Бледный всадник - Бернард Корнуэлл

— Альфред попытается уговорить их, — сказал Пирлиг.

— Нет! — Я сердито помотал головой. — Альфред предложит им мир! Он предложит заложников! Он будет читать им проповеди! Так он всегда поступает!

Я подумал, не присоединиться ли к королю, хотя бы затем, чтобы прибавить желчи к его рассудительным предложениям, но не смог заставить себя это сделать. Я слишком устал.

Три датчанина вышли, чтобы поговорить с Альфредом, но я знал: враги не примут его предложений. Они не были побеждены, отнюдь. У них по-прежнему оставалось больше людей, чем у нас, они находились под защитой крепостных стен, и они все еще могли выиграть битву.

Потом я услышал крики гнева, вопли боли и, повернувшись, увидел, что датские всадники добрались до наших женщин и те громко вопят, а мы ничем не можем им помочь.

Датские всадники ожидали, что им предстоит вырезать остатки разбитого клина Альфреда, но вместо этого разбитыми оказались люди Свейна, и верховые с левого фланга датчан вернулись в долину, чтобы сделать круг, обогнуть нашу армию и присоединиться к Гутруму с запада. И тут на своем пути они увидели наших женщин и лошадей и почуяли легкую добычу.

Однако у женщин было оружие, и вместе с ними находились несколько раненых мужчин, так что все вместе они начали сопротивляться. После короткого шквала убийств датские всадники, которым нечем было похвалиться после атаки, поскакали прочь, на запад.

Нападение длилось всего несколько мгновений, но Хильда схватила копье и ринулась на одного из верховых, вопя от ненависти, желая отомстить за ужас, который датчане учинили в Сиппанхамме. Энфлэд, которая видела, как все произошло, сказала, что Хильда воткнула копье в ногу датчанина, а один из саксов прикончил его мечом. Исеулт пришла на помощь Хильде и отразила удар другого меча, но тут второй датчанин достал ее сзади топором, после чего целый поток вопящих женщин отогнал всадников прочь.

Хильда осталась в живых, а вот Исеулт раскроили череп, разрубив голову почти пополам. Моя возлюбленная погибла.

— Она ушла к Богу, — сказал мне Пирлиг, когда Леофрик принес нам горестную весть.

Я заплакал, но и сам не знал, были то слезы сожаления или гнева. Я ничего не ответил Пирлигу, и он обнял меня за плечи.

— Исеулт сейчас в раю, Утред.

— Тогда люди, которые ее туда послали, должны отправиться в ад, — заявил я. — Все равно в какой ад, ледяной или огненный! Ублюдки!

Я вырвался из рук Пирлига и зашагал к Альфреду.

И тут я увидел Вульфера, которого взяли в плен. Его охраняли два телохранителя Альфреда, и при виде меня он просиял, потому что думал, что я его друг, но я только плюнул в предателя и прошел мимо.

Альфред нахмурился, когда я присоединился к нему. Его сопровождали Осрик, Харальд, отец Беокка и епископ Алевольд. Никто из них не говорил по-датски, зато один из датчан знал английский язык. Все трое датчан были мне незнакомы, но Беокка сказал, что имя их главного — Хротгар Эрикссон, а я знал, что так зовут одного из военачальников Гутрума.

— Они напали на женщин, — сказал я Альфреду.

Король молча уставился на меня. Может, он не понял, о чем я говорю.

— Датчане напали на наших женщин! — повторил я.

— Он скулит, что на их женщин напали, — перевел датский толмач своим товарищам.

— Если я скулю, — в ярости повернулся я к нему, — то ты сейчас будешь вопить! — Я говорил по-датски: — Я вырву твои внутренности через задницу, обмотаю вокруг твоей грязной шеи и скормлю твои глаза гончим. А теперь, если хочешь переводить, ты, ничтожный ублюдок, переводи правильно или возвращайся на свою блевотину!

Толмач заморгал, но ничего не ответил. Хротгар, смотревшийся великолепно в кольчуге и серебряном шлеме, слегка улыбнулся.

— Скажи своему королю, — проговорил он, — что мы можем согласиться отойти к Сиппанхамму, но нам нужны заложники.

Я повернулся к Альфреду:

— Сколько людей осталось у Гутрума?

Король все еще был не доволен тем, что я к нему присоединился, но отнесся к моему вопросу серьезно.

— Достаточно, — ответил он.

— Достаточно, чтобы удержать Сиппанхамм и еще полдюжины городов. Мы разобьем их здесь и…

— Попробуй, — сказал Хротгар, когда ему перевели мои слова.

