День независимости - Ричард Форд

С официальной моей точки зрения, начиная с этих минут нельзя пропускать мимо глаз ничего, совсем ничего: география дает натуральное подтверждение словам Эмерсона о том, что любая деятельность совершается в момент перехода, в миг, когда ты «бросаешься в пропасть или пустишься бежать к цели». Пол оказал бы себе очень большую услугу, если бы отложил «Нью-Йоркер» и попытался рассмотреть и описать свое положение в этих полезных понятиях: переход, отказ от прошлого. «Нам следует преимущественно обращать внимание на жизнь текущую, а не на жизнь прошедшую». Надо мне было не книгу с собой взять, а кассету с записью.

Однако он замкнулся в звуковом коконе «Двух влюбленных на летнем ветру», читает, шевеля губами, «Городские разговоры», и плевать ему на интересное кино, которое показывают за его окошком. Путешествие стало наконец раем глупца[81].

Я ненадолго сворачиваю на живописную стоянку под Коблскиллом, чтобы размять спину (копчик уже ноет). Оставив Пола в машине, вылезаю наружу и подхожу к парапету из песчаника, за ним светится плейстоценовая долина – огромная, пустынная, зеленая и коричневая, исполненная животного величия материковая империя, что способна нагнать страх на любого отважного первопроходца, надумавшего ее покорить. Я даже залезаю на парапет, несколько раз набираю полные легкие чистого воздуха, несколько раз подпрыгиваю – ноги вместе, ноги врозь, – приседаю, наклоняюсь, касаясь носков ног, резко сжимаю и разжимаю пальцы, вращаю головой, вдыхаю плывущие по влажному воздуху ароматы. Вдали парят ястребы, пикируют ласточки, зудит крошечный самолетик, кружит похожий на стрекозу дельтаплан, и восходящие потоки молекул раскачивают его. В невидимом далеком доме хлопает дверь, где-то сигналит автомобиль, лает собака. А по другую сторону долины солнце нарисовало желтый квадрат на западном склоне холма, и там, посреди изумрудного поля, останавливается крохотный, но отчетливый красный трактор, маленький человечек в шляпе выбирается из него и начинает восхождение на верхушку холма, с которого только что съехал на тракторе. Он долго и медленно поднимается, удаляясь от своего агрегата, сворачивает, проходит немалое расстояние вдоль искривленного гребня холма, а после решительно, хоть и не драматично переваливает гребень и скрывается в мире, что лежит за ним. Хорошие мгновения, их стоит посмаковать, жаль, что мой сын не сумел оторваться от чтения и разделить их со мной. Ты можешь привести лошадь к водопою, но петь оперные арии ты ее не заставишь.

Некоторое время я стою, просто глядя перед собой, ни на что в частности, разминка моя закончилась, спину отпустило, сын сидит в машине, читает журнал. Желтый квадрат на склоне холма понемногу выцветает, затем таинственным образом сползает влево и затемняет, вместо того чтобы высветить, зеленый покос, и я решаю – удовлетворенный и ощутимо оживший, – что пора уезжать.

Из мусорной урны свисает пластиковый пакет с пенопластовыми светло-зелеными шариками, какими обкладывают в коробках рождественские подарки или возвращаемую из ремонта спиннинговую катушку. Послеполуденный теплый ветерок катает легкие шарики по стоянке. Я задерживаюсь, чтобы запихать пакет поглубже и собрать разлетевшиеся шарики.

Пол отрывается от «Нью-Йоркера», смотрит, как я очищаю от шариков асфальт вокруг машины. Я оглядываюсь на него, руки мои полны липких зеленых шариков. Он прикасается к пораненному уху под наушником, медленно складывает пальцы пистолетом, подносит его к виску, беззвучно произносит «бум», в жуткой пародии смерти откидывает голову назад, а затем возобновляет чтение. Страшноватенько. С этим любой согласился бы. Но и чертовски смешно. Не такой уж он и плохой мальчик.

Короткие перегоны гораздо лучше всех прочих.

Сразу после пяти мы с Полом проскакиваем пригороды Онеонты, сворачиваем на 28-е, на север, и дальше едем вдоль снова разлившейся Саскуэханны – собственно говоря, мы почти уже и приехали. (География, помимо того что она поучительна, является также основой коммерческой привлекательности Северо-востока и его наистрожайше охраняемым секретом, потому что через три часа езды отсюда ты можешь оказаться на омываемом тихими волнами берегу пролива Лонг-Айленд и смотреть, совершенно как Джей Гетц[82], на манящий огонек бакена, а еще через три отправиться на коктейль, устроенный чертовски близко к месту, в котором старина Натти[83] впервые пролил кровь, – вот вам пара местных обитателей, столь же не схожих, как Сиэтл и Уэйко.)

