За веру, царя и социалистическое отечество - Юрий Брайдер

А потому прощай, таинственное и непознаваемое ментальное пространство. В который уже раз прощай.

Здравствуй, мир людей, в одного из которых мне предстоит воплотиться. Здравствуй, тысяча девятьсот семнадцатый год христианской зры, для кого-то уже такой далекий, а для меня всегда близкий. Столь же близкий, как год гибели Илиона или дата основания Рима…

ДЖОН РИД, АМЕРИКАНСКИЙ ЖУРНАЛИСТ

Ясным июльским днем, лишенным всех недостатков, свойственных южному лету, как-то: жары, духоты, пыли и мух, — на прекраснейшем клочке балтийского побережья, с одной стороны омываемом теплым мелководным заливом, а с другой — уютным озерцом, полным кувшинок, окуньков, стрекоз и солнечных бликов, появились три приезжих господина, одетых явно не по-дачному.

Один, демонстративно сложив руки на груди и попыхивая сигарой (для голодного Петрограда вещью редчайшей), держался особняком, а двое других расхаживали парой, тыкая тросточками в густую траву и кусты. Все трое натянуто молчали, и создавалось впечатление, что парочка в чем-то проштрафилась перед одиночкой-курильщиком.

— Хотя дело и происходило впопыхах, я прекрасно помню, что мы оставили здесь ориентир, пустую коньячную бутылку, у которой из предосторожности отбили горлышко, — произнес наконец невысокий головастый человек, совсем недавно сбривший бороду и усы, а потому ощущавший себя несколько стесненно. — Не правда ли, Григорий Евсеевич?

Его напарник, напротив, только что начавший отпускать на лице растительность, не совсем уверенно ответил:

— Вполне возможно, Владимир Ильич… Но не исключено, что это было чуть дальше, вон за теми кустами.

— Там мы уже были, не путайте меня ради всего святого, — отмахнулся бритый.

Этот нервный диалог привлек к себе внимание человека с сигарой, прежде целиком занятого какими-то своими мыслями.

— Интересные получаются дела, — молвил он с заметным заокеанским акцентом, — шведскую границу вы пересекли, имея при себе два баула, битком набитых золотыми германскими марками, а спустя некоторое темя явились в Петроград практически с пустыми руками. Меня вы, помню, клятвенно заверили, что спрятали деньги до лучших времен, и впоследствии, когда сойдет снег, обязательно разыщете их.

— Разыщем, разыщем. — заверил его бритый, вместо «разыщем» произносивший «газышем». — Мне в Швейцарии случалось и не такие тайники под снегом устраивать.

— Давайте про Швейцарию забудем, — строго сказал иностранец. — Здесь Российская империя, ныне переименованная в республику. Здесь пустая коньячная бутылка четыре месяца просто так лежать не будет, особенно в подобном месте. И не горлышко следовало отбивать, а донышко, чтобы посторонним людям неповадно было в нее дождевых червей складывать.

— Мы, признаться, не подумали. — Бритый и небритый виновато переглянулись. — Холод в ту пору стоял. Темень вокруг. Дождевые черви на память как-то не приходили.

— А все ли у вас было тогда в порядке с памятью? Бутылку-то вы, надо понимать, из Стокгольма не пустую везли. Здесь, наверное, и распили.

— Дабы не погрешить против истины, скажем так: докончили. — признался бритый, впрочем, без тени смущения. — Вам, американцам, людям без исторических корней и традиций, не дано понять русскую душу, вновь обретшую свою родину.

Привычно от кинув назад лобастую голову, он хотел почесать бородку, но так и остался стоять с растопыренными пальцами, которые затем сами собой сложились в кукиш.

— И вот что в результате мы получили от своей родины, — с невеселым вздохом добавил он.

Иностранец, строгость которою была скорее напускной, чем искренней, между тем продолжал:

— Я вообще не понимаю, ради чего нужно было прятать эти деньги, с таким трудом добытые мною в Берне. Разве вы пираты? Или после долгого пребывания в Швейцарских Альпах вы возомнили себя гномами, стерегущими золото драконов? Как вас угораздило зарыть в мерзлую землю такую баснословную сумму? Еще вчера вы жаловались мне, что Временное правительство закрывает большевистские газеты и разоружает красногвардейцев. Да за средства, похороненные вами, можно было устроить десять подпольных типографий и вооружить целый полк!

— Кто же заранее мог предполагать. что нас встретят на Финляндском вокзале цветами и оркестрами. — Бритый лукаво усмехнулся. — Мы готовились к самому худшему, вплоть до ареста. Вот, Григорий Евсеевич подтвердит. Зачем подносить такой богатый подарок Временному правительству. Вот мы и решили закопать деньги где-нибудь возле Сестрорецка, чтобы в удобный момент вернуться за ними. У вас, батенька, нет никакого понятия о конспирации.

Небритый, до того державшийся весьма застенчиво и скромно, вдруг с вызовом произнес:

— После окончательного торжества социалистической революции мы вернем вам это презренное золото!

— Пренепременно, — подтвердил бритый, обмахиваясь своей круглой шляпой. — У нового общества просто отпадет нужда в нем. Пролетарии, освободившиеся от вековой эксплуатации, будут строить из золота общественные туалеты. Пусть справляют свою естественную нужду на то, что являлось предметом поклонения для их классовых врагов! Разве это не послужит уроком истории для всего человечества?

— Позвольте с вами не согласиться. — Иностранец с задумчивым видом уставился на кончик своей сигары.

— Относительно золота?

— Нет, относительно общественных туалетов. В новом обществе их попросту не будет. Ну если только в самых незначительных количествах.

— Куда же они денутся? — удивился бритый. — Нужда ведь останется.

— Нужда останется. А туалеты исчезнут, — мрачно молвил иностранец. — Увы, такова общая закономерность всех социалистических революций, до сих пор не разгаданная теоретиками классовой борьбы.

— Да, у Маркса об этом ничего нет… — Бритый призадумался. — А где же, позвольте поинтересоваться, пролетариат будет справлять свою нужду?

— Где придется. За углом, за кустиком, в ближайшем подъезде, прямо посреди улицы.

— Прошу прощения, а как же дамы? — взволновался небритый.

— После торжества социалистической революции дам не будет.

— А кто тогда будет?

— Массы, — многозначительно произнес иностранец. — Массы, массы, массы, одни только массы.

— Интересно, кто это сказал?

— Николай Эрдман.

— Наверное, какой-нибудь очередной ренегат вроде Плеханова или Каутского. Ах, канальи! Еще и мнят себя социал-демократами. Так опошлили святое понятие, что мне даже стыдно причислять себя к этой партии… Григорий Евсеевич, приготовьте записную книжку. Я немедленно продиктую проект решения о переименовании Российской социал-демократической рабочей партии… ну, скажем, в Коммунистическую. Есть, правда, еще одно подходящее название — фашистская, — подразумевающее пучок прутьев, единство, но это доброе слово уже прибрал к рукам итальянский социалист Муссолини, с которым я встречался на конспиративной квартире в Цюрихе. Интереснейшая, скажу вам, личность, хотя марксизм трактует весьма превратно, на манер того же Троцкого, не к ночи он будь помянут.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});