Плутовской роман - Автор неизвестен

Октавио поблагодарил Гарая за дружеские чувства; он ликовал в душе, считая, что теперь весь мир должен ему завидовать. С резонами гостя он согласился — разумеется, Гарая тут же посадят в тюрьму, чтобы он не перешел на службу к другому королю, и он вполне прав, что скрывается. Рассыпаясь в любезностях, Октавио уверял, что готов для него на все, но пока может предложить лишь свое имущество — пусть, мол, отныне распоряжается всем его добром, как своим собственным; однако он, Октавио, умоляет, чтобы Гарай, раз он уже начал показывать свое искусство, не уезжал из Кордовы, пока не просветит и его. Гарай не стал отказываться, только предупредил, что золото, столь драгоценный металл, можно делать не иначе как затратив вначале некое количество золота же и что расходы на создание философского камня будут немалые, — но ежели Октавио желает, чтобы он, Гарай, этим занялся с условием делить прибыль пополам, то он не против.

Генуэзец только об этом и мечтал — он сразу же предложил употребить в дело все свое имущество, а Руфина обещала свою помощь — ведь она, сказал Гарай, кое-что, и даже немало, усвоила из дядюшкиных наставлений.

Итак, договорились начать работу через два дня, установив, что основа «божественного эликсира» (так называют химики чудесное сие снадобье) должна состоять из ртути, замороженной вместе с аконитом, табачным крошевом, цикутой, корнем одуванчика, мочой и экскрементами рыжего мальчика, перегнанными с порошком алоэ, настойкой опия, жабьим жиром, мышьяком, селитрой или каменной солью; однако важней всего, заявил Гарай, это моча рыжего мальчика, а потому он просит Октавио обязательно раздобыть ее. Октавио сказал, что будет искать, и для начала дал Гараю пятьсот эскудо — столько тот потребовал на покупку самых, мол, необходимых для опыта веществ. Необычная щедрость генуэзца объяснялась тем, что он надеялся получить огромные барыши да, кроме того, совсем успокоился насчет своих гостей и твердо решил жениться на Руфине, полагая, что когда она станет его супругой, а Гарай — родственником, то богатство ему обеспечено. Свое решение он задумал объявить, не откладывая, и вечером того же дня, после ужина, повел Гарая в сад и сказал о своих видах. Гарай смекнул, что ему это очень даже на руку, а потому изъявил свое удовольствие и уверенность, что для племянницы будет большим счастьем иметь такого супруга; однако, сказал он, есть одна помеха — придется подождать из Рима разрешения на брак, ибо Руфина, овдовев, от великой скорби, что потеряла мужа, дала обет постричься в монахини, и, дабы обет этот, данный в минуту безумного горя, отменить, они отправили нарочного в Рим к его святейшеству, да еще ему, Гараю, предстоит, мол, совершить поездку в Мадрид за рентой, причитающейся ему с имущества некоего знатного сеньора, который, полагаясь на свое влияние, уже шесть лет ничего не платит; однако он, Гарай, дает слово, что, как только придет разрешение, они начнут переговоры о браке, и уверяет, что племянница всегда повинуется его желанию. Октавио был на седьмом небе, и с этого вечера Гарай стал свободно распоряжаться всем его имуществом.

Чтобы пустить пыль в глаза, Гарай принялся закупать всякие вещи, уверяя Октавио, что все это очень нужно, а на самом-то деле — только для обмана. Он приобрел новые печки, новые тигеля и перегонные кубы — старые, мол, не годятся. А пока он этим занимался, генуэзец искал мочу рыжего мальчика, что оказалось нелегко, но все же осуществимо с помощью денег, которые горы ровняют, — мать мальчика, опасаясь колдовства, заломила изрядную цену. Гарай умышленно затягивал приготовления к химическому фокусу — он хотел улучить благоприятную минуту для ограбления и, чтобы сразу же бежать из Кордовы, припас двух добрых лошадей, которых держал в потайном месте.

А пока он на глазах у генуэзца выпаривал на огне всяческие смеси, для чего закупал разные вещества, которые в ходу у алхимиков — бронзу, латунь, всевозможные соли и прочее; разводя огонь то в одной, то в другой печке, он перегонял что попадется, только чтобы обмануть генуэзца, который, надеясь на эти опыты, швырял деньги без счета. В делах любовных Октавио успел больше — узнав о его предложении, сеньора Руфина, чтобы не испортить игру, начала дарить ему в отсутствие Гарая невинные ласки, отчего Октавио вконец ошалел и уже вовсе перестал считать деньги.

Но вот на имя Октавио пришло заемное письмо, которое он должен был оплатить в течение двадцати дней, вдобавок кое-кто из его поверенных в других странах обанкротился — над Октавио нависла угроза полной потери кредита, ежели не смилостивится судьба; на всякий случай он прибегнул к средству, обычному у коммерсантов, опасающихся банкротства, — припрятать добро, и затем и самому скрыться. Итак, наш генуэзец, и не подумав объявлять себя банкротом, принял меры, дабы ничего не лишиться, и это оказалось на руку Руфине и Гараю.

От его имени Гарай, к которому генуэзец уже питал полное доверие, отдал на хранение драгоценности и деньги, причем держатель был предупрежден, что он не должен выдавать что-либо никому, кроме них двоих; немало ценностей Октавио привез на виллу и, на глазах у Руфины, спрятал в хитроумно устроенном тайнике, приготовленном на случай краха; обнаружить этот тайник не мог бы никто, кроме знающего о нем.

