Свадьбы - Владислав Бахревский

— Если кто из вас думает, что Азовский поход — прогулка, тот не воин, а брехун. Место ему — среди меддахов.

— Великий государь! — возразил новый визирь Мустафа- ага. — Донские казаки одиноки, русский царь боится войны и не пошлет на помощь Азову ни одного воина.

— Было бы лучше, если бы он их послал. Это был бы предлог сразу же вслед за Азовом взять и Астрахань… Впрочем, речь сейчас идет не о наших устремлениях, а о том, чтобы вы, победители кызылбашей, знали: русские, как и мы, турки, не умеют воевать правильно. Казаки живут по притче: «День мой — век мой, хоть жизнь собачья, да слава казачья».

— О великий из великих! — выступил вперед Пиали-паша, командующий флотом. — Я совсем недавно в устье Кубани ловил казаков и душил, как цыплят.

— Потому я и долблю вам: будьте осторожны! — Мурад вскочил с трона, он орал: — Выкиньте из головы всех этих цыплят и щенят!.. Я иду под Азов со всей силой, со всем флотом, конницей, пушками и со всем пешим войском. Война с русскими — испытание испытанным! Повелеваю: во всех войсках провести учения. Выступаем весной.

К падишаху приблизился начальник черных евнухов, что- то пошептал и отшатнулся.

Лицо Мурада умирало на глазах. Закрытые глаза, белое- белое лицо, прикушенные губы и струйки крови из-под белого клычка, острого, торчащего, как у мертвеца.

— Умер наследник…

Ни шороха, ни шепота.

— Всех врачей и лекарей задушить! — сказал падишах.

* * *

Мурад отошел от всех дел и затворился в покоях пьяницы Бекри.

Дни февраля истекали, пора было собираться в поход, но Мурад никого не подпускал к себе.

В отчаянии великий визирь Мустафа явился за советом к Кёзем-султан. Кёзем-султан слушала Мустафу из-за решетки. Так ей было удобней. Она разглядывала одутловатое, с бычьими глазами лицо визиря и не мешала ему выговориться до конца. «Пора бы падишаху заняться делами, — жаловался Мустафа, — вновь приобретенные земли в Месопотамии ждут хозяев. Как быть с Венецией? Мир заключен, но надо использовать передышку в войне на море для создания могущественного флота. Господарь Молдавии Василий Лупу сообщает: московский царь шлет в Азов оружие и хлеб, но, с другой стороны, Москва готова заплатить большие деньги и вернуть город, лишь бы султан не ходил под Азов войной».

— Что делать? — вопрошал великий визирь в отчаянии. — Без воли султана многих дел решить невозможно! Уже весна, пора начинать поход, сегодня первое марта!

— Сегодня первое марта! — двери разлетелись, словно бабочки крыльями взмахнули. — Сегодня первое марта, и вы запомните этот день!

Перед испуганным Мустафой, покачиваясь, стоял Мурад IV.

— Где матушка?

— Султанша-валиде здесь! — указал почтительно Мустафа-ага на решетку.

Мурад оттолкнул великого визиря, вцепился в витиеватое дерево решетки.

— Мама, мы пропали, Бекри не может больше выпить ни единой капельки!

Руки у Мурада разжались, и он рухнул на пол, мягко и тихо, словно у него не было костей.

— Ни полкапельки!

Он лежал на полу, и Мустафа думал, что лучше всего уйти, но уйти было нельзя: как на это посмотрит Кёзем-султан? Мурад встрепенулся, проворно поднялся, уставился на решетку.

— Ты слышишь меня, ведьма? Аллах отвернулся от меня! У меня нет больше Бекри! У меня нет сына! И я хочу… — Он засмеялся вдруг. — Тебе никогда не угадать, чего я хочу…

Он опять подошел к решетке и в дырочку стал шептать, захлебываясь от счастливого, ласкового смеха:

— Я хочу, чтобы все поколение Оттоманское истребилось, ибо я, — он смеялся, смеялся, — не могу собою оное продлить…

Мурад вдруг оттолкнул брезгливо от себя решетку, сплюнул длинные пьяные слюни и пошел прочь, возле Мустафы он остановился, взял его руками за голову, притянул к себе и поцеловал в лоб.

— Так целуют покойников, — сказал он ему. — Я вас всех убью.

И скрылся за дверьми.

Из-за решетки прозвучал властный спокойный голос:

— Великий визирь Мустафа-ага, поставь к подземной тюрьме, где сидит султан Ибрагим, сын мой, самую надежную и самую преданную тебе охрану. Турции грозит опасность — остаться без царя. Ступай!

* * *

Мурад добрался до покоев Бекри.

— Где ты, Бекри? — звал он своего верного друга. — Ах, ты от меня прятаться выдумал? Вылазь! Не то прикажу задушить!

