Эрос невозможного. История психоанализа в России - Александр Маркович Эткинд

событий Адлер вынашивал собственную версию психоанализа, в которой доказывал первичный характер мотива, который казался ему столь же фундаментальным, как фрейдовский Эрос: влечения к власти. Надо думать, что опыт общения с молодыми русскими марксистами весьма пригодился Адлеру в развитии этих мыслей.

Фрейд не признал новаций Адлера, и тому со своими сторонниками довольно скоро пришлось выйти из Венского психоаналитического общества. Троцкий был в курсе проблем Адлера, но понимал их на свой лад. Цитируем: Иоффе «лечился у прославившегося впоследствии „индивидуал-психолога“ Альфреда Адлера, вышедшего из школы Зигмунда Фрейда, но к тому времени уже порвавшего с учителем и создавшего свою собственную фракцию». Случилось это в конце 1911 года. Троцкий «время от времени» встречался с Адлером и позже, и в 1923 году охарактеризовал эти встречи так: «В течение нескольких лет моего пребывания в Вене я довольно близко соприкасался с фрейдистами, читал их работы и даже посещал тогда их заседания». Об Адлере в воспоминаниях Троцкого читаем: «Первое посвящение, очень, впрочем, суммарное, в тайны психоанализа я получил от этого еретика, ставшего первоучителем новой секты. Но подлинным моим гидом в область тогда еще мало известного широким кругам еретизма был Иоффе. Он был сторонником психоаналитической школы в качестве молодого медика, но в качестве пациента он оказывал ей необходимое сопротивление и в свою психоаналитическую пропаганду вносил поэтому нотку скептицизма». Сам Троцкий относился к «фрейдистам» противоречиво: «…меня всегда поражало в их подходе сочетание физиологического реализма с почти беллетристическим анализом душевных явлений».

Троцкий вспоминал все это со знанием дела, которому он обязан не только Иоффе. В 1931 году ему пришлось направить к берлинским психоаналитикам свою дочь, которая через два года лечения покончила с собой. Исаак Дойчер, автор трехтомной его биографии, засвидетельствует: «Троцкий занимался вопросами психоанализа глубоко и систематически и поэтому знал недостатки этого метода». А тогда, в Вене, он, естественно, не оставался в долгу у младшего друга: «…в обмен на уроки психоанализа я проповедовал Иоффе теорию перманентной революции и необходимость разрыва с меньшевиками».

Психоаналитическое лечение Иоффе было интенсивным – в те годы пациент приходил к аналитику 5–6 раз в неделю, – и дорогим. Платила Адлеру, наверно, не партийная касса; Иоффе обходился собственными средствами – его отец был богатым крымским купцом.

Мы не знаем, сколько длилось лечение. Во всяком случае, в 1912 году Иоффе был вновь арестован и до самой Февральской революции находился на сибирской каторге. Там он проводил каторжанам любительский психоанализ, отчет о котором – с каторги! – oпубликовал в журнале «Психотерапия». Откровенно слабая работа, напечатанная журналом, скорее всего, в порядке политического хулиганства, посвящена случаю ссыльного фельдшера, которого пытался лечить Иоффе. После множества шантажных попыток самоубийства фельдшер покончил с собой на глазах жены и товарищей; несколько сеансов с Иоффе ему, как видно, не помогли. Статья завершалась эффектной концовкой, которая для нас, знающих судьбу самого Иоффе, звучит волнующе: «Такова трагическая судьба одного из многих „здоровых“ людей нашего времени, это – жизнь-загадка! Но если есть какой-то ключ к разгадке этой тайны, то он может лежать только в том, чтобы „тайное“ сделать явным, „бессознательное“ – осознанным… Когда-либо эта задача будет разрешена вполне – и многие, многие будут избавлены от повторения подобной трагической судьбы».

Иоффе избавлен не был.

Революция справилась лучше

После 7 лет перерыва Иоффе снова встретился с Троцким. Тот рассказывает: «…выбранный в Петербургскую городскую думу, Иоффе стал там главою большевистской фракции. Это было для меня неожиданностью, но в хаосе событий вряд ли я успел порадоваться росту своего венского друга и ученика. Когда я стал уже председателем Петроградского совета, Иоффе явился однажды в Смольный для доклада от большевистской фракции Думы. Признаться, я волновался за него по старой памяти. Но он начал речь таким спокойным и уверенным тоном, что всякие опасения сразу отпали. Многоголовая аудитория Белого зала в Смольном видела на трибуне внушительную фигуру брюнета с окладистой бородой с проседью, и эта фигура должна была казаться воплощением положительности и уверенности в себе». Глубокий бархатный голос… Правильно построенные фразы… Округленные жесты… Атмосфера спокойствия… Возможность естественно подняться с разговорного тона до настоящего пафоса… Троцкий знал в этом толк и дает талантам 34-летнего Иоффе наивысшую оценку. «В изысканной одежде дипломата, с мягкой улыбкой на спокойном лице… Иоффе с любопытством поглядывал на близкие разрывы снарядов, не прибавляя и не убавляя шага».

Вспоминая все это в далекой Мексике, Троцкий бережет память о друге и вместе с тем не упускает случая подчеркнуть факт поразительной человеческой метаморфозы. «Это приятно удивило меня: революция справилась с его нервами лучше, чем психоанализ… Революция его подняла, выправила, сосредоточила сильные стороны его интеллекта и характера. Только иногда в глубине зрачков я встречал излишнюю, почти пугающую сосредоточенность».

Для характеристики невроза и личности Адольфа Иоффе интересно проследить один сюжет из его переписки с Лениным. В письме Иоффе от 17.03.21 Ленин пишет: «С большим огорчением прочел Ваше глубоко взволнованное письмо от 15.03. Вижу, что Вы имеете самые законные основания к недовольству и даже возмущению, но уверяю Вас, что Вы ошибаетесь в поиске причин тому.

Во-1-х, Вы ошибаетесь, повторяя (неоднократно), что „Цека – это я“. Это можно писать только в состоянии большого нервного раздражения и переутомления. Зачем же так нервничать, что писать совершенно невозможную, совершенно невозможную фразу, будто Цека – это я. Это переутомление. Во-2-х, ни тени недовольства Вами, ни недоверия к Вам у меня нет…»

Нас в данном случае не интересует конкретная причина их размолвки. Очевидно, что Иоффе, задетый тем, что Ленин и ЦК пренебрегли его позицией, упрекает Ленина в, скажем так, недемократичности. Конечно, надо было быть и абсолютно уверенным в своей позиции деятелем, и очень смелым человеком, чтобы заявить Ленину: ЦК – это Вы. И в ответ тот, чрезвычайно нервничая, дважды повторяя одно и то же, подчеркнутое жирной чертой, и обходя суть дела, – объясняет их расхождения переутомлением Иоффе. Более того, он приводит тому в пример Сталина: «Как же объяснить дело? Тем, что Вас бросала судьба. Я это видел на многих работниках. Пример – Сталин. Уж, конечно, он-то бы за себя постоял». Советуя Иоффе отдохнуть – «не лучше ли за границей, в санатории», – Ленин заканчивает комплиментами в своем характерном стиле: «Вы были и остаетесь одним из первейших и лучших дипломатов и политиков…»

В ноябре 1924 года Иоффе назначается послом в Вену, причем местные дипломаты гадают, что явилось причиной назначения – болезнь Иоффе и необходимость лечиться у лучших венских врачей или