Ароматы кофе - Энтони Капелла

— Эмили, ну прости меня!

— «Прости»! Что толку мне от твоего «прости»?

Если уж она злилась, остановить ее было трудно.

— Я не должен был говорить того, что сказал. Я хотел досадить ему. Наверное, все потому, что видел, как с тобой грубо обошлись, и в первую очередь он сам.

Эмили вздохнула. И уже иным тоном сказала:

— И еще я должна отказаться от тебя. И от «Дела» тоже. Он настаивает.

— Понятно. Что ж, вот это серьезно. Даже более чем, я бы сказал. — Я произнес это спокойно, но сердце у меня сжалось. — И как же ты намерена поступить?

— Я не могу оставить «Дело», — резко бросила она. — Я могла бы оставить тебя, наверное, но так как теперь ты и «Дело» слилось в одно и так как я уже решила быть политическим оппонентом своего мужа, то, полагаю, оставайся на своем месте.

— Означает ли это…

— Нет, Роберт. Не означает.

— Откуда ты знаешь, о чем я хотел спросить?

— Потому что об этом ты спрашиваешь всегда. И мой ответ всегда будет «нет».

Были еще и другие последствия того происшествия в зале. Как-то утром, когда я трудился в кафе, передо мной вырос весьма неряшливого вида субъект с блокнотом.

— Вы Роберт Уоллис? — осведомился он.

— Да.

— Генри Харрис, «Дейли Телеграф». Можете уделить мне пару минут?

Мы побеседовали о «Деле», и, понятно, он полюбопытствовал, почему я, мужчина, примкнул к этому движению. Затем спросил:

— Вы как будто причастны к тому скандалу в Уигмор-Холл?

— Да, я был там.

Он заглянул в свой блокнот:

— Это правда, что вы задали вопрос Артуру Брюэру насчет его брака?

— Правда.

— И что действительно именно его жену выдворили оттуда?

— Именно так, — сказал я.

Он сделал пометки в своем блокноте.

— Вы собираетесь это напечатать?

— Скорее всего, нет, — сказал он. — Брюэр все-таки член Парламента. Но у меня есть друзья в других газетах, там не сильно пекутся о респектабельности. Эти факты имеют шанс стать достоянием публики.

Глава семьдесят шестая

Газетчик оказался прав. Не на новостных полосах, а в обзорах недельных событий, в парламентских заметках, в рисунках стал мало-помалу появляться карикатурный образ некоего члена Парламента, противника суфражизма, жена которого активная сторонница движения. «Панч», недавно столь резко высмеивавший суфражисток, теперь с аналогичным ликованием издевался над властью. Помню одну смешную карикатуру с изображением семейной пары за завтраком:

Почтенный член Парламента: — Будь добра, дорогая, передай мне соль!

Жена Почтенного члена Парламента: — Будь добр, передай мне Закон о равном избирательном праве!

Что ж, наверно в то время это казалось смешным.

Что касается Эмили, то ей, разумеется, было не до смеха. Я вспоминал, как несколько лет тому назад она говорила мне, что брак — это разновидность узаконенного насилия. Во всех ее нынешних тяготах все-таки, думал я, было нечто светлое: я не мог допустить, чтобы Артур менее переживал происходящее. Я был уверен, что он просто полагает, что исполняет свой долг, не унижает ее ради своего удовольствия.

Со мной обсуждать она ничего не хотела. Пару раз я порывался тактично осведомиться, появились ли какие-либо признаки беременности — и каждый раз не без риска, что буря обрушится на мою голову.

Наиболее цензурной реакцией с ее стороны было:

— Как вонючая старая бабка, так и норовишь сунуть свой нос в грязное белье!

Глава семьдесят седьмая

На подвижках в ценах кофе после обнародования истории с «Настором» Пинкер заработал больше, чем его «Кастл» принес ему за полгода. Нэрроу-стрит переживала тайный триумф, хотя и одновременно некоторое потрясение: думаю, мы все были поражены, насколько легким оказался этот новый способ наращивания капитала. Не понадобилось ни новых складов, ни новой техники, ни носильщиков, ни чернорабочих для сортировки, ни шелушения и поджаривания бобов; всего лишь несколько подписей на нескольких долгосрочных контрактах. Это была прибыль без затрат; прибыль, которая, казалось, преобразовалась из идеи, пришедшей в голову Пинкера, в реальные наличные деньги в банке без посредничества какого-либо иного фактора, кроме его собственной воли.

Пинкер щедро обошелся со своими служащими. Каждый получил свой бонус в соответствии со сроком службы. А те, кто, как Дженкс, работали на Пинкера многие годы, стали просто состоятельными людьми.

