Эхо тайги - Владислав Михайлович Ляхницкий

кем-то».

Когда до избушки оставалось каких-нибудь три версты, увидела свежепримятую траву. Кто-то пересек ключ и шел, не таясь, напрямик, к избушке. Дыхание перехватило.

– Она? – Ксюша сорвала винтовку с плеча. Пригнулась к земле и глазам не поверила: на земле отпечатки знакомых сапог. Широкий носок. Правый каблук стоптан внутрь.

– Ванюшка! – и радость, и страх. – Сдурел… Открыто идет. Видно, што-то стряслось. Неужто победа над колчаками, и больше не надо остерегаться?

До избушки кругом, по воде, версты три, а напрямую две от силы. Ксюша побежала по следу Ванюшки.

Еще издали приметила: напротив двери на кольях голенищами вниз сушатся сапоги а чуть поодаль на сушилах портянки развешаны.

– Тут Ваня! Тут!

Забежала в избу. Вон он сидит в переднем углу, у окна и ест испеченные крестной лепешки. Сбросив мешок, кинулась к нему. Обняла.

– Ваня! Стряслось што?

– Где? Никого не знаю!

– Да ты шел напрямую, а не руслом. След оставил…

– А-а, – отвел глаза и нахмурился, словно поймали его на нечестном деле. – Ты бы сперва поздоровалась.

– Здравствуй, хороший ты мой. Соскучилась я по тебе – прямо сказать не могу. – Поставила в угол винтовку и села рядом с Ванюшкой.

Арина снимала с печурки чугун с кипятком и, неся его к столу, укоризненно моргала Ксюше: можно ли такое мужику сказывать, что истомилась, ждала. Как учила? Пускай такие слова он сказывает, а ты помалкивай да улыбайся себе: пускай мужик распаляет себя, а ты увертывайся, не давайся сразу.

Ксюше не до намеков Арины. Подсев к Ванюшке, она, не стыдясь, крепко поцеловала его в солоноватые губы. И опять приступила:

– Пошто пришел напрямик? Не поверю, штоб по оплошке. Пошто молчишь? Пошто глаза прячешь? – и всплыли в памяти все Аринины наговоры: «Лукавит твой Ванька!» Продолжая держать руки на Ванюшкиных плечах, откинула голову, стараясь получше разглядеть его губы, глаза, растерянную усмешку.

Ваня, ты кого-то таишь от меня!

– Давно бы надо так приступить и ответ из него вытрясти,- вступила Арина. – Ты, князь хитрючий, скажи нам, поведай, как жисть твоя катится?

– Цыц ты, дуреха, – притопнул Ванюшка.

Но на этот раз Ксюша вступилась за крестную.

– Ты, Ванюшка, на меня цыкай, я тебе докучаю. Где Вавила? Где Вера? Где наши? Пошто ты сегодня пришел, не таясь?

Ванюшка заметно бледнел. Арина торжествовала. «Вот, мол, Ксюха, смотри на своего. Надо было давно ему не потворствовать, а спросить подобру-поздорову. Видала, как с лица слинял твой любезный-то, глаза мышами забегали. Крестна не дура, слушать крестну надо почаще».

Ксюша видела торжество Арины. Даже дышать стало трудно.

– Ваня! Откройся!…

В глазах у Ванюшки затеплился огонек, разгорался. Сняв с плеч руки Ксюши, он поднялся и хватил кулаком по столешнице.

– Цыц! Допекли… Слово нарушу, но все как есть выложу. Потому напрямую шел, што… скоро совсем из тайги уйдем. Вот-вот победа, и Вавила сказал… сказал… готовиться, мол, выходить в жилуху, к отряду.

– Ваня, когда? Родной мой, да пошто ты молчал-то? Наконец-то! – и в первый раз за всю жизнь зарыдала, уткнувшись лицом в Ванюшкины колени. – Прости меня, дуру… И крестну прости.

