Разъезд Тюра-Там - Владимир Ковтонюк

Не напрасно говорят — на миру и смерть красна. Никто шибко сильно и не переживал из-за несданного экзамена. Понимали, что это какая-то игра, через несколько дней экзамен пересдадут.

Поэтому тризна по несданному экзамену очень быстро переросла в сплошное веселье, во время которого стали вспоминать колоритных или зловредных преподавателей.

Первым вспомнили Тихомирова, что читал лекции по сопромату. Пожилой лектор, один из расчетчиков Крымского моста, чем-то похожий на баснописца Крылова, каким того изображают в школьных учебниках, затевал иногда такую игру с одуревшими от усталости и голода студентами:

— Теперь мы нарисуем ба… — тянул он последние буквы, приглашая аудиторию поддержать его.

— …алку! — подхватывали хором студенты.

— Теперь мы эту балку на… — продолжал он

— …грузим, — подтягивали студенты.

— Теперь мы нарисуем э…

— …пюру, — почти совсем проснулась аудитория.

— А теперь мы эту эпюру заштри… — и тут профессор понял, что допустил оплошность, воспоминание о которой студенты пронесут через всю жизнь.

— …уем, — рявкнули дружно двести глоток, в результате чего с ближайших деревьев за окном взмыла в небо с диким криком перепуганная стая ворон.

Вторым в списке воспоминаний числился преподаватель черчения Кузнецов.

Особенно забавляла студентов его способность мгновенно выходить из себя, если вдруг кто-нибудь вместо «я вот тут начертил» говорил «я вот тут нарисовал».

Зная это, студенты, если им в данный момент не угрожало получить «неуд», донимали его. Особенно отличался этим Славка Батанов. Когда в процессе спора «раскаленный» преподаватель рисовал, к примеру, свой вариант линии стыковки двух поверхностей, Батанов в запале кричал:

— Ни… уя, неправильно!

— Как ни… уя? Как ни… уя? — водил карандашом Кузнецов, и только дружный хохот наблюдавшей этот спектакль толпы студентов заставлял его очнуться.

А матанализ?

На одном потоке его курс читал Сергей Алексеевич Алексеев, на другом потоке — Валентин Никитич Рыбаков. Принимать же экзамены они предпочитали вместе. И были, выделываясь друг перед другом, удивительно безжалостны к студентам.

Рыбаков потерял на войне глаз, а Алексеев — ногу.

И во время экзамена, что когда у Алексеева появлялась необходимость выйти, он говорил Рыбакову, сверкавшему в его сторону стеклянным глазом:

— Ты, Валентин Никитич, смотри тут в оба, мне надо выйти, — и, скрипя протезом, поднимался со стула.

— Хорошо, Сергей Алексеевич, — отвечал Рыбаков. — Только давай побыстрее, одна нога здесь, другая там.

Или Жора (ой, простите, Георгий Александрович Свешников). Это корифей, окончил еще в царское время несколько европейских университетов, это в дополнение к санкт-петербургскому. Какой он? Такой же, как в вашем представлении Дон Кихот Ламанчский.

На экзамене по теоретической механике один из немцев, учившихся а МАИ, решил схитрить и имел неосторожность сказать, что не может изложить свой ответ по-русски. И тогда Жора предложил ему отвечать по-немецки, причем изъяснялся с немцем на диалекте той земли, откуда тот приехал на учебу, чем и вывел немца на чистую воду.

Наконец, в процессе выпивки была достигнута та кондиция, под действие которой все дружно согласились, что любой экзамен — лотерея, а Васильев почувствовал себя вконец обиженным Генрихом Наумовичем за столь несправедливую оценку своих знаний (надо сказать, что он на самом деле обожал и знал газовую динамику). Он вдруг встал и, решительно взмахнув рукой, опрометчиво объявил, что в следующем семестре принципиально йе посетит ни одной лекции по «ГД», но пять баллов на экзамене получит.

Идея была тут же с исключительным энтузиазмом поддержана коллективом, который не только тут же заключил с Васильевым пари, но и выделил из своей среды наиболее заинтересованных в выигрыше, то есть тех, кто обожал на халяву опрокинуть лишний стаканчик. Им поручалось посредством неусыпной слежки за Васильевым обеспечить чистоту эксперимента.

Васильев был предупрежден, что проигрыш пари в виде бутылки водки каждому члену группы наступит для него в тот момент, когда он будет замечен хотя бы на одной лекции.

Для них же проигрыш пари в виде бутылки водки Васильеву от каждого члена группы будет засчитан в то случае, если в зачетке Васильева в весеннюю сессию появится запись «отл.» по газовой динамике.

При этом все с глубоким удовлетворением отметили, что при развитии событий по любому из двух сценариев, количество бутылок будет одинаковым.

Поставленный условиями пари в столь жесткие рамки, Васильев получил приятную возможность не ходить на лекции к восьми утра. В результате, цвет его лица вновь обрел здоровый румянец, бывший до этого особой привилегией закоренелых двоечников или маменькиных сынков, чьи финансовые возможности значительно превосходили рамки стипендии и позволяли им не только снимать отдельные квартиры, но и на каждой перемене, отвернувшись носом к стене и как бы крадучись, съедать в буфете калорийную булочку со стаканом сметаны.

Так продолжалось до пятнадцатого мая.

Надвигался час «X» и со всей остротой перед Васильевым встал вопрос: как выиграть пари?

Простое, как апельсин, решение было найдено неожиданно. Может, это только казалось, что неожиданно? Мозг, видимо, исподволь вырабатывал варианты, пока не нашел самый приемлемый.

Дело в том, что в те светлые времена помимо экзаменов по пяти предметам перед экзаменационной сессией сдавали еще по 10–12 зачетов по другим предметам, при чем пять-шесть из них были дифференцированными, то есть по ним выставлялась оценка. Фактически, это были завуалированные экзамены.

Этим объяснялись отдельные периоды нервного истощения, сопровождавшиеся бессонницей либо добровольным выбрасыванием с верхних этажей общежитий отдельных тронувшихся умом индивидуумов.

Вот и Васильев в ту ночь никак не мог уснуть. На рассвете нового дня он с интересом наблюдал, лежа в постели, как с первыми лучами солнца через открытую балконную дверь в комнату нагло, как это могут делать только воробьи, вошел, покачивая хвостом, тот самый пресловутый воробей, побродил под стульями, вспорхнул на стол, нашел что-то важное для себя на краю стакана. Стакан хрустально позванивал под ударами воробьиного клюва.

Жизнь природы текла своим чередом.

Воробей, наверное, заходил в комнату не впервой, держался спокойно и уверенно. Васильев, желая припугнуть воробья, встряхнул одеялом, воробей, то ли от страха, то ли используя ее в качестве стартового ускорителя, сноровисто выплюнул из-под хвоста меловато-известковую жидкость и исчез на воле. Васильев, не сдержавшись, расхохотался и… в этот момент и пришло решение проблемы! Простое, как все гениальное.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});