В отношении меня Пинкер оказался даже щедрее, чем я мог ожидать. Будучи вызван к нему в кабинет, я обнаружил его сидящим перед несколькими гроссбухами.

— А, Роберт! Я как раз просматриваю учетные книги, разбираюсь со всякими неувязками. — Он улыбнулся. — Как это приятно, ликвидировать старые ошибки одним росчерком пера.

Я кивнул, хотя не вполне понимал, что он имеет в виду.

— Собираюсь списать это эфиопское предприятие, — пояснил он. — Настало время оставить все в прошлом и снова заглянуть в будущее. Чистый бухгалтерский баланс — гладкая доска, ждущая, чтобы ее заполнили новые свершения. — Он отложил книги в сторону. — Вы ничего не должны мне, Роберт. Ваши долги аннулированы.

— Благодарю вас, — начал я, — но…

— Отныне вы будете получать такое же жалованье, как Дженкс или любой иной из моих старших помощников. И так же, как и они, вы будете ежегодно получать свой бонус в зависимости от того, насколько успешно продвигаются наши дела.

— Это весьма щедро с вашей стороны, но…

Он остановил меня жестом руки:

— Хотите сказать, что вы свободный художник. Я знаю. И именно поэтому, Роберт, я так высоко ценю вас и именно поэтому я хочу убедить вас остаться со мной. Не все в моем окружении, — он поджал губы, — не все способны рассмотреть крупное дело. Вернее, они его видят, но не способны оценить всю его красоту. Дженкс, Дэтэм, Барлоу… Иногда у меня возникает сомнение, хватит ли у них воображения двигать вперед такую компанию, как наша. Вы и я, Роберт, мы оба понимаем, что иметь продукт — это еще не все. Человеку необходимо предвидение.

— Вы имеете в виду свои политические цели? Трезвый образ жизни, социальные преобразования и прочее?

Линкер нетерпеливо махнул рукой, будто отгоняя от себя муху.

— Отчасти. Но это все не главное, Роберт, совсем не главное. Искусство не может быть нравственным или безнравственным. Оно существует ради самого себя. Вы ведь именно так считаете, не правда ли? Так вот: то же и в коммерции. Бизнес ради бизнеса! А почему нет? Почему бы предприятию просто не существовать с единственной целью — как явление выдающееся; остаться незыблемым, вызывать восхищение, и таким образом изменить образ мыслей человека, его жизнь, его деятельность… Вы сами, Роберт, со временем станете свидетелем этого. Вы увидите будущее величие нашей компании.

Казалось, он ждал, что я как-то отреагирую на его слова.

— Ну да, — вежливо отозвался я.

— Словом, вот что: я предлагаю вам пост главного моего помощника. В таких случаях обычно отвечают «да» или «нет».

Я колебался. Но, в сущности, решение напрашивалось само собой. Работа по-прежнему была мне нужна, никто мне ее больше не предлагал. Я не питал особых иллюзий в отношении радужных предвидений Пинкера: я вообще ни по какому поводу особых иллюзий не питал. Этот человек — новый Наполеон, но он был чертовски талантлив, к тому же платил приличные деньги.

— С удовольствием принимаю ваше предложение, — сказал я.

— Отлично. Значит, договорились. И, Роберт, в скором времени вы сможете распроститься с жильем на Кастл-стрит, нет возражений? Вы вправе позволить себе более комфортные апартаменты при жалованьи, которое я собираюсь вам платить. Да и у моей дочери, как я слышал, скоро появятся иные заботы помимо кофе.

Если Линкер считал, что этим он вынуждает меня сделать выбор между его дочерью и им в его пользу, то он ошибался. Хотя у меня и не было намерения пока покидать Кастл-стрит, Эмили я теперь почти не видел. Всю свою энергию она направила на политическую деятельность.

По мере того, как борьба суфражисток становилась все ожесточеннее, сама их организация принимала все более авторитарный характер. Прежде у них был некий устав, выборы руководящих лиц, решения принимались открытым голосованием. Теперь с уставом было покончено.

«Руководители должны руководить: рядовые члены должны исполнять их приказы», — писала миссис Панкхерст,[68] их председательница, или, как теперь она именовала себя: «Главнокомандующий Армией Суфражисток». «Мы никого не принуждаем вступать в наши ряды, но те, кто вступают, должны становиться солдатами, готовыми вступить в битву».

— Но разве это не прямая противоположность тому, что отстаиваешь ты? — спросил я как-то у Эмили в один из редких случаев, когда мы сошлись за чашкой кофе. — Разве может организация претендовать на демократию, если она отказывает в демократии своим же сторонницам?