Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - Райан Корнелиус

Одним из свидетелей разграбления универмага в Карштадте совершенно случайно стал пастор Лекшейдт. Одна из прихожанок родила мертвого ребенка, и дитя кремировали. Охваченная горем мать хотела по всем правилам похоронить урну с пеплом, и Лекшейдт согласился присутствовать на похоронах, но до кладбища в Нойкельне, где женщина хотела похоронить ребенка, надо было пройти несколько миль под непрерывным артобстрелом. Женщина несла маленькую урну в хозяйственной сумке. Проходя мимо универмага, они увидели мародерствующие толпы. Прихожанка остановилась и вдруг сказала: «Подождите!» И Лекшейдт в изумлении смотрел, как она «исчезает в универмаге вместе с ношей». Через несколько минут она вернулась, победно размахивая парой крепких башмаков, и спросила: «Ну, так мы идем?» На обратном пути Лекшейдт постарался провести прихожанку подальше от универмага, и не зря. Ближе к вечеру огромный магазин сотрясся от мощного взрыва. Как говорили, эсэсовцы, хранившие в подвалах амуницию на двадцать девять миллионов марок, взорвали магазин, чтобы их сокровища не попали русским. Во время взрыва погибло множество женщин и детей.

Перед угрозой разграбления многие лавочники просто отказывались от сопротивления. Не желая, чтобы неуправляемые толпы врывались в их магазины, они сами опустошали полки, не принимая ни талонов, ни денег. Была и еще одна причина: лавочники слышали, что если русские находили спрятанные продукты, то сжигали магазины. В Нойкельне неделю назад киномеханик Гюнтер Розец хотел купить в бакалейной лавке джема, но ему отказали. Сейчас же Розец видел, что Тенгельман раздает джем, овсянку, сахар и муку всего по десять марок за фунт. В панике торговец старался побыстрее освободить магазин. В винной лавке на углу Гинденбургштрассе Александр Кельм едва верил своим глазам: бутылки вина просто раздавали всем посетителям.

Клаус Кюстер совершал набеги на лавки своего района: в одном месте он бесплатно раздобыл две сотни сигарет, в другом — две бутылки коньяка. Владелец винной лавки сказал: «Наступают тяжелые времена. Так лучше встретить их пьяным».

Но даже самые рьяные мародеры практически не могли достать мяса. Поначалу некоторые мясники приберегали товар для особых покупателей, но вскоре мясо в городе закончилось. Теперь по всему Берлину люди воровали мясо лошадей, погибших на улицах от обстрела. Шарлотта Рихтер и ее сестра видели, как люди, вооруженные ножами, разделывали серую лошадь, убитую на Брайтенбахплац. «Та лошадь, — как вспоминала Шарлотта, — не упала на бок, а осела на задние ноги, высоко задрав голову, широко раскрыв глаза. Женщины кухонными ножами срезали с туши конину».

Руби Боргман очень нравилось чистить зубы с шампанским вместо воды; зубная паста прекрасно пенилась. В роскошном подвале под модным рестораном Генриха Шелле Руби и ее муж Эберхард вели почти экзотическое существование. Шелле сдержал обещание: когда начался артобстрел, он пригласил Боргманов в свои роскошные подземные апартаменты. Там было сложено ресторанное серебро, хрусталь и фарфор, и Шелле обеспечил гостям и себе полный комфорт. Пол устлан восточными коврами. Спальные места по обе стороны от входа задрапированы тяжелыми серо-зелеными шторами. Роскошные мягкие кресла, диван и маленькие столики, покрытые бежевыми и оранжевыми покрывалами и скатертями. Несколько дней действительно не было воды, зато шампанского — в избытке. «Мы пили шампанское утром, днем и вечером, — вспоминала Руби. — Шампанское текло, как вода, ведь воды у нас не было». Еда оставалось проблемой. Подруга Боргманов Пия ван Хэвен, тоже иногда пользовавшаяся этим роскошным убежищем, приносила хлеб и даже немного мяса. По большей части обитатели подвала питались консервированным тунцом и картошкой. Руби задавалась вопросом, сколько существует способов, чтобы готовить эти продукты. Шеф-повар ресторана Мопти еще ни разу не повторился, но не могло же так длиться до бесконечности. Но даже теперь, когда не осталось надежды на то, что придут американцы, маленькая группка решила жить с шиком. В любой момент они могли умереть.

