Том 2. Романы и повести - Василий Нарежный

– Стой, Лука! – вскричал Харитон, – я вижу, идет прямо к нам пан Захар; порасспросить было его о моем жалком семействе! Здравствуй, пан Захар!

– А, пан Харитон! Мы все думали, что ты в городе, ан вышло, что хозяйничал на хуторе.

– Я таки и был в городе до вчерашнего вечера. Но об этом после. Скажи, пожалуй, где я могу найти жену мою и детей?

Пан Захар уставил на него глаза и после с улыбкою сказал:

– Ты, видно, не выспался! Прощай!

С сим словом пан Захар удалился, Лука поехал далее, а Харитон погрузился в глубокую задумчивость.

– Стой, Лука! – вскричал он, и Лука остановился, – вот идет пан Давид; авось он будет поумнее пана Захара. Здравствуй, пан Давид!

– А, пан Харитон! Как ты здесь очутился?

– После поговорим об этом, а теперь уведомь: тебе, как приятелю, должно быть известно мое несчастие – где мне найти мое бедное семейство?

– А, понимаю! Последний позыв твой, видно, был неудачен, и ты рехнулся! Ах, бедный! Прощай! я боюсь сумасшедших!

Он уходит скорыми шагами, и пан Харитон, задыхаясь от бешенства, едва мог произнести:

– Видно, на Горбыли нашла злая минута, и все паны ошалели. Стой, Лука! вот приближается пан Охреян; спросить было еще в третий и последний раз. Здравствуй, пан Охреян!

– А, пан Харитон! здорово! Давно ли из города? Что твой последний позыв?

– Не о позыве слово! Скажи, бога ради, кто из вас, друзей моих, призрел жену мою и детей?

– Что такое?

– Разве ты оглох?

– Видно, не пустой разнесся слух!

– Какой?

– Что ты, потеряв тяжбу, рехнулся ума! Прощай!

Глава XIV Суматоха

Пан Харитон действительно потерялся.

– Что за дьявольщина! – вскричал он, – или я и подлинно не в полном уме, или все горбылевские шляхтичи одурели! У кого ни спрошу о жалкой участи жены моей и детей, все удивляются, как бы я спрашивал их: «Как обретается хан Крымский?» Не хочу больше спрашивать ни у кого. Поезжай, Лука, прямо к пепелищу моего дома; там мои крестьяне и соседние шляхтичи, наверное, скажут, где могу найти то, чего ищу и о чем спрашивал у трех сумасшедших.

Лука приударил по лошадям, и кибитка быстрее покатилась. Пан Харитон забился в глубь своей колесницы, лег навзничь, зажмурил глаза и сложил на груди крестообразно руки.

– Не хочу, – говорил он с тяжким вздохом, – не хочу видеть издали развалин моего дома: пусть одним разом сердце мое растерзается! Как взгляну на кучи угольев вместо дома, где столько времени жил во всяком довольстве? Что почувствует бедное сердце мое, когда вместо доброй жены, двух милых дочерей и удалого сына увижу движущиеся головешки? Кажется, мне не перенести сего горя; да не лучше ли и впрямь умереть разом, не умирая каждоминутно?

Кибитка остановилась, и слуга соскочил с козел. Вдруг раздались голоса: «Ты ли, друг мой Харитон?» – «Батюшка, батюшка!»

– Что же ты не вылазишь, – спросила любопытно Анфиза, – здоров ли ты? Влас! Полезай к нему!

Влас вскочил в кибитку и закинул циновку, которая была опущена. Все ахнули и отступили назад. Пан Харитон, бледный, подобно мертвому, лежал в прежнем положении; подле него спал человек незнакомый, а из кибитки выходил запах, как будто из разрытой могилы. Дети заплакали, а жена горько зарыдала.

– Ах, Харитон, Харитон! ах, сердечный друг мой! – вопила Анфиза, – не я ли стократно тебе пророчила, что от позывов никогда добра не бывает! Велика ли беда, что кролики обгрызли у тебя несколько отпрысков вишневых и съели пары две капустных кочней; прогнать бы только их, а не стрелять, и ничего бы этого не было, и ты был бы жив и счастлив в своем семействе. Хотя ты, правда, иногда уподоблялся бешеной собаке и я от чистого сердца посылала тебя к черту; но когда ты и в самом деле туда попался, то мне тебя и жалко стало! Раиса! Лидия! слезами не воскресить его! Велите приготовить теплой воды и чистое белье, а ты, Влас, прикажи позвать священника и дьячка Фому с псалтырью!

Легко можно представить, что чувствовал пан Харитон. Сперва представилось ему, что он действительно сошел с ума, о чем уверяли его уже трое шляхтичей; однако ж если он и обезумел, по крайней мере жив: зачем же тут надобна псалтырь?