Арина сидела, раскрыв в удивлении рот, а Ксюша все продолжала:

– Ты только скажи, когда собираться? Нонче? Так пошто ты сразу не сказал?

– Не нонче, а чуток позже. Схожу ишо одново к Вавиле. А пока ты все шкурки, все золото собери, я с собой унесу. Вавила наказал так. И ишо велел: скажи, мол, Ксюхе с Ариной, герои они. Спасибо, мол, им… весь отряд прокормили, А што у тебя в мешке? Мясо? Молодец. И мясо надо как раз. Я возьму у тебя половину, – Вытащил из кармана полуштоф с самогоном. – Арина, ставь на стол кружки, выпьем за нашу победу.

Жестяную кружку Арина опорожнила разом. Крякнула. Вытерла рот рукавом и, не закусив, с восхищением оглядела Ванюшку.

– Самогонка твоя в самую пору, – Лицо ее заметно добрело.

Ксюша выпила, закашлялась, и закрыла ладошкой рот. Ванюшка похлопал ее по спине.

– Когда пить-то научишься? А? Всем взяла баба, а пить не умеешь. Ну, не зову тебя боле в компанию.

Ванюшка вылил себе остатки из бутылки и из Ксюшиной кружки. Поймав молящий Аринин взгляд, отлил ей глоточка два. Арина ответила низким поклоном.

– Спаси тебя бог, Ванюшка. Мужик ты – цены тебе нет…

– То-то! Слышь, Ксюха, как крестна меня нахваливает. И без меня, поди, тоже. Ох никто еще меня так не хвалил, – говорил с нажимом, придавая словам особый смысл. – Ну, выпьем, Аринушка, за Ксюшино счастье.

Закусывали копченой медвежатиной.

– Вкусна… молодец, – опять похвалил Ваня. Ксюша счастливо ему улыбалась. Разные чувства переполняли ее: и любовь к Ванюшке, и гордость за него, за доверенного Вавилы, и чувство вины за подозрение, и благодарность за ласковые слова. Чутка Ксюша к ласке. «Погладишь чуть – замурлычешь», – говорит про нее Ванюшка. Она ест хлеб, запивает чаем, заваренным на листах душистой черной смородины, и глаз не спускает с Ванюшки.

– Расскажи, где был? Кого видел? Где жил?

– Где был – там след простыл, а кого видел – тех не обидел, – и, нагнувшись к уху Ксюши, прошептал: – Хошь штоб я слову своему изменил? Ден через пять расскажу, – И снова с веселым смехом: – Много будешь знать, скоро состаришься, Ксюха. А мне надобна жена молодая, здоровая да красивая.

Обхватил Ксюшины плечи, рывком опрокинул на руку и поцеловал в губы.

– Пусти, дурень, Ваня вон проснулся…

Арина сидела осоловевшая, качалась из стороны в сторону и тянула:

– Ле-е-етят утки, эх, ле-е-тят утки… и-и-и два-а гу-у-у-уся-я. Э-эх, плясать хочу, – попыталась встать, даже ногой притопнула и кулем повалилась на лавку. Уткнула лицо в ладошки и заревела: – О-о-о, пропадат моя молодость… пропадат моя жисть бабья. Еще неостарок. Хоть по-осмот-реть бы на мужика-то… Только бы посмотреть. У, Ванька, подленыш, пошто в тайге губишь? У-уходи, глаза тебе выдеру. Сызнова врешь…

…Утром, чуть свет, провожала Ксюша Ванюшку. Вышли к ручью. Прижалась к груди и не могла оторваться. Сказать надо много, а горло перехватило. Только простонала, как кулик в непогоду над пожелтевшим болотом.

– Возьми с собой. Ни разу так сердце не ныло.

– Я бы взял, а сына куда? Потерпи. Ден через пять-шесть вернусь – и свобода будет. Свобода, Ксюха!

– В бои ходили, и то сердце так не ныло. А сейчас вот прощаюсь с тобой и, скажи, защемило его, хоть кричи. Возвращайся скорей…