Новиков-Прибой - Людмила Анисарова

По мнению С. Варшавского, «сотоварищи баталера Новикова были ещё очень далеки от осознания большевистской тактики». А тактика эта заключалась в «пораженчестве», а не в «оборончестве». Новиков-Прибой виноват в том, что, не видя вокруг себя большевиков, он таковых в своём романе не придумал:

«Не видя выхода из тупика, в котором оказались матросы эскадры Рожественского, идущие воевать против своей воли за чуждые им интересы, Новиков-Прибой по существу обрекает их на бездействие, на полнейшую пассивность. Он, правда, упоминает о создании подпольной организации, ставящей себе задачу „если уж подниматься, то всей эскадрой“. Но писатель сообщает об этом факте лишь мельком, не придавая ему значения, и тут же забывает о нём. Книга в целом пронизана сознанием невозможности что-либо предпринять».

С. Варшавский искренне возмущается появлением положительных откликов на роман Новикова-Прибоя, упрекая в «политической нечуткости» авторов «восторженных дифирамбов». Особенно не устраивает его статья В. Костенко, опубликованная в «Литературной газете» 23 декабря 1932 года. Именно Костенко, по словам Варшавского, поторопился подвести «идейную базу» под одну из основных ошибок Новикова-Прибоя. Варшавский пишет: «…Вл. Костенко спешит сделать ошеломляющее по своей вздорности заключение, будто бы „матросы 2-й эскадры сознательно пошли на Голгофу — в этом величие их жертвы“.

Только политически совершенно неграмотный человек, не знающий ни буквы ленинских высказываний, ни существа ленинской методологии, способен единым духом выпалить всю эту галиматью».

Называя концепцию Костенко, «который за „Голгофу“ и против восстания», оппортунистической, С. Варшавский пишет:

«С сожалением приходится констатировать значительную близость художественных образов Новикова-Прибоя с чужеродной ленинизму тарабарщиной Костенко».

Главный вывод, который делает С. Варшавский, звучит так:

«Отсюда вытекает беспросветная философия „Цусимы“, — невозможность чёткой постановки вопроса о революционном выходе из войны, мышление по принципу „или — победа, или — поражение России“, тактика пассивности и бездействия, сдерживания революционных масс».

В конце концов Варшавский утверждает, что в определённом смысле позиция Новикова-Прибоя идентична взглядам В. И. Семёнова, автора «Расплаты»: «…Официальный историк при особе Рожественского, его апологет Семёнов и писатель-матрос Новиков перед кровавым лицом Цусимы протягивают друг другу руки, чтобы броситься в пучину не смертельными врагами, а братьями».

Вот такая статья… И её нужно было как-то пережить. Спасали читательская любовь и поддержка друзей. Спасали семья и бытовые хлопоты.

Например, в подмосковном посёлке Тарасовка достраивалась дача. Средства, прямо скажем, позволяли. Мало ли что варшавские понапишут, а тиражи-то миллионами расходятся.

Постройка дома в Тарасовке — одно из семейных преданий Новиковых. По воспоминаниям дочери Ирины Алексеевны, их главной хранительницы, история эта восходит к 1930 году, когда в один из мартовских дней Алексей Силыч и Мария Людвиговна были в гостях у своих друзей Парфёновых. Писатель Пётр Парфёнов с семьёй жил в подмосковном посёлке Тарасовка. Алексей Силыч поделился своим заветным желанием — жить за городом. Парфёновы активно хвалили свою Тарасовку, и после чая все дружно отправились осматривать окрестности.

Вышли к высокому берегу реки Клязьмы. Открывшаяся панорама завораживала красотой. Сначала все долго стояли молча. А потом тишину нарушил Алексей Силыч:

— Здесь, только здесь будем строить дачу. Правда, Мария?

А повернувшись к Петру Семёновичу и Антонине Алексеевне, Силыч обрадованно воскликнул:

— Ну, Парфёновы, уважили вы моё русское сердце и морскую душу!

Почти год ушёл на хлопоты о выделении земельного участка. Осенью Мытищинский районный исполнительный комитет разрешил строительство дома и разведение фруктового сада. Новикову-Прибою отвели участок рядом с бывшей дачей московского фабриканта Бахрушина.

Вскоре Алексей Силыч купил в Калининской области, где часто бывал на охоте, бревенчатый сруб, который был перевезён в Тарасовку на нескольких санях. Обоз сопровождал Максим Иванович Воеводин. В феврале 1932 года началось строительство.

Дом был поставлен на кирпичный фундамент, к нему пристроили две террасы, возвели мезонин для рабочего кабинета, и всё обшили тёсом. Надо сказать, что это было отступлением от первоначального архитектурного плана, и Новикову-Прибою пришлось почти два года объясняться с Мытищинским исполкомом, вплоть до октября 1934 года, когда дело наконец было улажено.

Строительство дома не обошлось без некоторых трудностей. Например, строители никак не могли сообразить, как втиснуть лестницу на второй этаж в оставшиеся два квадратных метра в коридоре. Возможность сделать её из какой-либо жилой комнаты первого этажа Алексею Силычу не нравилась. Долго судили-рядили, пока в гости к Новикову-Прибою не приехал Костенко, который предложил вписать в это ограниченное пространство лестницу-трап, как на военных кораблях. Алексей Силыч очень гордился полученным результатом и всегда с восторгом показывал гостям лестницу Костенко.

Свою лепту в отделку дома внесла и Мария Людвиговна. Она предложила застеклить террасу разноцветными стёклами. Получилось очень красиво, и терраса на долгие годы стала любимым местом отдыха семьи и многочисленных гостей Новикова-Прибоя. Здесь за большим столом сиживали друзья-писатели Сергей Николаевич Сергеев-Ценский, Алексей Николаевич Толстой, Михаил Михайлович Пришвин, Александр Перегудов, Владимир Лидин, Пётр Парфёнов, Леонид Леонов, Лидия Сейфуллина, Ольга Форш и многие другие.

Алексею Силычу хорошо писалось в Тарасовке. Каждый день его дачной жизни, подробно описанной позднее сыном Игорем Алексеевичем, начинался в шесть часов утра. Писатель завтракал в своём кабинете, затем часа два работал в саду, после чего переключался на литературный труд. Обедал Алексей Силыч рано, в 12 часов дня. В это время вся семья собиралась на веранде. «Если мы были одни, — пишет И. А. Новиков, — то говорили о семейных и хозяйственных делах, прочитанных книгах, изданиях произведений отца, событиях в стране и за границей. Если с нами обедали друзья и знакомые, то застольные беседы касались литературных новостей, творческих планов, воспоминаний, забавных случаев на охоте и в жизни, садоводства. После обеда отец, как правило, час-другой спал, пил чай и снова занимался в саду или в кабинете литературной работой. В предвечернее время вместе с нами поливал грядки с овощами, заполнял бочки водой, косил на участке траву, готовил компост. Наиболее интересные разговоры возникали за ужином, когда отец по-настоящему отдыхал. В это время он сам или кто-то из гостивших в Тарасовке писателей читали отрывки из своих новых произведений, давали друг другу советы, спорили, шутили, иногда все вместе пели песни».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});