Культура на службе вермахта - Олег Пленков

«Фанатизм — это единственная “сила воли”, которую можно придать слабым и неуверенным в себе».

(Ф. Ницше)

Война резко прервала эксцессивное расширение режиссуры общественной жизни: такие большие праздники, как 1 мая или День урожая уже не могли отмечаться в прежних масштабах, не говоря уже о том, что партийные съезды в войну вовсе не проводились, а крупные митинги по причинам безопасности устраивались крайне редко. Минпроп, однако, нашел массу других дел, связанных с формированием отношения к войне немецкой общественности и достижением максимальной лояльности немецкого тыла в войну.

Во время войны нацистская контрпропаганда, направленная против вражеских стран, особым успехом не пользовалась и по существу провалилась: большую роль в формировании атмосферы враждебности по отношению к нацистскому режиму в воюющих странах сыграла необыкновенная радикализация войны на Восточном фронте. Своими преступлениями нацисты сплотили против себя весь мир; антигитлеровская коалиция была скреплена единой задачей — уничтожить нацистское государство. Это единодушие и решительность врагов Германии перевесили все ухищрения Геббельса, зато последний торжествовал в борьбе за немецкое общественное мнение.

Целеустремленная борьба Минпропа за немецкое общественное мнение началась с объявлением войны Польше, а когда Англия объявила войну Германии, в немецкой пропаганде мгновенно произошла метаморфоза — нацистские журналисты бросились обличать Великобританию как страну реакционную и — вследствие ужасной капиталистической эксплуатации — социально разлагающуюся. От Вернера Зомбарта пропагандисты переняли старый тезис о том, что англичане — это евреи среди арийских народов; развивалась мысль о том, что со стороны немцев война была окутана ореолом романтической борьбы и героизма, а для англичан она была простым капиталистическим предприятием. По распоряжению Геббельса учителя, входя в класс, должны были провозглашать «Боже, покарай Англию», а ученики в ответ говорили: «Он ее обязательно покарает»{824}. Геббельс боялся повторить ошибки немецкой военной пропаганды периода Первой мировой войны, он наставлял подчиненных: «Всему миру вновь и вновь нужно предметно доказывать, что именно Англия и Франция объявили нам войну, и теперь они должны за это заплатить. Они попадут в яму, которую рыли для других. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы мы вновь оказались в роли обвиняемых»{825}. Геббельс распорядился принять соответствующие меры против западных пропагандистских «страшилок» (Greuelpropaganda), то есть рассказов о немецких зверствах (как в Первую мировую войну о баварцах, поднимающих на штыки младенцев); немецкой прессе было указано учредить в газетах соответствующую рубрику со «страшилками» о противнике. Столь же настойчиво проводилась и кампания по организации ненависти к французам, этим «онегритянившимся садистам» — таким образом им припоминали оккупацию рейнских земель и Рура. Следствием пропаганды стало то, что если до войны к французам существовало какое-то двойственное отношение (многие немцы считали, что Франция против своей воли оказалась в союзе с Англией), то теперь немецкая общественность стала ставить Францию на одну доску с «коварным Альбионом»{826}.

В первый (успешный для нацистов) период войны немецкая пропаганда полностью принималась немцами на веру, о чем свидетельствуют в целом весьма объективные донесения СД в «Вестях из рейха». Даже шаткое утверждение о том, что нападение на нейтральные Голландию и Бельгию (10 мая 1940 г.) последовало вследствие сотрудничества этих стран с Францией и Англией, в немецком обществе было воспринято как отвечающее истине{827}. Весьма удачным следует признать и решение Геббельса не давать чрезмерно оптимистичных прогнозов развития французского похода вермахта; тем большей была эйфория после сенсационно быстрой победы над Францией. СД передавала, что с началом войны на Западе немцы были уверены, что теперь события не будут развиваться так быстро, как это было в Норвегии или в Польше{828}. Большого энтузиазма не было, от этого эффектная немецкая победа над Францией стала в глазах немецкой общественности еще более яркой. Согласие народа и правительства было как никогда велико; казалось, ничто более не угрожает единству нации: Геббельс на радостях даже распорядился не контролировать более прослушивание иностранных радиостанций{829}, правда, это распоряжение было впоследствии отменено. Он мастерски организовал встречу Гитлера после победы над Францией — 6 июля 1940 г., когда фюрер вернулся в Берлин, на вокзале его встречала воодушевленная толпа. Гитлер был настолько тронут встречей, что, услышав при обходе почетного караула свой любимый «Баденвейлеровский марш», прослезился. Дорога от вокзала до рейхсканцелярии была усыпана цветами, а когда Гитлер вышел на балкон, стотысячная толпа берлинцев приветствовала его единодушным «хайль» и вытянутыми в «гитлеровском приветствии» руками. Это была настоящая демонстрация единства фюрера и народа{830}.

