Колодец одиночества - Маргарет Рэдклифф-Холл

Она не делала ничего и всегда говорила очень мало, не чувствуя порывов к филантропии. Но вот что она отдавала своим собратьям — свободу своего салона, защиту своей дружбы; если им приносило облегчение приходить на ее собрания раз в месяц, они всегда были желанными гостями, если только были трезвыми. Выпивки и наркотиков она сторонилась из-за их безобразия — в этой знаменитой квартире на набережной Вольтера пили чай, оранжад и кофейные сиропы со льдом.

О да, очень странная компания, если анализировать ее, выискивая ту или иную стигму! Их степени были так многочисленны и так детальны, что часто ставили в тупик самого пристального наблюдателя. Тембр голоса, сложение лодыжек, текстура руки, движение, жест — ведь мало у кого была столь откровенная внешность, как у Стивен Гордон, не считая Ванды, польской художницы. Она, бедная, никогда не знала, как лучше одеться. Если она одевалась как женщина, то выглядела как мужчина, а если одевалась как мужчина, то выглядела как женщина!

2

А их романы, такие странные, такие озадачивающие — как трудно классифицировать степени притяжения! Ведь не всегда они притягивали себе подобных, довольно часто — самых обычных людей. Так Арабелла, что была с Пат, внезапно вышла замуж, ей надоела Григг, как и ее предшественница. Ходили слухи, что теперь она безумно счастлива, потому что вскоре собирается стать матерью. И еще была Барбара, подруга Джейми, тоненькая девушка, очень верная и любящая, но до мозга костей женщина, каких поискать, и так по-женски привязанная к Джейми.

Они любили друг друга с детских лет, с тех лет, когда в горной шотландской деревушке более сильный ребенок защищал более слабого в школе и в игре среди шумных товарищей. Они росли вместе, как два молодых деревца, открытых всем ветрам, среди тусклых гор Шотландии, где так не хватает солнечного света. В поисках тепла и защиты они склонялись друг к другу, и вот как-то весной, в брачный сезон, их ветви тихо переплелись. Вот так это случилось — они сплелись, как два молодых деревца, это было очень просто и драгоценно для них, в этом не было ничего таинственного или странного, за исключением того, что всякая любовь таинственна.

Сами себе они казались такими же, как другие влюбленные, для которых рассветы становятся ярче и сумерки нежнее. Рука об руку они ходили по деревенским улицам, вечером останавливаясь послушать волынку. И что-то в этой печальной, неземной музыке пробуждало музыкальную душу Джейми, так, что некие аккорды отзывались в ней, непохожие на плач волынки, но рожденные той же таинственной природой шотландских гор.

Счастливые дни; счастливые вечера, когда летняя жара в течение долгих часов лежала над мрачными холмами, еще долго после того, как мигающие лампы зажигались в окнах коттеджей деревушки Бидлс. Волынщик наконец собирался домой, но они вдвоем бродили по болотистым низинам, чтобы лечь на просторе рядом друг с другом среди ломкого, упругого торфа и вереска.

Они были детьми, они мало разбирались в словах, и в жизни, и в самой любви. Хрупкая Барбара, которой едва минуло девятнадцать; угловатая Джейми, которой еще не было двадцати. Они разговаривали, поскольку слова облегчают душу; разговаривали отрывистыми, довольно застенчивыми фразами. Они любили, потому что любовь пришла к ним естественно, на мягком упругом торфе и вереске. Но через некоторое время их мечты были разбиты, потому что такие мечты, как у них, казались в деревне странными. Умом они тронулись, говорили люди, бродят вдвоем целыми часами, словно влюбленная парочка.

Бабушка Барбары, суровая старая женщина, с которой она жила с раннего детства — бабушка Барбары не доверяла этой дружбе. «Не понимаю я ее чего-то, — хмурилась она, — какая-то она не такая, да и Джейми эта тоже. Девицам такое не под стать, и против всяких приличий!» И, поскольку она говорила с авторитетных позиций, ведь несколько лет она была в деревне начальницей почты, соседи кивали головами и соглашались: «Не под стать, так оно и есть, миссис Макдональд!»

Сплетни достигли ушей церковного служки, седовласого, мягкосердечного старого отца Джейми. Он смотрел на девушку изумленными глазами — он всегда изумлялся своей дочери. Плохой хозяйкой она была и большой неряхой; если она стряпала, то забрызгивала и посуду, и кухню, а ее руки на редкость неловко обращались с иглой; это он знал, потому что его пятки страдали от ее штопки. Вспоминая ее мать, он качал головой и вздыхал не раз, когда глядел на Джейми. Ведь ее мать была нежной, боязливой женщиной, и сам он был очень застенчивым, но их Джейми любила шагать по холмам против ветра, неловкое создание, похожее на мальчишку. Ребенком она охотилась на кроликов с хорьками; скакала на соседской рабочей лошадке, сидя верхом по-мужски, без стремян, без седла и уздечки; разные неслыханные вещи совершала она. И он, бедный, одинокий, озадаченный, все еще скорбевший по жене, не мог с ней справиться.

