Доченька - Дюпюи Мари-Бернадетт

Когда Мари, сидевшая рядом с Нанетт в гостиной, посмотрев в окно, узнала высокую фигуру Адриана, она вскочила, не помня себя от радости.

Адриан, увидев, что она бежит к нему, распахнул объятия. С его полураскрытых губ готов был сорваться долгий, ликующий крик. И только когда он прикоснулся к ней, прижал к себе, он наконец поверил, что война закончилась.

— Дорогая, любимая моя! Как дети?

— С ними все хорошо. Со всеми четырьмя! Поль ранен, но его состояние не внушает опасений. Я все тебе расскажу…

Камилла, узнав от Нанетт, что вернулся отец, выскочила из дома и, сама не своя от счастья, бросилась к нему в объятия:

— Папочка, любимый папочка! Ты ведь больше никогда не уедешь, правда?

Адриан, плача, покрывал ее личико поцелуями:

— Никогда, мое сокровище! Теперь мы всегда будем вместе, обещаю! Дорогая, как ты выросла! Дай посмотрю на тебя!

Мари с Адрианом вошли в дом. Нанетт в кухне уже гремела кастрюлями, собираясь подать на стол все, что было в доме.

Но Адриану есть совсем не хотелось. Стараясь, чтобы голос звучал весело, он объявил, что хочет немного поспать. Оставив Камиллу с Нанетт, Мари последовала за мужем в спальню.

Им нужно было столько рассказать друг другу!.. Адриан поведал жене об ужасах войны. Она негромким голосом сообщила, кто из жителей Корреза погиб или пропал без вести. Адриан слушал, вытянувшись на кровати, и ему все не верилось, что он дома.

— Я думала, что это никогда не кончится, Адриан!

— Чтобы забыть, понадобится время, — отозвался он. — Хотя, думаю, такое не забывается.

— Ты прав! Я не знаю ни одной семьи, которой не коснулась бы беда. У кого-то умер член семьи, многие потеряли друзей. Недалеко отсюда, в деревне Перрье, что возле Бейна, в перестрелке с немцами погибли пятеро партизан. И — страшно подумать! — четверым было меньше двадцати лет! Среди них мог оказаться и Поль…

Адриан взял супругу за руку:

— Ты сказала, что Поль ранен. Это серьезное ранение?

— Он в госпитале в Перигё. Я езжу к нему дважды в неделю. Его обещают скоро выписать. Врачи заверяют, что ранение не будет иметь последствий. Я долго считала его погибшим, пока однажды ночью к нам не пришел Клод. Он сказал, что мой сын тяжело ранен, но Леони смогла оказать ему первую помощь на месте и переправила в Дордонь. Бедная моя Леони! Немцы изнасиловали ее, а потом расстреляли. Клод передал мне ее крестильный медальон. Через неделю он сам погиб под пулями.

Мари замолчала. Столько смертей… Она так часто плакала, что глаза ее казались какими-то выцветшими. «Дань Макарию» — так она называла свою тайну, это постыдное изнасилование, — принадлежала далекому прошлому. Мари надеялась, что правды никто никогда не узнает.

— Венсану повезло — он не стал жертвой массовых убийств в Тюле. Немцы повесили девяносто человек и больше сотни депортировали. Слава Богу, он в это время был у своего кузена в Эглетоне. Они с Лизон вернулись в Тюль и сейчас ждут второго малыша.

Адриан стал засыпать, умиротворенный покоем вновь обретенного дома. Мари добавила:

— Матильда обручена. Она решила стать парикмахером. Но я, похоже, утомила тебя разговорами! Война закончилась, ты, любовь моя, дома, а ведь я уже и не надеялась тебя увидеть… Когда десант союзников высадился в Нормандии, я танцевала на площади с мужем Ирэн! Мне хотелось плакать и смеяться…

— Так и должно быть, дорогая! Нужно радоваться, прогонять из сердца тревогу. Жизнь и радость всегда должны торжествовать!

Мари еще долго сидела у кровати, на которой спал Адриан.

