Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

а вечером пошёл к царице.

В горницу к Марине он вошёл без стука и тут же наткнулся на сердитый окрик Казановской:

– Как смеешь входить в покои царские! При государе вёл ты себя тихо!

Но он, всё ещё не отойдя от стычки с Бурбой, не остановился, а лишь пренебрежительно отмахнулся от неё:

– Пани Барбара, оставь нас с царицей!

– Но, пан Иван, верх неприличия царице быть с мужчиной наедине! – всполошилась Казановская.

– Вот и сделай это неприличие! – с сарказмом бросил он ей, опять начал злиться оттого, что теперь ему встала поперёк дороги ещё и какая-то баба.

А Казановская, не желая уступать, не двигалась, загораживала от него Марину. В роскошном польском платье, с пышной причёской, она стояла в позе обычной базарной торговки, комично, вызывающе вздёрнув нос.

И ему стало с чего-то смешно. Он рассмеялся, подхватил её под бока и чуть даже не крякнул от натуги, почувствовав всю тяжесть откормленного бабьего тела. Она же стала отбиваться от него, закричала. Но он силком вытолкнул её из комнаты, крикнул казакам: «Не пускать!» – обернулся к Марине и увидел, что та стоит бледная, напуганная, едва жива…

Он подошёл к ней и смиренно опустил перед ней голову, спрятав развеселившиеся глаза.

– Государыня, всей душой разделяю твоё горе. Неутешно оно. Потеря это для всех нас… Но, государыня, жить надо! Под твоей милостью многие людишки ходят! Подумай о них!.. Я же буду холопом твоим до конца дней своих!

Марина вздрогнула и растерялась. Слабость, всё та же предательская слабость разлилась по всему телу, оно не подчинялось ей… Такого она не ожидала от него: что именно он подаст ей сейчас руку, этот красивый и лютый сердцем боярин. К тому же её давно тянуло к нему помимо её воли, хотя она и противилась этому. Такое с ней было впервые в жизни, и от этого было сладостно и в то же время горько и чего-то страшно…

И она подошла к нему и прижалась, доверчиво и стыдливо, как девица.

Заруцкий обнял её и почувствовал, что упёрся в большой живот маленькой беременной женщины. И у него появилось ощущение, будто он держит в руках что-то такое, к чему бессознательно стремился всю свою жизнь: у него в руках была власть, вся Московия. Вот она, и она принадлежит ему, Ивашке из Заруд!..

– Верь мне! Слушайся меня и ничего не бойся! – твёрдым, зазвеневшим голосом заговорил он, но внутри у него всё было холодно и спокойно. – Мы посадим твоего сына на Москве!

– А если будет дочь?

– У тебя будет сын! – жёстко заглянул он ей в глаза и прищурился с усмешкой. – Об этом позабочусь я, если что-то не то выйдет!.. Ты будешь править от его имени. Но ты должна верить мне, только мне! Слышишь?! – сильно встряхнул он её обеими руками за нежные плечи так, что она поморщилась.

– Не надо! Мне больно!..

– Мы отказали Сапеге, – сказал он, чтобы показать, что знает всё.

– Ну и ладно, – покорно вздохнула она, прижалась к нему, и от нервного потрясения, только что пережитого, её потянуло в сон, и она непроизвольно зевнула.

– Меня ждут Трубецкой и Шаховской. А тут ещё от Ляпунова пришёл гонец. Прокопий зовёт выступить против Владислава… Вот и он нам в помощь, – со скрытой радостью в голосе произнёс Заруцкий; он понял, что сама судьба идёт к нему в руки вместе с Мариной и Ляпуновым.

Он обнял её ещё раз: маленькую, слабую, хрупкую, которую сломал бы одним лёгким усилием. И впервые в жизни у него появилось чувство похожее на жалость, для него новое, странное.

Он весело хмыкнул от этого и открыл дверь, увидел Казановскую, бросил ей: «Иди – царица зовёт!» – и вышел из горницы.

* * *

За два дня до Рождества Марина родила сына. Заруцкий тут же распорядился палить из пушек. Ударили было и в колокола, но Марина обмерла от страха, и их сразу же приглушили. На девятый день младенца крестили православным обычаем, нарекли Иваном. Появление в Калуге на свет своего царевича примирило горожан с Димитрием за его злодейства. И город всем миром целовал крест новому великому князю.

На День Василия тёплого к Калуге подошёл Ляпунов с тремя сотнями конных боярских детей. Под стенами города сразу же запели рожки, извещая о визите знатного гостя. И за ворота к нему выехал Бурба с донскими казаками.

– От царицы Марины и царевича великого князя Иоанна Димитриевича приветствует вольный город Калуга тебя, воеводу и думного дворянина Прокопия Ляпунова! – зычным голосом заговорил Бурба, распугивая стаи ворон, которые облепили высокие деревянные крепостные стены города. – И боярином Иваном Мартыновичем Заруцким велено проводить тебя до царских хором!

Стояла ясная солнечная погода. Уже чувствовалось, что природа повернула к весне. Правда, всё ещё было холодно, зато уже понемногу пригревало солнце.

И от этого на душе у Бурбы воцарился мир и покой. Хотя всего несколько минут назад он не представлял, как будет встречать этого рязанского «перелёта», в немалой мере повинного когда-то в смерти Кузи. Дело прошлое, но вина остаётся, и ничего не забывается. А что Заруда крутит с ним? Так то его заботы, государские. Боярином стал, с царицей шуры-муры водит…

Он холодно, жестом пригласил Ляпунова в город.

Ляпунов, тронув коня, поехал рядом с ним вдоль строя донцов, с нескрываемым самодовольством взирая на сотни, что встречали его, по чести приёма ничуть не ниже, чем какого-нибудь иноземного посла.

Заруцкий этим хотел шикануть перед ним, своим старым «приятелем» Прошкой. Он уже завёл у себя в Калуге даже Посольский двор.

Остаток дня у Ляпунова прошёл в совете узким кругом. А вечером они много пили и, не пьянея, снова толковали.

– Я забираю царицу с наследником, – заявил Прокопий в конце попойки, когда уже десятый раз было оговорено и просчитано, каким порядком выступит войско из Калуги вслед за рязанским ополчением.

– Царицу вывозить не дам! – отрезал Заруцкий, наливаясь гневом.

– Иван, не спорь, не надо, – стал уламывать его Плещеев. – Прокопий знает, что к чему.

– Нам нужен свой государь! – категорическим тоном продолжал Ляпунов. – Только свой, когда Жолкевский своровал с Владиславом! Маринкин сын не только ваш царевич! Всей земли поставим!..

И он деловито забегал по горнице, теребя рыжеватую бородку и присаживаясь то у одного князя, то у другого, что-то обсуждал с одним, затем с другим.

Заруцкий понял, что царица уплывает у него из рук, и уплывает из-за Ляпунова. И чтобы сбить с него спесь, отыграть царицу, он стал напирать на него, напомнил ему:

– Петрушку-то с твоей измены повесили! И Болотников тоже на тебе!

– Что прошлое-то ворошить! – махнул