Так же реагировал Геббельс на скептическое отношение немцев (об этом доносила СД в «Вестях из рейха») к вновь объявившимся союзникам — итальянцам, которые в последней фазе войны с Францией выступили на стороне Германии и которых немецкая общественность — в общем, правильно — расценила как «захребетников». Как только до Геббельса дошли такие отклики, он мгновенно распорядился представить дело так, что Италия не вступала в войну по стратегическим соображениям фюрера, и если бы это потребовалось, Италия вступила бы в войну раньше{831}. Геббельс, впрочем, прекрасно понимал, что вряд ли удастся сломать стереотип итальянцев как невоинственной нации; он знал, что немцы не забыли «предательство» итальянцев в 1915 г. и в последующем старался обратить общее скептическое отношение к союзникам в более приемлемое или нейтральное русло — это ему удавалось вплоть до выхода Италии из войны летом 1943 г.

Даже в момент триумфа после победы над Францией Геббельс не желал упускать контроля над общественным мнением, в котором, впрочем, в одном вопросе не было полного единогласия — одни считали, что с французами следует обойтись по-рыцарски, другие призывали отомстить за Версаль 1919 г. Геббельс таким образом инструктировал подчиненных: «Не нужно создавать впечатления, что французы останутся безнаказанными, со всей определенностью нужно вновь и вновь повторять, что ни о каком перемирии не может быть и речи, сначала мы должны получить контроль над армией, флотом, вооружениями и полную уверенность, что в ближайшие 300–400 лет Франция будет миролюбивым государством. Нужно помнить предысторию Компьенского перемирия, когда мы с 3 октября до 11 ноября ждали решения о перемирии, которое в действительности стало капитуляцией»{832}. Такая установка Геббельса не совсем соответствовала намерениям Гитлера, который, как известно, обошелся с Францией «великодушно». Так же не совпадала с гитлеровской и с общественной установка Геббельса в оценке героя Первой мировой войны французского маршала Петена. СД передавала, что Петен для немцев был столь же культовой фигурой, как и фельдмаршал Гинденбург. Гитлер и сам испытывал уважение к престарелому французскому главнокомандующему. Геббельс же распорядился не делать из Петена фигуру, достойную сочувствия{833}. Не соответствовала желанию Гитлера и большинства немцев пропагандистская истерия, устроенная Геббельсом по поводу невозможности примирения с Англией. Геббельс, однако, оказался в итоге более прозорливым.

В годы Первой мировой войны немецкая армия по праву гордилась точностью фронтовых сводок, хотя и тогда трудно было избежать романтически-возвышенного восприятия происходящего; но информационные бюллетени, составленные нацистскими военными пропагандистами, превращались в противоположность точному и трезвому языку военных и напоминали скорее стиль сказителей. Это точно отмечал в «Записках филолога» Виктор Клемперер{834}.

За сведения с фронта отвечал информационный отдел вермахта, которым с 1939 г. руководил генерал-майор Хассо фон Ведель, но военные находились под постоянным давлением Минпропа. Первоначально Ведель указывал, что говорить правду — это первейший его долг. Вскоре он, однако, понял, что говорить правду ему просто не позволят. К тому же в задачу ведомства Веделя входило составление обобщенных сводок происшедшего на основании ежедневных донесений отдельных родов войск, а проверить адекватность этих сообщений Ведель не мог. В итоге авторы 2080 бюллетеней вермахта всю войну стояли перед сложнейшей задачей определения квадратуры круга, поскольку они должны были объективно информировать общественность о происходящем, но с другой стороны, они должны были противостоять вражеской пропаганде, то есть тоже заниматься пропагандой{835}.