Я снова повернулся к нему:

— Я убил Уббу и уложил Свейна, а в следующий раз перережу глотку Гутруму и отправлю этого ублюдка к его шлюхе-матери. Мы попытаемся…

— Утред! — Альфред не знал датского, но по тону догадался, что именно я сказал, и попытался меня успокоить.

— Работа должна быть закончена, мой господин, — заявил я.

Во мне говорили гнев и ярость, причем не только на датчан, но и на Альфреда, который снова предлагал врагам соглашение. Он делал это слишком часто. Он мог победить их в битве — и тут же заключить мир, потому что верил, что датчане станут добрыми христианами и будут жить с нами в братском согласии. Такова была его мечта: жить в христианской Британии, полной набожности, но в тот день оказался прав я, а не Альфред. Гутрум не был разбит, у него все еще оставалось больше людей, чем у нас, и его следовало уничтожить.

— Скажи им, — велел Альфред, — что они могут сдаться. Скажи, что они могут сложить оружие и выйти из крепости.

Хротгар отнесся к этому предложению с тем презрением, какого оно и заслуживало. Большинство людей Гутрума еще могли сражаться. Они были далеко не побеждены: зеленые стены были высоки, ров глубок, и именно вид этих укреплений побудил Альфреда вступить в переговоры с врагом. Он знал, что при атаке неизбежно погибнут люди, много людей. Такую цену он не пожелал заплатить в прошлом году, когда Гутрум оказался осажден в Эксанкестере, но сейчас другого выхода не было. То была цена Уэссекса.

Хротгару больше нечего было сказать, и он отвернулся.

— Передай ярлу Рагнару, — окликнул я его, — что я все еще его брат!

— Без сомнения, он когда-нибудь увидит тебя в Валгалле, — откликнулся Хротгар и небрежно помахал мне рукой.

Я подозревал, что датчане и не собирались вести переговоры о перемирии, не говоря уж о том, чтобы допустить возможность сдачи, но согласились встретиться с Альфредом единственно потому, что это давало им время организовать оборону.

Альфред нахмурился, глядя на меня. Его явно рассердило мое вмешательство, но, прежде чем король успел заговорить, Беокка спросил:

— Что случилось с женщинами?

— Они отогнали ублюдков, — ответил я, — но Исеулт погибла.

— Исеулт, — проговорил Альфред, а потом увидел слезы у меня на глазах и растерялся, не зная, что еще добавить.

Он вздрогнул, что-то невнятно пробормотал и закрыл глаза, как будто молился.

— Я рад, что она умерла христианкой, — наконец проговорил он, собравшись с мыслями.

— Аминь, — добавил Беокка.

— А по мне, так лучше бы она была живой язычницей, — прорычал я.

И мы вернулись к нашей армии, где Альфред снова созвал своих командиров.

Вообще-то у нас не было выбора. Мы должны были атаковать укрепления. Альфред некоторое время толковал об осаде, но это не имело смысла: нам пришлось бы тогда держать войско на вершине склона, и хотя Осрик настаивал на том, что у врага нет источников воды внутри крепости, у нас их тоже поблизости не было. Обе армии страдали бы от жажды, и у нас не хватало людей, чтобы помешать датчанам перейти ночью крутую насыпь и принести воды. А если осада продлится дольше недели, люди из фирда начнут ускользать домой, беспокоясь, как там без них поля, и у Альфреда появится искушение сделать жест милосердия, особенно если Гутрум пообещает принять христианство.

Поэтому мы убеждали короля пойти на штурм. Ничего умнее в создавшейся ситуации просто нельзя было придумать. Следовало построиться клином и послать людей на укрепления, и Альфред знал, что каждому человеку в армии придется принять участие в этой атаке. Вигулф и фирд Суморсэта атакуют слева, люди Альфреда — в центре, в то время как Осрик, чей фирд собрался снова и получил подкрепление из числа дезертировавших из армии Гутрума, нападет справа.

— Ты знаешь, что надо делать, — сказал мне Альфред без всякого энтузиазма. Он понимал, что посылает нас на пиршественный стол смерти. — Поставь в центре своих лучших людей, пусть они ведут остальных, и заставь других нажимать сзади и с боков.

Никто ему не ответил. Король выдавил горькую улыбку.

— Пока Бог был милостив к нам, да и впредь Он нас не оставит.

Однако Бог оставил Исеулт.

Бедная хрупкая Исеулт, королева-тень, потерянная душа.

Я пробился в первые ряды, потому что единственное, что мне оставалось делать, — это мстить. Стеапа, весь в крови, как и я, протолкался следом. Леофрик встал слева от меня, а Пирлиг занял теперь место за моей спиной.

— Лучше взять копья и длинные мечи, — посоветовал он, — вместо этих коротких штук.