Когда он продолжал углубляться в размышление, не думая переменять своего положения – может быть, с некоторым умыслом, – вдруг слышит подле кибитки голоса жены и детей, священника, дьячка и множества сбежавшихся приятелей с женами, детьми и домочадцами. Пан Харитон открыл четверть глаза, дабы видеть, что за дьявольщина у его кибитки производится. Он видит: жена стояла с пасмурным лицом, спустя руки, дочери хныкали, сын суетился как угорелый; один из приятелей пожимал плечами, другой бормотал что-то про себя, а третий сказал вслух:

– По мне, хоть бы он давно протянул ноги; но жаль, что я не успел с ним позываться. Покойник, не тем будь помянут, был великий обидчик, обманщик, мошенник, словом, настоящий злодей, который рано или поздно, а не избежал бы виселицы. Хорошо сделал, что околел заблаговременно: дай бог ему царство небесное! Я не памятозлобив!

– Уймись, собака! – возгремел Харитон, привстал, выпучил глаза и страшно зашевелил усами.

Кто опишет общее смятение, шум, вопль, суматоху! Не успел пан Харитон два раза мигнуть, как на дворе ни души уже не было. Пробудившийся лекарь спросил:

– Что такое?

– Не знаю, – отвечал пасмурно пан Харитон, – только видел, что мое семейство с волосами, и ни на лице, ни на руках не приметно ни одного струпа. Пойдем-ка в комнаты!

Проходя из покоя в покой и наконец обошед весь дом, они ни души не находили; даже в кухне никого не было. Что делать? Догадливый лекарь сказал Луке (который, управляясь с лошадьми во время бывшего смятения, не понимал, отчего домашние разбежались):

– Загляни-ка в печь; нет ли там чего? Слуга исполнил приказание и объявил, что она полна горшков и сковород.

– Чего ж лучше! – вскричал лекарь, – разбежавшиеся соберутся, а между тем мы сытно отобедаем. Прикажи-ка заглянуть в твой погреб и дай познакомиться с твоими наливками.

Пан Харитон кивнул головою, и проворный Лука бросился в погреб. В скором времени стол убран был изобильными яствами и напитками, и когда дело приближалось к концу, то лекарь умильно сказал:

– Я весьма доволен твоим угощением, как бы у самого пана сотника, и если ты щедро заплатишь мне за составленные для твоих больных лекарства, то я и впредь готов усердно служить тебе во всякое время.

– Заплатить за лекарства! – сказал протяжно пан Харитон, уставив на лекаря страшные глаза свои, – да разве ты употребил из них хотя ползолотника?

– Все равно, – отвечал медик, – они составлены и должны быть употреблены на дело. Виноват ли я, что у твоих домашних целы волосы и что они не обгорели?

– Полно, полно, пан лекарь! – возразил хозяин, – будет с тебя и того, что отвезут в город в моей повозке, а на дорогу велю уложить целый хлеб, несколько кусков свиного сала и баклажку с добрым пенником!

– О! – сказал лекарь с видом удовольствия, – коль скоро так, то чего больше!

Таким образом, мир снова водворился. Пан Харитон начал хвастать своими наливками, и лекарь надменно сказал:

– Не худы; но у меня в аптечном ящике есть сулейка с истинным сокровищем вроде наливок. Полтавский полковник в бытность у него нашего сотника подарил ему бочонок сливянки, объявив, что она стоит в погребе более двадцати лет. Сотник за излечение его от бессонницы, происшедшей от излишка совести, подарил мне баклажку, и я сей драгоценный эликсир берегу как наилучшее лекарство. Чтоб доказать, что не хвастаю, и поблагодарить тебя за два угощения, я попотчую тебя одним кубком, а больше не дам.

– И одного кубка довольно, – сказал пан Харитон, – чтоб судить о доброте твоего напитка.

Лекарь взял кубок, вышел и, вскоре возвратись и подавая пану Харитону, с хвастовством сказал:

– Изволь-ка выкушать! Ты сознаешься, что во всю жизнь не пивал подобной сливянки!

Пан Харитон выпил кубок и, подумав несколько, сказал:

– Не знаю, что ты находишь тут отменного! Сливянка, как и все прочие сливянки!

– Так, на вкус; но действие, ах, действие! Ты скоро его почувствуешь!

И в самом деле сливянка весьма скоро взяла свою силу. Пан Харитон начал зевать, морщиться, потягиваться и говорить несвязно; спустя немного он с трудом произнес:

– Смерть как спать хочется, – и растянулся на лавке.

– Так-то и всегда надобно поступать с вами, сутяги, – говорил лекарь, – теперь и нехотя заплатишь за мои мази и примочки!

Вышед на крыльцо, он сказал сидевшему там слуге:

– Скорее запрягай лошадей в повозку. Пан Харитон просил, чтобы, пока он отдыхает, съездил я в ближнее село за весьма нужным для него делом. Я умею править и один, а ты останься дома.

Лука без малейшего прекословия исполнил повеление и выпроводил лекаря за ворота, а сам, возвратясь к пану и видя, что он погружен в глубокий сон, присел к столу, убрал все недоеденное, выпил все недопитое и дошел на сенник отдохнуть после дороги.