Тем временем перегонка продолжалась, Гарай тешил генуэзца надеждами, что через двадцать дней работа будет закопчена, Октавио получит золота вволю и сможет не бояться банкротства, а на всякие химические принадлежности Гарай истратил, как он говорил, более тысячи эскудо — на самом-то деле и пятисот реалов не ушло. В эти дни пришлось генуэзцу отправиться в Андухар, чтобы обсудить там со своим поверенным, какие меры принять ввиду ожидаемых банкротств; дом он поручил Гараю — овечку волку; и тот, не будь плох, не стал ждать другого такого случая — забрал отданные на хранение деньги и драгоценности, оставив чеканное серебро; на вилле также ничего ценного не осталось; наконец все было уложено, и Руфина и Гарай сбежали от тигелей и перегонных кубов; к чему им был философский камень, они и так набили себе карманы чистым золотом за счет отсутствующего генуэзца.

Ночью, когда слуги Октавио спали, они, прихватив более шести тысяч дукатов в драгоценностях и монетах, направились по дороге в Малагу, хорошо известной Гараю. Перед отъездом они не забыли привести в порядок печи, загрузить тигеля, залить перегонные кубы — хоть сейчас начинай работу — и оставили на поставце листок со стихами, сочиненными Гараем, — а он был на это мастер, — чтобы больнее уколоть Октавио. Сделав все это, они, как уже сказано, в полночь тронулись в путь на лошадях, заранее спрятанных на вилле, однако поехали стороной от большой дороги. Предоставим же им, разбогатевшим и счастливым, продолжать путешествие и поведаем о том, что было с пострадавшим генуэзцем.

Из Андухара Октавио вернулся через два дня в не слишком веселом настроении — переговоры прошли не так, как он хотел бы; агент не сумел придумать никакого средства, чтобы поправить дела и избежать краха, который грозил и всем поверенным, и главной конторе; одно утешало нашего генуэзца — он был твердо уверен, что с помощью Гарая все у него пойдет на лад, банкротства удастся избежать и станет он из богачей богачом — настолько заморочила его эта химия, а вернее, химера. На виллу он приехал уже затемно и застал там одного слугу, оставленного дома с Гараем и Руфиной, — прочая челядь была в Кордове. Слуга встретил его с весьма скорбной миной, и, как взошли они наверх, генуэзец, не понимая, чем вызвано это уныние, с тревогою спросил о своих гостях — не случилось ли, мол, чего; слуга, однако, не смог ничего о них сообщить, он не видел, как они уехали с виллы, потому что спал в это время и его заперли в комнате; все это он доложил хозяину да еще прибавил, что дверь никак не поддавалась, и он полдня промучился, пока не разбил ее в щепки. Стали они вдвоем осматривать виллу — замки сундуков взломаны, денег нет; но больше всего испугался Октавио, что Гарай, возможно, добрался до отданных на хранение ценностей. Когда же он, укладываясь спать, зажег свечу на поставце, то увидал там листок бумаги и, развернув его, прочитал такой романс:

Эй, алхимики-безумцы,Что наживы легкой радиДостояния и душиЗаложить любому рады,Вот он, камень философский,Тот, что жадно вы искали,Дабы в злато обратилисьВсе дешевые металлы!Дар от доктора ГараяВам достанется бесплатно —Он когда-то этой блажьюСам грешил неоднократно.Он прошел со тщаньем школуПарацельса, Мориено,И Раймунда, и Алкиндо,Александра, АвиценныИ других, весьма ученых,Тех, кто, в жажде отличиться,Жег над тиглями нещадноИ карманы и ресницы,Он копался в многомудрыхКнигах, сваленных в подвале,А узнал в конце ученья,То, что знал в его начале.Так он много лет потратил,Но ждала его победа —Слава разочарованью,Спасшему его от бреда!Корень сей науки горек,Плод зато на диво сладкий:От подобного безумстваУбегай во все лопатки!Вам же, тем, кто ждет наивно,Мол, раскроются секреты,Он готов великодушноДобрые подать советы:Ваши черепа порожни,Лбы у вас из меди, право,Набекрень мозги свихнулисьЧестным людям на забаву.Чем питаются, скажите,Прихоти такого рода?Как материи отбросамСтать металлом благородным?С экскрементами венчаяГниль, все ждете вы, надеясьНа рожденье Сына Солнца(Вот смеялся бы индеец!).Блеск металла самый яркий,Самый в мире вожделенный,Может ли таить цикутаИли опий, яд презренный?!А мышьяк и жир медвежийРазве могут быть отцамиБлагородного потомства?Ну, не бред? Судите сами.В поисках простого смыслаНепонятных заклинанийВсю-то жизнь к авторитетамВы идете на закланье,А они в часы досугаОт многоученых штудийТарабарщину писалиНа потребу глупым людям.Кабы так им было ясноВсе, что мучит их потомков,Вы б сегодня не блуждали,Как незрячие в потемках.Эту ложную премудростьВсе вы, как Эдипы, нынеТщитесь вытащить из мрака,Увязаючи в трясине.Если верите вы древним,Почитая в том завет их,Что алхимия — наукаОчень важная для смертных,Знайте, темные словечки,Что они употребляли,Вас должны держать от смыслаИ Калепина подале:«Силою трансмутативной»(Бред какой-то несуразный!)Звали камень, рог и мази,Эликсир — и много разнойПрочей дряни, чтобы школа,