным гостиным города, что с него довольно тех глупостей, которые он выслушивает от напыщенных бюргеров в течение дня, вечера же он намерен проводить так, как ему нравится.

Заказчикам приходилось прощать Рембрандту многое — этого не мог не признать даже Тюльп, привыкший как врач не обращать внимания на капризы богатых пациентов. Портрет работы Рембрандта стоил им не одних только флоринов, о чем свидетельствовала история, которую со злобным удовлетворением рассказал на днях Тюльпу этот немец фон Зандрарт, вечно страдающий несварением желудка. Некая дама, — она велела передать фон Зандрарту, что следующий раз ее портрет будут писать только в его мастерской, — которой господин ван Рейн оказал великую милость, внеся ее в список заказчиков, прождала своей очереди целых три месяца. После этого художник, неразговорчивый до неучтивости, заставил ее отсидеть десять долгих — под словом «долгий» она разумеет «двух — трехчасовых» — сеансов с короткими, неохотно разрешаемыми передышками. Руки у нее онемели, ноги свело, на шее растянулись мышцы. Она едва осмеливалась высморкаться или проглотить слюну, и ей даже не подумали предложить чашку чаю. А когда она, собравшись с духом, заявила, что чрезмерное напряжение может повредить сходству и что в портрете уже чувствуется ее изнеможение, Рембрандт ответил: «Увы, дорогая госпожа Снеллиус, ваше лицо приобретает характерность лишь к концу сеанса, когда вы уже так измучены, что позволяете себе быть такой, какою вас создал бог».

Все это, конечно, забавно и не лишено бодрящей остроты, как и это белое вино, которое Тюльп допивает сейчас в своем темном углу; правда, третьего стакана он не захотел и, когда служанка подошла к нему, отрицательно покачал головой. Да, забавно, хотя немножко жестоко и вовсе уж неблагоразумно со стороны Рембрандта: у человека с его самонадеянностью и безграничной страстью к правде, неизбежно появляются могущественные враги. Таким врагом и по натуре и по положению был, например, фон Зандрарт, в список заказчиков которого больше никто не стремился попасть. А ведь за немцем стояла целая клика — все те, кто в течение многих лет сохранял монополию на руководство «духовной жизнью» Амстердама. В Мейдене не очень-то обрадуются, узнав, что их превосходство в беседах на высокие темы оспаривается группой художников, офицеров, меннонитов и евреев, собирающихся на Ниве Дулен.

Хофт, фон Зандрарт, Фондель, Тесселсхаде Фисхер — лично он, Тюльп, мало общается с ними. Он всего дважды или трижды посетил их твердыню — сеньоральный замок Хофта на реке Амстель — и всякий раз с трудом удерживался, чтобы не заснуть. Сидеть и слушать, как они венчают друг друга лаврами, было до одури скучно: какой бы глубокий смысл ни заключался в их речах, он был безвозвратно погребен под замысловатой выспренностью их манеры выражаться. Тем не менее этот замок, где гуляли сквозняки, славился и в Нидерландах и за границей как «колыбель гениев», Хофт написал знаменитую историю испанского нашествия, а пьесы и стихи Фонделя были лучшим из всего посредственного, что написано на родном неподатливом голландском языке, хоть это и не бог весть какой лестный комплимент. Мейденский кружок — они именовали себя так по названию кучи древних камней на реке, — мейденский кружок, где они высидели большинство своих яиц, пользовался такой репутацией, что с ним нельзя было не считаться. И все-таки на приглашение, посланное ими господину ван Рейну, не последовало никакого ответа: Рембрандт тогда, кажется, переезжал, и приглашение затерялось среди других нежеланных писем с излияниями дружеских чувств.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});