* * *

«Папа» Зенгер умер. В течение четырех лет бомбежек и последних нескольких дней артобстрелов 78-летний ветеран Первой мировой войны не поддавался устрашению. В реальности Эрне Зенгер пришлось пустить в ход все средства убеждения, чтобы удержать Конрада от встречи с его друзьями-ветеранами. Она заставила мужа копать яму-тайник в саду. Конрад решил, что неплохо бы спрятать вместе с джемами старую армейскую саблю, чтобы русские не нашли в доме оружия. Как только работа была закончена, Конрад, несмотря на мольбы всей семьи, вышел на улицу. Его изрезанное шрапнелью тело они нашли в кустах перед выжженными развалинами дома пастора Мартина Нимеллера, в нескольких шагах от собственного дома. Под свистящими вокруг снарядами семья привезла Конрада домой в ручной тележке. Эрна шла рядом с тележкой и вспоминала о последнем небольшом разногласии с Конрадом относительно цитаты из Библии, наиболее соответствующей их времени. Конрад настаивал на том, что следует жить по 90-му псалму, особенно по четвертому стиху: «Ибо тысяча лет на твой взгляд это всего лишь вчерашний день и бодрствование в ночи». Эрна не согласилась. «Лично я считаю, — сказала она, — что это слишком пессимистично. Я предпочитаю 46-й: «Бог — наш приют и сила, самая насущная помощь в беде». Гроб найти было невозможно, а идти на кладбище — слишком опасно. Они не могли оставить тело в теплом доме, и положили его на крыльце. Из двух дощечек Эрна сколотила крест, осторожно вложила его в руки мужа и пожалела, что не сказала ему, что он был прав, ибо продолжение 90-го псалма: «Нас поглощает твой гнев и мучит твоя ярость».

* * *

Отец Бернард Хаппих взглянул на заметки к своей проповеди. Часовню Далемского дома заливал мягкий желтый свет свечей, но снаружи небо к востоку от Вильмерсдорфа было кроваво-красным. Артиллерийский обстрел, разбудивший сестер в три часа ночи, все еще продолжался, хотя прошло больше двенадцати часов. Где-то неподалеку зазвенели выбитые стекла, и сокрушительный удар сотряс здание. С улицы донеслись громкие крики, затем грохот зенитки, расположенной через дорогу от родильного дома и сиротского приюта. Монахини, сидевшие перед отцом Хаппихом, не шелохнулись. Пристально разглядывая их, он увидел, что, подчиняясь приказу матери-настоятельницы Кунегундес, женщины сняли тяжелые серебряные кресты, которые обычно носили. Вместо них к их одежде были прикреплены маленькие, не бросающиеся в глаза металлические распятия — так называемые смертные кресты. Серебряные кресты были спрятаны вместе со всеми кольцами и часами. Отец Хаппих и сам подготовился. В его далемском домике запаковали большой ящик. Отец Хаппих положил в него некоторые медицинские инструменты, лекарства, бинты и белые простыни, пожертвованные соседями. До принятия священного сана отец Хаппих получил медицинскую степень и теперь работал не только священником, но и врачом; каждый день он посещал жертв обстрелов, лечил истерики и шоки. Его белый медицинский халат теперь видели не реже его сутаны. Отец Хаппих снова обвел взглядом стайку монахинь, медсестер и послушниц и мысленно попросил Господа внушить ему верные слова.

«В ближайшем будущем нас ждет советская оккупация, — начал он. — Страшные слухи ходят о русских. Отчасти они оправдываются, хотя не следует обобщать. Если кому-то из вас, здесь присутствующих, суждено перенести нечто плохое, помните историю маленькой святой Агнесы. Ей было двенадцать лет, когда ей приказали молиться фальшивым богам. Она воздела руки к Христу, перекрестилась, и за это с нее сорвали одежды и пытали перед толпой язычников. Но это не устрашило ее, хотя язычники были тронуты до слез. Некоторые из них стали хвалить ее и даже предлагали жениться, но она ответила: «Христос — мой жених». Ее приговорили к смерти. С минуту она молилась, а потом ее обезглавили, и ангелы унесли ее в Рай». Отец Хаппих умолк, затем продолжил: «Вы должны помнить, что, как и в случае со святой Агнесой, если касаются вашего тела, когда вы этого не хотите, ваше вечное вознаграждение на небесах будет удвоено, ибо все вы будете нести мученический венец. Следовательно, вы не должны чувствовать себя виновными… вы невиновны».

Он шел по проходу под последнее песнопение: «Я нуждаюсь в Твоем присутствии каждый час… что, кроме Твоей милости, может разрушить власть сатаны?» Это были слова древнего гимна «Будь верен Мне».

* * *

На главном коммутаторе телефонной станции междугородной связи на Винтерфельдштрассе в Шенеберге по мере того, как русские захватывали окраинные районы, один за другим гасли огоньки. И все же операторы были так же деловиты, как всегда. Вместо того чтобы спускаться в подвал-убежище, старший оператор Элизабет Мильбранд и оператор Шарлотта Бурместер принесли шезлонги с матрасами и подушками в свой офис; обе женщины намеревались до последней возможности оставаться на пятом этаже, где располагался главный коммутатор. Вдруг взревели все репродукторы в здании. Оператора Елену Шрэдер охватила радость. На пятом этаже операторы Мильбранд и Бурместер жадно впитывали новости, чтобы передать их в те районы, куда еще можно было дозвониться. «Внимание! Внимание! — сказал диктор. — Не волнуйтесь. Армия генерала Венка соединилась с американцами. Они наступают на Берлин. Мужайтесь! Берлин не потерян!»