Россия. Век XX-й (1939-1964) - Вадим Кожинов

Нет спора, что после смерти Сталина «оттепель» стала гораздо более интенсивной. Однако наивно видеть в этом (как делают многие) некую личную заслугу того же Хрущева. Речь должна идти о естественном пути самой истории, по которому Хрущев — кстати сказать, вслед за Берией и Маленковым — в сущности был вынужден идти, не мог не идти, — хотя, между прочим, не единожды пытался сопротивляться (например, после восстания в ноябре 1956-го в Венгрии).

Мое утверждение, что Хрущев — совершенно независимо от его личных качеств — просто не мог не идти по «либеральному» (в той или иной мере) пути, его нынешние апологеты, вероятно, будут оспаривать. Но то же самое доказывают, например, два историка молодого поколения, которые исследовали послесталинский период, — Е.Ю. Зубкова и О.В. Хлевнюк. Последний писал в 1996 году о ситуации после смерти Сталина: «Как показала Е.Ю. Зубкова[494], круг основных вопросов, которые пришлось бы решать новому руководству, кто бы ни оказался во главе его, а также направления возможных перемен „в известном смысле были как бы заранее заданы“… (выделено мною. — В.К.) все… „болевые точки“ в той или иной мере проявились и осознавались еще при Сталине»[495]. Важно отметить, что цитируемые историки «новой волны» свободны от тенденциозности прежних времен.

Тот факт, что так называемая оттепель была к 1953 году всецело назревшей, ясен из поистине мгновенного ее осуществления: не прошло и месяца со дня смерти Сталина, а «оттепельные» явления уже стали очевидными для всех. И если обратиться к действиям трех главных лиц тогдашней власти, то раньше и активнее других проявил себя Берия, затем Маленков и лишь позднее — Хрущев, которого пытаются и сегодня представить истинным «отцом оттепели», — притом он-де стал таковым благодаря своим личным качествам. А ведь в последнее время были опубликованы сведения, из которых явствует, что, будучи в 1935–1937 годах «хозяином» Москвы, а в 1938-1949-м — Украины, Хрущев являл собой одного из немногих наиболее активных вершителей репрессий. Выше об этом уже шла речь, но стоит еще раз напомнить, что есть основания видеть в Хрущеве, ставшем в декабре 1949 года секретарем ЦК, вообще главного «соратника» Сталина в репрессиях последующих лет, — в том числе в многостороннем «деле» о «сионистском заговоре».

В связи с этим целесообразно вторично обратиться к одному очень многозначительному эпизоду. После смерти Сталина, который был одновременно председателем Правительства и Первым (определение «генеральный» только как бы подразумевалось, но давно уже не употреблялось) секретарем ЦК, эти верховные посты были «поделены» между Маленковым и Хрущевым. Тогда же появился новый секретарь ЦК, Н.Н. Шаталин, который ранее, в 1944–1947 годах, побывал 1-м заместителем Маленкова — начальника Управления кадров ЦК, ведавшего (до 1946 года) «органами». Очевидно, что и теперь, в 1953-м, Шаталин в качестве секретаря ЦК должен был контролировать работу МВД — это следует и из его высказываний на Июльском пленуме ЦК, посвященном «разоблачению» Берии, и из того факта, что после ареста этого министра ВД именно Шаталин был назначен 1-м заместителем нового министра ВД — С.Н. Круглова.

14 марта 1953-го, когда Хрущев стал фактически «главным» (официально он был провозглашен «Первым» позднее, 13 сентября) секретарем ЦК, Шаталин, как естественно полагать, заменил его в качестве непосредственного «куратора» МВД в Секретариате ЦК. Ибо на «антибериевском» пленуме ЦК Шаталин сообщил, что Берия в марте-июне 1953 года действовал, «обходя» решения ЦК, и он, Шаталин, «жаловался» тогда Хрущеву, который в ответ говорил о бесполезности «проявлений недовольства», пока МВД во власти Берии.

Тут же Шаталин рассказал о вызвавшей его — и, надо думать, равным образом Хрущева — резкое недовольство акции Берии: «…взять всем известный вопрос о врачах. Как выяснилось, их арестовали неправильно. Совершенно ясно, что их надо освободить, реабилитировать и пусть себе работают. Нет, этот вероломный авантюрист (Берия. — В.К.) добился опубликования специального коммюнике Министерства внутренних дел, этот вопрос на все лады склонялся в нашей печати и т. д… Ошибка исправлялась методами, принесшими немалый вред интересам нашего государства. Отклики за границей тоже были не в нашу пользу»[496].

