Архаические развлечения - Питер Бигл

– Я даже выйти с ним никуда не могла! Он чего-то говорил, говорил, я и половины не понимала, а потом вдруг вызывал метрдотеля на дуэль за симпатии к англичанам. Дети и те перестали нас навещать. Эти мерзавцы превратили образцового мужа и отца в какого-то Владетеля Баллантре, черт бы его побрал!

В суд на Лигу она, разумеется, не подала, но зато наняла частного детектива, очень серьезно отнесшегося к порученному делу. Еще долгое время после того, как исчезли репортеры, он маячил в поле зрения, с терпеливым тщанием отыскивая и опрашивая почти каждого, кто находился на острове Казадор во время Войны Ведьмы. Строго говоря, он попусту тратил время и силы, поскольку те несколько человек, которые присутствовали при кончине Крофа Гранта, все, за вычетом Фаррелла, скорее всего вернулись к себе домой, в раннее Средневековье; тем не менее он действовал людям на нервы, и люди начали покидать Лигу. Слишком много странных и серьезных ранений оставила после себя эта война, слишком многие просыпались ночами от слишком похожих кошмаров, сквозь которые проносились кишки с зубами, и слишком многие, пытаясь завести разговор о закатном сражении и пятерке физиономий, таких же безжалостных, как закат, обрывали эти попытки одинаковым пожатием плеч, так что со стороны казалось, будто они умоляюще ежатся. У детектива возникли серьезные подозрения, что в деле замешаны наркотики, о чем он и сообщил вдове Крофа Гранта. Вдова ответила, что так она и знала, и приказала ему вывести этих мерзавцев на чистую воду.

– Шестьдесят один год, ума не больше, чем у брюквы, так они еще взяли и прикончили его своими треклятыми наркотиками. Ну разумеется, это все объясняет.

Репортеры вернулись еще раз, на похороны, поскольку на них присутствовала, согласно выраженной в завещании воле Крофа Гранта, большая официальная делегация Лиги в соотетствующих костюмах. Фаррелл стоял рядом с Джулией и парой негромко беседующих коллег Гранта по факультету изящных искусств, наблюдая, как в восковом воздухе предназначенной для отпевания усопших часовни вспыхивают, склоняясь у гроба, плюмажи, высокие конусы с вуальками, капюшоны, камзолы, плащи, гамбизоны, мантии, накидки и пелерины. В эту неделю Лига приобрела четырнадцать новых членов, более чем возместив свои потери.

Обнаружилось также, что во время войны никто, кроме Фаррелла, Эйффи на острове не видел. Люди Гарта решительно отрицали, будто она хоть на минуту возглавила их или как-то помогала им колдовством, к тому же два свидетеля, не считая ее отца, клялись, что весь конец недели она провела в Купертино, в гостях у двоюродной сестры. Фаррелл рассказал Джулии обо всем, чему был свидетелем, от тантрического совокупления Эйффи и Никласа Боннера до яростного отчаяния, в которое впал Бен из-за смерти Эгиля Эйвиндссона, случившейся где-то около 880-го года. Джулия молча выслушала его, а когда он закончил, спросила:

– И что ты намерен делать?

На похоронах Крофа Гранта она горько плакала, удивив Фаррелла тем сильнее, что больше никто не проронил и слезинки.

– Ну что делать, ну, поговорю с этим типом, которого она наняла, – ответил он. – Бегать за ним я не собираюсь, но когда он явится переговорить со мной, я расскажу ему все, что знаю. Это честно?

Джулию его ответ, казалось, удовлетворил, что обрадовало Фаррелла. В приливе чистосердечия он добавил:

– Вообще-то я надеюсь, что он до меня не доберется, но я попробую все ему рассказать, – он и вправду намеревался сдержать данное слово.

Однако детектив до него добрался, пришел прямо на работу, и в конце концов Фаррелл, как и все прочие в Лиге, не сказал ему правды, отделавшись чашкой кофе и недомолвками.