Тенистое от гикори и кленов 28-е шоссе бежит к верховьям реки, рассекая крошечные, словно открыточные, деревушки, минуя фермы, лесные угодья, придорожные ранчо и разноуровневые дома на одну семью. Мимо проносится роща, в которой можно срубить для себя рождественскую елку, сад, в котором можно набрать малины или яблок, дешевый пансионат на засаженном кленами склоне холма, питомник служебных собак, уродливая вырубка, граничащая с малопроизводительным покосом, где на краю гравийного карьера пасутся гернзейские коровы.

Здесь вы наверняка найдете комитеты по планированию и построенные ими районы; прописанные до последней мелочи строительные кодексы и санитарные нормы; правила прокладки тротуаров и законы об устройстве кровель – но также и все еще девственные участки, на которых можно построить летний домик или поставить жилой автофургон в точности так, как вам хочется, – прямо через дорогу от хорошего ресторана с гвинейской кухней, собственным соусом «Маринара» и бочковым пивом; в 10 утра компании ночных гуляк завершают в этом ресторане уик-энд, проведенный в Милфорде. Иными словами, найдете прелестную смесь скромной красоты Вермонта с непритязательным сельским захолустьем, и все это в нескольких часах езды от моста Джорджа Вашингтона. (Время от времени расползаются мрачные слухи о том, что именно в этих местах столичные бандюки закапывают результаты своих промашек, – ну да у всякого места имеются свои недостатки.)

Между тем настроение мое резко улучшается, и мне уже хочется вовлечь Пола в задуманное мной импровизированное обсуждение Дня независимости, попытаться внушить ему, что этот праздник не сводится к обмену траченными молью шуточками с обряженными в костюм Дяди Сэма мужиками, к гаремным стражам, которые описывают перед торговыми центрами концентрические круги, что на самом деле этот день дает повод поразмыслить над предоставленными человеку возможностями, осторожно подводит нас к попыткам понять, от чего мы зависим (от гавканья в честь покойного бассета, от дум насчет того, о чем мы думаем, от покалывания в пенисе и так далее), а затем к осмыслению способов достижения независимости, если таковая возможна, и, наконец, к решению, которое мы можем принять всем во благо, – просто-напросто плюнуть на эти дела.

Возможно, такой разговор – единственный способ, которым отец в случае надобности может попытаться помочь сыну решить его жизненные проблемы, то есть, высокопарно выражаясь, поднять над ним, точно звездный свод, полог полезных постулатов и надеяться, что сын, подобно астроному, соединит их с собственными наблюдениями и воззрениями. Все остальное, чисто родительское, – нападки, призывы к чистоте и порядку, нотации о том, что нельзя воровать презервативы, разбивать автомобили, драться с охранниками, оглоушивать отчимов (даже если они того и заслуживают), мучить безвинных птичек, являться в суд в непотребном виде, что это наверняка скажется на возможности пожить в Хаддаме со мной, а следом и на шансах получить стипендию в «Уильямсе», – это все попросту не сработает. За то головокружительно краткое время, что мы проведем вместе, Пол лишь прикроется хриплым гавканьем, вороватыми улыбками и угрюмым молчанием, и все закончится тем, что, разъяренный, я верну его в Дип-Ривер, чувствуя себя потерпевшим полный провал неудачником (да таковым и являясь). В конце-то концов, я не знаю, что с ним не так, и никогда не знал, и вовсе не уверен, что это «не так» не есть метафора чего-то другого, каковое и само по себе – тоже метафора. Не исключено, однако ж, что нечто дурное в нас – если в нас что-то дурно – не так уж и отличается от того, что неразличимо дурно в любом человеке (в то или иное время). Все мы несчастливы, все не знаем почему, и все доводим себя до психоза, стараясь усовершенствоваться.

Мой сын запихивает «уокмен» в сумку, кладет «Нью-Йоркер» на приборную доску, и тот отражается, отвлекая меня от дороги, в ветровом стекле, а Пол прихватывает с заднего сиденья лежащий поверх моей ветровки «РИЕЛТОР» зелененький томик Эмерсона и принимается листать его. Ну что же, это больше того, на что я рассчитывал, хотя, похоже, книжку, которую я послал ему почтой, он так и не раскрыл.

– Ты не думаешь, что предпочел бы иметь ребенка с синдромом Дауна или обычным умственным расстройством? – спрашивает он, небрежно перелистывая «Доверие к себе» сзаду наперед, как журнал.