Но даже ребенком она, бывало, сидела за пианино и подбирала мелодии собственного сочинения. Он сделал все, что мог; ее учила играть мисс Моррисон из соседней деревни, потому что, казалось, лишь музыка могла укротить ее. И, когда Джейми выросла, ее мелодии выросли вместе с ней, обретая целеустремленность и силу вместе с ее телом. Она могла часами импровизировать зимними вечерами, если Барбара сидела в их гостиной и слушала. Он всегда привечал Барбару в пасторском доме; они были такими неразлучными, эти двое, с самого детства — и что же теперь? Он хмурился, вспоминая сплетни.

Довольно робко он заговорил с Джейми.

— Послушай, милая моя, когда вы все время вместе, у парней нет возможности ухаживать за вами, а бабушка Барбары хочет, чтобы девушка вышла замуж. Пусть она гуляет с каким-нибудь парнем по субботним дням; вот молодой Макгрегор — прекрасный, надежный малый, и говорят, что он влюблен в малышку…

Джейми взглянула на него, мрачно нахмурившись:

— Не хочет она гулять ни с каким Макгрегором!

Церковный служка опять покачал головой. В руках собственного ребенка он был полностью беспомощен.

Потом Джейми отправилась в Инвернесс, чтобы лучше изучать музыку, но каждые выходные она проводила в доме пастора, и их дружба с Барбарой вовсе не прервалась; казалось, теперь они были преданы друг другу как никогда, несомненно, из-за вынужденных расставаний. Через два года служка внезапно умер, оставив Джейми все немногое, что он имел. Она ушла из старого серого дома и сняла комнату в деревне рядом с Барбарой. Но антагонизм окружающих, больше не сдерживаемый уважением к мягкому, похожему на ребенка пастору, проявился очень остро — эти добрые люди стали враждебными к Джейми.

Барбара плакала.

— Джейми, давай уедем… они нас ненавидят. Уедем туда, где никто нас не знает. Мне уже двадцать один, я могу идти куда хочу, меня не смогут остановить. Забери меня от них, Джейми!

Несчастная, сердитая, не знающая, что поделать, Джейми обнимала девушку:

— Куда я могу забрать тебя, маленькая моя? Ты слабая, а я ужасно бедная, вспомни об этом.

Но Барбара продолжала умолять:

 — Я буду работать, я полы буду мыть, я что угодно буду делать, Джейми, только давай уедем туда, где нас никто не знает!

И вот Джейми обратилась к своему учителю музыки в Инвернессе, умоляя помочь ей. Что она могла бы делать, чтобы заработать на жизнь? И, поскольку этот человек верил в ее талант, он помог ей советом и одолжил ей денег, настаивая, чтобы она уехала в Париж учиться и завершила свое композиторское образование.

— Ты действительно слишком хороша для меня, — сказал он ей, — и там жизнь будет для тебя значительно дешевле. Сама перемена обстановки уже пойдет тебе на пользу. Я напишу этим же вечером начальнику Консерватории.

Это было вскоре после окончания войны, и теперь они вместе были в Париже.

Что до Пат, она собирала своих мотыльков и жуков, и, когда ей благоприятствовала судьба, случайных женщин. Но судьба так редко благоприятствовала Пат — после Арабеллы коллекция ограничивалась одними жуками. Бедная Пат, ставшая с недавних пор довольно мрачной, пристрастилась к цитатам из американской истории, мрачно говоря о кровавых следах на снегу, оставленных тем, что она окрестила «армией презренных». Она, казалось, была одержима генералом Кастером, отважным и очень невезучим героем. «Все время одно — последняя скачка Кастера, — говорила она. — Нет толку говорить, весь этот проклятый мир собирается снять с нас скальпы!»

Что до Маргарет Роланд, ее никогда не привлекали молодые, чьи сердца были цельными и свободными — по натуре она была браконьером. А что до Ванды, ее возлюбленные были так разнообразны, что никакого правила нельзя было найти для суждения о них. Она любила напропалую, без карты и без компаса. Эмоции Ванды были лодкой без руля, и эту лодку сбивал то туда, то сюда изменчивый ветер, сначала к нормальным, потом к аномальным; лодка с порванными парусами и обломанными мачтами, которая никогда не видела гавани.