– Джевел, ни черта бы не изменилось, расскажи я ему, как все было. Во-первых, он не поверил бы ни единому слову, не больше, чем полицейские, я это сразу почувствовал, а во-вторых… Нет, ты послушай. Во-вторых, если бы и поверил, тоже ничего бы не изменилось. Того, кто убил Крофа Гранта, все равно в городе нет, удрал за границу да еще и на восемь столетий назад. Мы же не заключали с двенадцатым веком соглашения об экстрадиции.

Лицо у всерьез разозлившейся Джулии всегда становилось таким, будто она вот-вот рассмеется.

– Тот, кто его убил, преспокойно смотрит телевизор, пару вечеров в неделю сидит с чужими детьми, зарабатывая карманные деньги, и нарадоваться на себя не может. Убийство сошло ей с рук, и теперь она знает, что может, когда ей придет такая блажь, прикончить кого угодно, потому что никто не посмеет и слова сказать, что бы он ни увидел. А ты, именно ты, просто-напросто отдал в ее распоряжение всю эту чертову Лигу, из которой я ухожу сию же минуту.

Фаррелл начал было протестовать, но Джулия оборвала его.

– Мотай отсюда, Джо, и постарайся какое-то время не попадаться мне на глаза. Выметайся, прямо сейчас.

Он ушел, не оглядываясь, и приложил особые усилия, чтобы не хлопнуть дверью ее дома.

Взбешенный, ожесточенно оправдывающийся перед собой, по десяти раз на дню предъявляющий сам себе обвинения Джулии и всякий раз признающий себя по всем статьям невиновным, что ничуть не поднимало его настроения, Фаррелл провел следующие две недели работая, репетируя с «Василиском» – спинку лютни починили, что стоило ему порядочных денег, и все уверяли его, будто она звучит не хуже прежнего, хоть это и было не так – или делая необходимые для дома покупки и выполняя иные поручения Зии. Несколько последовавших за войной дней Бен проболел (грипп, сказала Зия), потом опять вернулся к работе

– все лето он вел для аспирантов занятия по «Haraldskvaeoi». Он выглядел как человек, полностью ушедший в работу – и совершенно опустошенный, не апатичный даже, но словно отправленный в изгнание, проживающий в собственном теле, как на чужой, самовольно занятой им земле, беженец, безропотно влачащий существование уже в котором по счету лагере. Один из аспирантов Бена – Фаррелл разговорился с ним после того, как в тридцать шестой раз за свою жизнь посмотрел «La Belle Et La Bкte[12] «, – рассказал ему, что у Бена в последнее время появилось обыкновение внезапно замолкать во время лекции и молчать уже до конца занятий, глядя на слушателей пустыми испуганными глазами.

– А то еще вдруг начнет издавать какие-то странные звуки. Не плачет даже, а просто что-то звучит у него в груди, повторяясь снова и снова. Или прямо во время спора о порядке слов ни с того ни с сего запоет какой-нибудь совершенно дикий кусок из древне-норвежской рыбацкой песни. Рано или поздно об этом пронюхают на факультете.

Фаррелл передал этот разговор Зие, та сказала, что ей все известно, но и только. Зия в еще большей степени, нежели Бен, казалась ускользающей в леденящее одиночество, она забросила консультации, вязание, резьбу и в грузном молчании бродила по дому, неизменно сопровождаемая тоскливым цокотом Брисеидиных когтей. Блуждания ее отнюдь не были бесцельными, Фаррелл питал несокрушимую уверенность, что Зия ищет нечто определенное, особенное, необходимое ей позарез, но и понимал совершенно отчетливо, что помочь ей найти это нечто он не в состоянии. Как-то ночью он проснулся, зная, что Зия стоит прямо за дверью его спальни, но когда он открыл дверь, перед глазами его предстала лишь спина Зии, действительно стоявшей в коридоре и с таким напряженным вниманием глядевшей в пустую стену, что она не сразу услышала заговорившего с ней Фаррелла.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});