Если вспомнить (см. выше), как Хрущев через три года, 29 августа 1956-го, заявил друзьям СССР из Канады, что «некоторые евреи» намеревались превратить Крым в «американский плацдарм», придется усомниться в его готовности после смерти Сталина прекратить все «дела» о «сионистских заговорщиках» (что уже в конце марта — начале апреля 1953-го начал осуществлять Берия).

Могут возразить, что жестокий приговор по «делу» Еврейского антифашистского комитета, вынесенный 18 июля 1952 года, был отменен 22 ноября 1955-го, когда Хрущев был уже полновластным правителем страны. Но многозначительно, что в «определении» Военной коллегии Верховного Суда СССР, отменявшей приговор, все же содержались обвинения в адрес деятелей ЕАК: «…некоторые из осужденных по данному делу… присваивали себе несвойственные им функции… а также… допускали суждения националистического характера»[497]. Кроме того, «определение» Верховного Суда не было тогда опубликовано — разумеется, не без воли Хрущева.

Естественно полагать, что упорное нежелание Хрущева признать необоснованность «дел» о «сионистских заговорщиках» было обусловлено его собственной руководящей ролью в «разработке» этих «дел» (тот факт, что именно он возглавлял «комиссию», решившую вопрос о расправе с «сионистами» на автозаводе имени Сталина, бесспорно подтверждается сохранившимися документами).

Словом, считать — как это, увы, делают сегодня многие авторы и ораторы — «реабилитационные» акции Хрущева после смерти Сталина выражением его личной «доброй воли» нет никаких оснований. До 1953 года он вел себя совершенно иначе, и новое его поведение диктовалось новой исторической ситуацией (к тому же он явно «отставал» в этом плане от того же Берии…).

Хотя, как уже отмечалось, масса документов сталинского времени была по указанию Хрущева уничтожена, в последнее время все же появились публикации, свидетельствующие о том, что поведение Никиты Сергеевича до 1953 года ни в коей мере не дает оснований усматривать в нем «гуманиста». Вот, например, два фрагмента из стенограмм выступлений Хрущева. Еще в январе 1936 года, то есть за год до 1937-го, он с неудовольствием констатировал: «Арестовано только 308 человек. Надо сказать, что не так уж много мы арестовали людей (С места: „правильно!“). 308 человек для нашей Московской организации (ВКП(б) — В.К.) — это мало (С места: „правильно!“)». И 14 августа 1937 года: «Нужно уничтожать этих негодяев… нужно, чтобы не дрогнула рука, нужно переступить через трупы врага на благо народа». И результат: «… к началу 1938 г.… были репрессированы фактически все секретари МК и МГК (из 38 секретарей… избежали репрессий лишь трое), большинство секретарей райкомов и горкомов[498] (136 из 146), многие руководящие советские, профсоюзные, хозяйственные, комсомольские руководители, специалисты, деятели науки и культуры. Разрешение на арест давала „тройка“[499], в состав которой входил и первый секретарь МК и МГК ВКП(б)»[500].

Или «жалоба» Хрущева, посланная Сталину в 1938 году уже из Киева: «Украина ежемесячно посылает 17–18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более 2–3 тысяч. Прошу Вас принять срочные меры»[501].

«Поклонники» Хрущева, вероятно, скажут, что он вел себя подобным образом в силу давления атмосферы тех лет, а когда после смерти Сталина появилась, так сказать, возможность не прибегать к репрессиям, Никита Сергеевич выявил свою истинную сущность гуманного, доброго правителя. Во многих сочинениях и выступлениях преподносится именно такого рода точка зрения — пусть и не всегда с такой элементарной прямотой.

При этом освобождение из лагерей и ссылки сотен тысяч политических заключенных целиком и полностью связывают со «смелым» хрущевским докладом на ХХ съезде партии 25 февраля 1956 года (именно такое мнение господствовало и на упомянутой выше конференции 1994 года). Между тем еще в начале 1990-х годов были опубликованы документы, из которых явствует, что освобождение политических заключенных началось сразу же после издания Указа 27 марта 1953 года «Об амнистии», принятого по инициативе Берии, и к осени этого года вышло на свободу около 100 тысяч (из 580 тысяч) политических заключенных, имевших небольшие сроки. Далее, уже к 1 января 1955-го (Хрущев стал полновластным правителем 8 февраля этого года, отстранив Маленкова с поста предсовмина) были освобождены еще 170,9 тысячи человек[502]. Таким образом, около половины политических заключенных получило свободу еще до того момента, когда Хрущев обрел единоличную власть.