Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк - Гарднер Дозуа

Голеску осекся и уставился на Эмиля. И хлопнул себя по лбу — так в театре показывают, что на человека снизошло божественное озарение.

— Минуточку, минуточку! Она знает о твоих способностях! Потому-то она тебя и держит, да? Ха!

На миг он умолк, но пялился на Эмиля так внимательно, что тот даже вышел из транса. Человечек робко поднял глаза и, увидев, как исказилась физиономия Голеску от неистовой благожелательности, пискнул, уронил палочку и прикрыл голову обеими руками.

— Мой драгоценный скукоженный гений! — пророкотал Голеску, подхватив Эмиля на руки и стискивая его в объятиях, — Мой крошечный дружок, мой миниатюрный братец, мой сладчайший из упырей! Ну что, моя прелесть, хочешь еще сосисочку? Нет? Мамалыгу? Молочный пунш? Горячий шоколад? Голеску даст тебе все, что захочешь, моя красотулечка! Пройдемся по ярмарке вместе!

Когда Голеску, волоча за собой Эмиля, вернулся в густую тень у задней повозки, кошелек заметно полегчал. Эмиль был так набит сосисками и сахарной ватой, что туговато соображал, а все внимание его занимали дешевая кукла и волчок. Тем не менее Голеску вытащил из кармана новенькую колоду, разорвал обертку и перетасовал карты, глядя на Эмиля глазами влюбленного волка.

— Я о таком слыхал, мое хилое чудо, — проворковал он, перебирая карты толстыми пальцами. — Люди, совершенно не приспособленные к жизни, да-да, иногда настолько не от мира сего, что их приходится кормить и пеленать, словно грудных детей. И при этом обладают блестящим талантом! Неимоверная одаренность во всем, что касается цифр и знаков! Давай-ка посмотрим, относишься ли ты к подобным феноменам…

Час, потраченный на всестороннюю проверку, к удовольствию Голеску подтвердил, что Эмиль способен более чем ловко обращаться с картами: достаточно было просто помахать перед его носом разложенной веером колодой, и он точно запоминал последовательность карт.

— А теперь, мой милый мальчик, остается ответить лишь на один вопрос, — начал Голеску, швыряя колоду через плечо во мрак ночи. Карты разлетелись, словно сухие листья. — Почему же мадам Амонет не пользуется твоими несравненными талантами, чтобы нажить себе богатства сверх пределов даже самых алчных мечтаний?

Эмиль ничего не сказал.

— Казалось бы, проще простого. Решительно не понимаю, — повторял Голеску, пригнувшись, чтобы поглядеть на очередь, выстроившуюся к двери передней повозки.

Оттуда только что вышла женщина, она всхлипывала и заламывала руки. Хотя ярмарка уже понемногу пустела, в очереди было несколько явных головорезов, которые дожидались… Чего? Предсказания будущего? Вряд ли. У некоторых, судя по всему, под одеждой были припрятаны объемные свертки.

— С таким болванчиком-везунчиком, как ты, она была бы царицей игорных домов от Монте-Карло до Санкт-Петербурга, — Дивился Голеску. — Да и вообще с такой-то фигурой она могла бы стать самой богатой шлюхой в Риме, Вене или Будапеште! Ну, то есть если в маске… Так почему же она засиживается допоздна, скупая у мелких грабителей краденые ложки да часы? Какой с этого навар? Эмиль, дружочек, что ей нужно?

— Черное Зелье, — ответил Эмиль.

Когда последний головорез убрался восвояси, из повозки показалась Амонет и взглянула прямо на Голеску, расположившегося в темноте. Он-то собирался устроить эффектный выход, но теперь, когда рассчитывать на элемент неожиданности уже не приходилось, просто помахал рукой с глуповатым видом.

— Где Эмиль? — сурово спросила Амонет.

— Цел и невредим, о моя королева, — ответил Голеску, приподняв Эмиля за шкирку. Тот, испугавшись света, жалобно заверещал и закрыл глаза. — Спасибо, мы прекрасно провели вечер.

— Иди спать, — велела Амонет Эмилю.

Человечек вывернулся из рук Голеску и метнулся в повозку.

— Вы его покормили? — спросила Амонет.

— По-царски! — заявил Голеску, — Вы спросите, где я взял на это средства? А вот! — И он показал кошелек с тем, что осталось от двадцати тысяч леев, и позвенел им, придав лицу самое что ни на есть соблазнительное выражение. К величайшей досаде Голеску, у Амонет даже глаза не блеснули.

— Приведите лошадей и запрягайте. Мы уезжаем.

Голеску был обескуражен.

— Разве вам не хочется узнать, откуда у меня эти славные денежки?

— Украли? — спросила Амонет, сняв с крюка у двери фонарь и погасив его.

