Пятое время года - Ксения Михайловна Велембовская

безмятежность.

— Сынок, может, чайку?

— Нет, спасибо.

Сынок достал из холодильника пакет с соком, налил в стакан и удалился. Проводив влюбленным взглядом своего противного Витеньку, Ирина Васильевна глубоко и с гордостью вздохнула:

— Витя у нас молодец! Самостоятельный. Купил себе прекрасную квартиру, сделал евроремонт. Джакузи там всякие, пол с подогревом… — С восхищением перечислив все «диковинки» в стодвадцатиметровой квартире на двадцать пятом этаже «очень престижного дома, откуда открывается великолепный вид на Москву-реку», восторженная Ирина Васильевна перевела дух и вдруг, ни с того ни с сего, покрывшись еще более густым румянцем, стала перебирать складочки на фартуке. — Жениться, вот, только Витя никак не женится. А пора бы! Двадцать девять лет уже… Я-то думала, он не женится, потому что сейчас просто нет хороших, приличных девушек, а, оказывается, такие есть…

Смешная, она долго не могла побороть охватившее ее смущение. Но чего не сделаешь ради счастья любимого сына? Отважно вскинув голову, Ирина Васильевна посмотрела «приличной девушке» прямо в глаза:

— Наш Витенька очень хороший! Добрый, отзывчивый. Он просто кажется таким… сухарем. Это все из-за банка. Устает, должность очень ответственная, люди кругом разные, а он у нас с детства был очень ранимым мальчиком… Молчун, конечно, но ведь это не беда, правда? Был бы, как говорится, человек хороший. Вы со мной согласны, Танечка?

Хотя насчет доброты и отзывчивости имелись большие сомнения, вежливость требовала покивать в ответ. Ирина Васильевна тут же радостно подскочила, вероятно, решив, что пора от слов переходить к делу.

— Сейчас все вместе будем пить чай! Витенька, ты где, сынок?

Чаепитие с домашним тортиком, размером со шляпную коробку какой-нибудь Комиссаржевской, плавно перетекло в ужин и повторилось с клубничным вареньем. Только в половине одиннадцатого вся раскрасневшаяся компания наконец-то выползла на бодрящий морозный воздух. Барбосы крутились под ногами, прыгали на Сережку, лизали ему щеки — переживали, что он уезжает. Парнишка чесал за пушистыми ушками, кидал мячик и скакал вместе с собаками. К Виктору, пока он не спеша протирал стекла своего черного джипа, псины не подскочили ни разу.

Швыркова утянула Сергея на заднее сиденье и тем самым не оставила «независимым» никакого выбора.

— Обязательно приезжайте в следующее воскресенье! Будем ждать! — раз сто прокричала Ирина Васильевна.

— Девочки, приезжайте! — вторил ей Михал Михалыч. — Виктор, ты не очень гони!

Развернувшись на площадке за домом, джип выехал в открытые хозяином ворота, попетлял по темным дорогам, выскочил на шоссе и понесся в город. Через минуту на спидометре было сто двадцать километров. На скорость, если честно, было наплевать, дико раздражало молчание Виктора. Мог бы, между прочим, спросить: ничего, что я так быстро еду?

— А нельзя ли помедленнее? Меня после ста укачивает.

Банкир сбросил скорость, но ответом не удостоил… Ну и черт с тобой!

Надо же! Оказывается, достаточно было мысленно послать его к черту, чтобы молчун разговорился: «Позвони мне», — и положил на колено визитную карточку.

Как ни сгорала Анжелка от любопытства, сначала она должна была запереть дверь на все замки, подергать за ручку и посмотреть в глазок — нет ли погони…

— Понравился тебе Виктор?.. Нет?! — У Анжелки чуть не отвалилась челюсть. — Ты чего? Классный мужик! Высокий, богатый! Смотри, какой у него «лэнд-крузер»! Улет!