Ползал на четвереньках по комнате, заглядывал под подушки и в кувшины.

— Ты так и не сумел выпить все вино, Бекри! — сказал Мурад, потрясая возле уха сосудом с вином. — Я за тебя выпью винцо, дружище! Пусть дорога на небо будет для тебя нетряской.

Приложился к горлышку, не пилось — стал хлебать.

— Стража!

Начальник стражи явился.

— Приведите ко мне брата моего Ибрагима!

— Сейчас, государь!

Мурад вытащил из ножен саблю, попробовал большим пальцем лезвие.

— Годится.

Спрятал саблю под подушку, поставил возле себя сосуд с вином и стал ждать Ибрагима.

— Они меня не проведут, — говорил он вслух, — я его убью сам. Гнилому дереву конец. Ни одного корня не останется.

Начальник стражи не появлялся.

Мурад не знал, что посланные за Ибрагимом задержаны сильным отрядом личной стражи великого визиря Мустафы.

Мурад не забыл своего распоряжения, но он вдруг догадался — убить Ибрагима мало, — нужно уничтожить все. Как уничтожить все, Мурад не знал, но он все-таки потребовал к себе селбанов, с которыми охотился на курильщиков табака.

— Стемнело? — спросил он их.

— Да, государь!

— Сегодня будет такая ночь, какой вам не снилось. Возьмите факелы.

* * *

В полночь Истамбул запылал.

Мурад глядел на пожар из своего сада.

— Вина!

Янычары пили, и он пил. Пламя, охватившее город со всех четырех сторон, вздымалось к небу. Даже здесь, в Серале, вдали от пожара, был слышен треск горящего дерева.

Мурад приказал потушить все огни во дворце, чтоб лучше видеть.

Прибежал великий визирь.

— Государь, нужно послать на пожар армию, иначе Истамбул сгорит дотла.

— Выпей!

— Я не пью, государь!

— Ну и дурак. Ты посмотри, какой вид… Ночь, а светло… Ни одному трезвеннику во веки веков не удавалось превратить ночь в день и не удастся.

Мурад возвел глаза к небу.

— Ты видишь меня, Бекри? Ты видишь меня, сынок? Я пью за ваше вечное блаженство.

Он опрокинул в себя еще один кубок вина и вдруг почувствовал, что в нем вспыхнула капля раскаленного металла, она разрасталась в нем, она растягивала его, и весь мир тоже растягивался, накалялся до ослепляющей белизны, и наконец вспыхнул взрыв, но грохота развалившегося мира Мурад уже не услышал.

Падишах лежал у ног великого визиря.

— Лекаря! — крикнул начальник янычарского отряда.

— Все лекари задушены по приказу Его Присутствия, — великий визирь сел на корточки и взял султана за холодеющую руку. Пульса не было.

* * *

— О аллах! Я исправно совершаю намаз! Пощади! Я весь перед лицом твоим! Я невиновен!

Султан Ибрагим ползал по зловонной своей яме, не зная, куда ему спрятаться. Какие-то люди с факелами, размуровывая темницу, ломали кирпичи.

Крошечное окошко, через которое Ибрагиму опускали хлеб и воду, через которое стараниями матери ему нашептывали о важнейших событиях дворцовой жизни, с каждым мигом ширилось.

Опустилась лестница. Ибрагим забился в угол.

Над ямой склонилось одутловатое лицо, страшное от колеблющегося огня факелов.

— Ваше величество, с вами говорит ваш великий визирь, выходите! Падишах Мурад IV скончался.

Ибрагим сидел как мышка. Может быть, его не заметят? Покричат, покричат и уйдут. А дырку в тюрьме он сам заделает.

В яму спрыгнули янычары, подхватили султана Ибрагима на руки и вынесли из темницы. Он успел укусить кого-то за руку, но его даже не ударили.

Ибрагим встал перед людьми на колени. Людей было много, все в драгоценных одеждах, янычары с факелами…

— Не убивайте!

— Ваше величество! — сказал тот, кто называл себя великим визирем. — Мы пришли просить вас занять престол.

— Что? — Ибрагим, все еще стоя на коленях, заметался. Рыдая, выкрикивал слова мольбы, целуя после каждого слова землю. — Мурад IV есть и будет повелитель правоверных! Один Мурад! Никто ненаказанно не должен признать иного!

Султана Ибрагима подняли, держа за руки, но он порывался встать на колени, твердил о повелителе Мураде и просил пощады.

К темнице явилась Кёзем-султан.

— Свершилось, сын мой! — Она поклонилась ему и поцеловала ему руку. — Отныне падишах империи — султан Ибрагим.

— Не верю, — залепетал Ибрагим, — зачем вы смеетесь над несчастным узником? Зачем я вам нужен? Зачем вам жизнь моя? Я никому не мешаю.