— Как можно?! — с неподдельным возмущением воскликнул Голеску. — Если хотите знать, я их выиграл и принес вам. Догадался, сколько просяных зерен в кувшине.

За прошедший вечер он уже несколько раз — и в различных вариантах — успел представить себе ее страстную признательность. Тем не менее Голеску не был готов к тому, что произошло на самом деле. Амонет развернулась, стремительно, словно змея, и схватила его за горло.

— Как вы догадались? — спросила она. Очень тихо.

— Я необычайно талантлив! — прохрипел Голеску, чувствуя, как глаза его лезут на лоб.

Амонет сильнее сжала пальцы.

— Это ведь Эмиль догадался, правда?

Голеску только кивнул — чтобы говорить, ему не хватало воздуха.

— Надеюсь, вы не додумались втянуть Эмиля на азартные игры?

Голеску помотал головой. Она вплотную приблизила к нему лицо.

— Только попробуйте взять Эмиля в игорный дом: поймаю — убью. Понятно?

Она разжала пальцы и отшвырнула Голеску к повозке. Тот выпрямился, вдохнул воздуху, поправил съехавшую на лоб шляпу и сказал:

— Ну что ж, я узнал его тайну. Да будет мне позволено смиренно поинтересоваться у мадам, какого черта она не воспользуется нашим миниатюрным другом, чтобы стать возмутительно богатой?

— Потому что никакой тайны у Эмиля нет, — прошипела Амонет. — Он сам тайна.

— Ах, это все объясняет, — буркнул Голеску, потирая шею.

— Вот и хорошо, — отозвалась Амонет. — А теперь приведите лошадей.

Голеску сделал, что велели, кипя от возмущения и любопытства — и от кое-чего еще, в чем он не смог бы признаться даже себе. Сказать, будто Амонет в гневе была прекрасна, было нельзя ни при каком насилии над воображением, однако…

Ощущение ее пальцев на коже, неожиданная сила ее рук… и аромат ее дыхания — так близко… словно какая-то неведомая пряность…

— Неужели мое глупое сердце поработила страсть? — вопросил он лошадь, запрягая ее в повозку.

* * *

Весь остаток безлунной ночи они ехали вдоль темной реки и много раз слышали волчий вой в далеком темном лесу.

Этот вой пробудил у Голеску героические фантазии. В них он размахивал исполинским ружьем и выпускал в стаю свирепых хищников бессчетное множество пуль, защищая Амонет, и она была так благодарна за своевременное спасение, что… что сняла большую часть одежды и устрашающую маску, которую до сих пор носила. В действительности Амонет оказалась прекрасной, хотя ему никак не удавалось толком рассмотреть ее, поскольку стоило Голеску броситься в ее объятия, как ноги у него запутались в чем-то похожем на розовую сахарную вату, которую кто-то бросил на ярмарочной площади…

А потом розовые волокна превратились в паутину, а Эмиль был попавшей в нее букашкой, и он все визжал и визжал тоненьким голоском, что было довольно странно: ведь он же упырь.

— Упыри ведь сами высасывают кровь? — удивленно спросил Голеску у Амонет, но она побежала к темной реке, которая была Нилом, а Голеску побежал за ней, на ходу разоблачаясь, но тут из-за пирамид взошло солнце.

Голеску хрюкнул и сел, щурясь от утреннего света.

— Мы стоим, — объявил он.

— Да, — отозвалась Амонет, распрягая лошадей.

Судя по всему, ночью они свернули с дороги и теперь находились на лесной поляне, со всех сторон окруженной густым кустарником.

— Вы разобьете лагерь здесь, — сказала Амонет. — А мне нужно кое с кем встретиться. Будете жить в передней повозке и присматривать за Эмилем. Я вернусь самое позднее через три дня.

— Конечно, — буркнул Голеску, еще не проснувшись окончательно.

Он сидел, почесывая небритый подбородок и глядя, как Амонет уводит лошадей за кусты. Было слышно, как где-то совсем близко журчит вода. А вдруг Амонет собирается не только напоить лошадей, но и искупаться в живописном лесном озерке?

Он спрыгнул на землю и поспешил следом за Амонет, стараясь двигаться как можно тише, но его тайные надежды не оправдались: Амонет просто стояла на берегу, скрестив руки на груди, и смотрела, как лошади пьют. Голеску содрогнулся. Яркий утренний свет явно не был ей лучшим другом.

С невозмутимым видом приблизившись, Голеску спросил:

— А что же кушает наш юный друг, помимо сахарной ваты и сосисок?

— Корнеплоды, — ответила Амонет, не утруждаясь даже повернуть голову. — Картошку, репу, морковь, пастернак. Надо их сварить и размять, без соли, без перца, без масла, иначе он не станет есть. Хлеб он ест любой, если обрезать корку. Поленту, но опять же без соли и масла. Пьет он воду.