Соединив ладони, она молила Господа и Пресвятую Деву позаботиться о Леони и Клоде, который, когда партизаны попали в засаду, спас ее сыну жизнь. Поль очень тяжело переживал эту утрату. Клод, всегда такой нелюдимый, однажды зимним утром признался ему, что они кровные братья. Она вспомнила слова сына: «И тогда я понял, почему он сторонился Матильды, которой так хотелось ему понравиться. Клод был хороший парень, папа был бы рад иметь такого сына…»

Многие семьи разбросало по миру, многие мужчины погибли или получили ранения. Оккупанты насиловали женщин, жгли фермы и дома… И все-таки воспоминания о пережитых ужасах понемногу стирались из памяти людей. Раны на телах и сердцах постепенно заживали, все снова учились жить, как свободные люди…

Сидя на краю постели, Мари с наслаждением вдохнула аромат цветущих под окном роз. У ее детей и внуков теперь есть будущее… И через неделю они устроят большой семейный обед, настоящий праздник…

* * *

Через два месяца, когда Адриан немного восстановил силы и снова открыл свой кабинет, в их дом явилась неожиданная гостья. Было раннее утро. Мари открыла входную дверь и увидела перед собой женщину, которую горе сделало практически неузнаваемой. Это была Элоди Прессиго.

— Входите, дорогая! — воскликнула хозяйка дома.

Мари провела гостью в кухню.

— Присаживайтесь, Элоди! Сейчас я сварю нам кофе!

Мари знала, что предстоит разговор о Клоде и его трагической смерти, и она искренне сочувствовала удрученной горем матери, поэтому, как могла, постаралась ее утешить. Однако вскоре выяснилось, что Элоди приехала не только затем, чтобы поговорить о сыне.

— Ах, мадам Мари! Вы такая славная! А я причинила вам столько горя! Как подумаю об этом… Вы столько лет присылали мне деньги на мальчика, вы приняли его в своем доме… Он познакомился с Нан, своей бабкой… Она сама мне рассказала, когда я заходила к вам недели две назад, но не застала, потому что вы с мужем уехали на побережье…

— Мне жаль, что мы тогда не встретились. И очень странно, что Нанетт ничего не сказала мне о вашем визите.

— Бедная старушка, наверное, понемногу выживает из ума! Мари, вы, должно быть, слышали, что после освобождения люди свели счеты со многими полицаями. Так вот, Макария Герена не спасли даже его деньги — месяц назад его расстреляли. Жена его повесилась в риге папаши Бенуа, она там пряталась. Их мальчика отдали на воспитание кому-то из двоюродных братьев или сестер. Я зарабатываю на жизнь тем, что прибираю в домах, вот мэр и предложил мне навести порядок в «Бори». Моя дочка Роз вызвалась мне помочь. Видели бы вы, какой там был разгром! Часть мебели разбита, остальная перевернута, многих вещей недостает… И вот когда я расставляла книги вашего отца, мсье Кюзенака, я нашла листок бумаги. Роз образованнее меня, она стала читать, и, представьте себе, это оказалось завещание! Поэтому я быстро собралась и села на поезд, чтобы вам его привезти.

Мари терпеливо выслушала этот длинный монолог, произнесенный плаксивым голосом, но слово «завещание» пронзило ее, словно удар молнии. Элоди достала из сумки сложенный вчетверо листок.

— Спасибо, Элоди! Но мне понадобятся очки.

В этот момент в кухню вошел Адриан. Он наклонился, чтобы лучше рассмотреть пожелтевший документ, в то время как его супруга начала читать. Текст был недлинным, но вполне конкретным.

Мари вскрикнула, сняла очки и протянула листок Адриану. Срывающимся голосом, с глазами, полными слез, она проговорила:

— Прочитай, дорогой, я не могу в это поверить! Это — единственное законное завещание моего отца, и оно столько лет пролежало в книге! А ведь мы после похорон пересматривали и разбирали библиотеку!

Удивленный Адриан только развел руками. Документ свидетельствовал, что Жан Кюзенак оставил Мари все свое имущество — земли, фермы и дом «Бори» со всей обстановкой. Далее следовало оформленное по всем правилам официальное заявление, в котором мсье Кюзенак признавал Мари своей дочерью и единственной наследницей. Своему племяннику Макарию он оставил два дома — один в Лиможе, второй в Сен-Жюньене.

Лицо Мари порозовело от волнения, когда она сказала:

— Папа завещал мне «Бори»! Мой дом! Я знала, что он мой, что несправедливо было выгонять нас оттуда…