Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

— Но ты женился на Дагмар не по любви, ты — бесчестный человек! — воскликнула Лиза. — Я знаю, ты руководствовался расчетом, зачем же ты теперь говоришь о чувствах? Ты женился на фирме ее отца.

— И что с того? — Руди пожал плечами. — Мне неизвестно, где ты наслушалась этой чепухи. Скорее всего, узнала от мамочек тех одаренных отпрысков, с которыми ты занимаешься музыкой. Но я удивлен, что ты прислушиваешься к сплетням, Лизи. Тебя извиняет лишь то, что ты очень мало живешь здесь, и тебя легко обвести вокруг пальца. Ты говоришь, я женился на состоянии фон Крайслеров? Но его не существовало. Дагмар и ее мать были нищими после войны. Их предприятия обанкротились, их пришлось частично отдавать во владение американцам. Земли, которыми когда-то владела семья, находились в Саксонии и Восточной Пруссии. Как ты понимаешь, они попали под власть большевиков и теперь, как говорится, принадлежат народу.

Дом на Альстере, который ты видела, разбомбили, все ценности разграбили, а что осталось — реквизировали англичане, потому что покойный барон фон Крайслер незадолго до кончины, в тридцать четвертом году, приобрел акции авиационного концерна, производившего «мессершмитты». После войны его вдова и дочь вынуждены были расплачиваться за последствия такого решения. Все предприятия фон Крайслеров были признаны «способствующими развязыванию войны» и соответственно поменяли бы владельца на английского или американского, если бы я не вмешался в это дело. Так что Дагмар фон Крайслер оказалась невестой отнюдь не богатой, даже нищей. Все ее приданое составлял рояль, также непригодный к применению, потому что во время бомбардировки Гамбурга в него попал осколок снаряда. Да, я женился на Дагмар. Иначе, как бы я мог действовать от имени фон Крайслеров, имея к их семье весьма далекое отношение. И за несколько лет вернул их семье благосостояние и положение в обществе, если не равное прежним, довоенным, то вполне сопоставимое. Если же говорить о чувствах, — он снял плащ и, бросив его на спинку кресла, сел напротив Лизы, — то ты должна понять меня. Я вырос в доме на Альстерштрассе, 38, там прошло мое детство, фрау Шарлота заменила мне мать, которая умерла страшно, она страдала психическим расстройством и покончила с собой у меня на глазах. Мне было четыре года. Фрау Шарлота взяла меня к себе. Несколько лет я почти не говорил, вообще никогда не улыбался. Она вернула мне радость жизни, я называл ее мамой. Я всегда думал о ней как о своей родной матери и даже не вспоминал настоящую. Посуди сама, мог ли я спокойно смотреть на то, что дом и парк, которые я любил с детства, разбиты бомбардировкой, что женщина, которую я любил как мать, сломлена горем, унижена, тяжело больна. А когда-то она была богатой и гордой. Ее собственный сын Генрих, старший брат Дагмар, погиб еще в Испании в тридцать шестом. Она спасла меня, и я не мог не прийти на помощь ей. Я посчитал своим долгом взять на себя все трудности.

— И во имя этого долга ты обманываешь ее дочь? — с горькой иронией промолвила Лиза и снова опустила голову. — Хочешь осчастливить мать несчастьем дочери? Ведь Дагмар любит тебя, это легко заметно.

— Да, она любит меня, я это знаю, — ответил он после недолгой паузы. — Это началось еще в детстве, когда она сначала относилась ко мне как к старшему брату. Потом — как к более взрослому другу, когда же она повзрослела, ее привязанность ко мне переросла в глубокое женское чувство. Вернувшись с войны, я тоже был одинок, и мы решили, что вместе нам будет легче. Я ответил на ее чувство. Если ты хочешь, чтобы я оставил Дагмар совсем, это невозможно, и ты сама теперь понимаешь, почему…

— Это невыносимо! — Лиза встала. — Это просто невыносимо! Пожалуйста, открой дверь, — потребовала она, едва сдерживая слезы, — дай мне ключи!

— Пожалуйста, — Руди недоуменно пожал плечами, — но ключи ни к чему, дверь открыта.

— Я ухожу, больше не могу, не желаю тебя видеть! Я не могу больше так жить. Скрываться, лгать — невыносимо! — она крикнула пронзительно, точно стрела пролетела сквозь сердце. Заливаясь слезами, выбежала из квартиры. Он не окликнул ее. Она сбежала по лестнице в холл — он промолчал и даже не пошел за ней.

Лиза пробежала мимо фрау Катарины, толкнула дверь на улицу — дождь разошелся, лил стеной. Не обращая внимания на погоду, Лиза бросилась сначала в одну сторону, потом — в другую, бежала, не разбирая дороги, в отчаянии и полном отсутствии смысла. Она не замечала сигналов светофоров, перебегая улицы перед идущими автомобилями. Глаза ее заливали слезы, она промокла насквозь, но словно ничего не видела вокруг.