— Не морочь мне голову, Анечка. Давай-ка выкладывай, к чему такая конспирация?

— Сейчас, подожди, только в туалет сбегаю!

Ждать было некогда. Ехали, по слезным заверениям, «как бы только туда и сразу обратно», и прогуляли весь день! А к завтрашним экзерсисам с молодежью младшего школьного возраста требовалось набрать кучу вопросительных и отрицательных английских предложений, распечатать и разрезать на карточки…

Принтер выдал последнюю страничку. Красота! Полужирный курсив шестнадцатым. Теперь не грех и потрепаться на сон грядущий.

Швыркова — в голубом неглиже — валялась поверх одеяла и со злостью подпиливала ноготь на большом пальце.

— Ноготь сломала на этой чертовой даче.

— Почему чертовой? Нас там принимали по высшему разряду… — Кожаное кресло за энное количество «у.е.» сделало «пу-у-уф!», и ответом ему был сладкий-пресладкий зевок «о-о-оффф!»… — Сережина мама такая гостеприимная.

— А чего ей еще делать-то?

— Ох, и нахалка ты, Анечка!

Анжелка захихикала и кокетливо повела смуглыми плечиками:

— Мы когда с Сережкой познакомил

ись, я ему сказала, что я Аня. Я всегда, когда на улице знакомлюсь, себе имя придумываю. Если парень не понравится, я ему после навру какой-нибудь телефон, и привет горячий! Бегай давай, ищи по Москве! А если встречу где, обратно хорошо. Какая, грю, я вам, молодой человек, Аня? Или там Даша… Меня совсем по-другому звать. А тут, с Сергеем, у нас как бы пошло. Он все: Анечка, Анечка!..

Швыркова так артистично изобразила своего стеснительного Сережку, что еле удалось сдержаться, чтобы не повторить: «Анжелк, тебе надо было поступать в театральный!» И опять, как и в прошлый раз, посетила грустная мысль, что природа — бездумная расточительница, которая часто одаривает талантами тех, кому они вовсе и не нужны.

— Короче, имя у меня по жизни деревенское! В Москве так не называют. Смотри, как у нас девчонок звать… — Отбросив пилку, Анжелка начала загибать пальцы с белым, покойницким, маникюром. — Две Дашки… три Сашки, Лизка, Ксюха… потом Сонька еще есть Тимофеева… Анька, кстати, Коростылева, Катька, Настя Минская… кто еще?

— Дуня Фильштейн.

— Не-е-е, Дуня — это круто! Нам не надо. Короче, я теперь буду Аня! Ты меня так и зови давай. В принципе я бы и фамилию поменяла.

— На Каренину?

Крошка не поняла юмора — с серьезным видом затрясла головой:

— Не, мне такие не нравятся. Лучше, как у Насти, Минская, или там Высоцкая. Но в паспорте я ничего менять не собираюсь. Вдруг с отцом чего случится? Убьют там или сам помрет. Иди потом доказывай, что я ему дочь, когда наследство делить будут. Набегаешься!

Обалдеть! Кажется, и подумать страшно, что с твоим отцом может что-нибудь случиться, а Швыркова рассуждала о наследстве! И с кем она собиралась его делить? С матерью? С младшим братом? Кому и что собиралась доказывать?.. Славные, судя по всему, у нефтяника домочадцы.

Анжелкиного отца вдруг стало ужасно жалко. Смешно, конечно, — что его жалеть? — но, вместе с тем, существуют же чувства, не поддающиеся рациональному объяснению? Это у Швырковой все элементарно: между делом, походя, предала отца, допилила ноготь и сладко потянулась.

— А ты этому Виктору здорово понравилась! Я видела, как он на тебя, когда за столом сидели, смотрел. Телефончик не спросил?

— Банкир дал свой. Он в кармане д

убленки.

Моментально сорвавшись с места, Анжелка умчалась в коридор, обшарила чужие