Вдруг рядом раздался громкий сигнал клаксона. Черный «опель» затормозил перед ней, подняв столб воды из лужи. Водитель распахнул дверцу и что-то рассерженно кричал. Лиза застыла, испуганная. Вдруг за стеной дождя на противоположной стороне улицы она увидела витрину: «Цветы от Литвинской» — было написано по-немецки. Витиеватая готическая буква «L», фирменный знак салона, поблескивала на мокром зеркальном стекле. В первое мгновение Лизе показалось, что она сошла с ума. Настоящее уплывало у нее из-под ног, время стремительно неслось вспять, в оккупированный немецкими войсками Минск сорок третьего года. Возможно ли такое? Лиза не верила собственным глазам, она боялась верить.

— Лизи! — Руди положил руку ей на плечо, — ну, ты напугала меня, Лизи, зачем же так? — он повернул ее к себе и приник поцелуем к ее губам. — Идем в машину, — сказал он, отпустив. Обнимая за плечи, увел с собой, предоставив Фрицу договариваться с примчавшейся дорожной полицией. На заднем сидении «мерседеса» Лиза повернулась, зеленоватые буквы вывески по-прежнему мерцали за дождем.

— Мне кажется, Руди, или это на самом деле, салон цветов пани Литвинской? — спросила она Крестена, включившего зажигание.

— Как это — кажется? — усмехнулся он. — Салон цветов, весьма известный, кстати, — добавил сразу, — а что?

— А кому он принадлежит? — спросила Лиза осторожно, когда машина тронулась.

— Самой пани Литвинской и принадлежит, — ответил он, и сердце Лизы замерло. — Прежде она жила в Варшаве, там и познакомилась с генералом, который привез ее сюда. Генерала в живых уже нет, а пани торгует. Ты почему спрашиваешь?

Она не ответила. Наклонившись вперед, прижалась лбом к его плечу:

— Прости меня, — попросила тихо, — я вела себя глупо! Я не имею права просить, чтобы ты разрушил свою жизнь. Я все приму, как есть, не беспокойся, — пообещала она.

— Возможно, и не понадобится, — ответил он двусмысленно. — Ладно, поживем-увидим. Я же не мог знать в сорок пятом, что ты приедешь ко мне. Теперь, конечно, все изменилось.

Они вернулись в квартиру на Империалгассе, и весь вечер и ночь провели вместе. Наутро Руди отправился в порт на переговоры, а Лиза, не утерпев, — в салон пани Литвинской, который, как она узнала у Крестена, находился на площади Валькирии, совсем недалеко от ее квартиры. И надо же, до того памятного дня, когда она решила познакомиться к женой Руди и его тещей, она ни разу не бывала на этой площади, и даже не догадывалась, какое открытие ее там ждет.

Как и в Минске, салон пани Литвинской располагался на первом этаже красивого старинного особняка, почти не пострадавшего при бомбежках. Перейдя площадь Валькирии, на которой накануне она едва не угодила под машину, Лиза подошла к салону и вдруг почувствовала, что вся дрожит, ее охватило сильное волнение. Она вдруг ощутила, что как никогда близка к своей цели. Сама того не ожидая, она нашла верный путь, когда все казалось потерянным. Кто, как ни пани Литвинская, возлюбленная генерала Готтберга, может знать о его досье!

Сдерживая трепет, Лиза толкнула входную дверь. Звякнул привычно колокольчик. В лицо сразу ударил насыщенный запах дорогих цветов. От него у Лизы закружилась голова, — она почувствовала себя моложе на десять лет. И словно не было ничего — ни разочарований, ни страха, ни потерь. Розы, тюльпаны, лилии, хризантемы приветствовали ее, кивая прелестными головками Как когда-то в Минске, сразу подошла продавщица, блондинка в белой блузке и сарафане с пышной юбкой и характерной польской шнуровкой на груди — пани Литвинская оставалась верна себе.

— Фрейлян что-то желает? — спросила девушка, а Лиза услышала голос совсем другой, который спрашивал ее через годы.

С трудом сдерживая слезы, она спросила:

— Скажите, могу ли я повидаться с хозяйкой? Пани Литвинская здесь? — и услышала то, что и надеялась услышать.

— Да, фрейлян, пройдите на второй этаж, пожалуйста. Вас проводить? — Лиза кивнула, и девушка, улыбнувшись, пригласила ее идти за собой по узкой винтовой лестнице. — Пани, вас спрашивают, — она постучала в дверь, взойдя на площадку.

У Лизы перехватило дух. Через мгновение она услышала, как знакомый голос пани Жанель, произнес:

— Спрашивают, кто? Ну, входите, входите.