Восемь - Кэтрин Нэвилл

Париж, 4 сентября 1792 года

Была почти полночь, когда под покровом темноты Мирей покинула дом Талейрана и исчезла в душном бархате жаркой парижской ночи.

Когда Морис понял, что не сможет заставить ее изменить принятое решение, он дал ей резвого коня из своей конюшни и маленький кошель с монетами, какие удалось наскрести в этот поздний час. В ливрее, которую Куртье, порывшись в кладовых, дал ей для маскировки, с волосами, подвязанными и напудренными, как у мальчишки-лакея, она незаметно вышла на улицу через черный вход и отправилась по темным улицам Парижа к баррикадам в Булонском лесу, откуда начиналась дорога на Версаль.

Мирей не могла позволить Талейрану сопровождать ее. Его аристократический профиль был известен всему Парижу. Более того, они обнаружили, что паспорт, который прислал Дантон, действителен только с 14 сентября — пришлось бы ждать почти две недели. В конце концов сошлись на том, что Мирей надо отправляться одной, Морису — оставаться в Париже, словно ничего не произошло, а Куртье — ехать той же ночью вместе с ящиками и ждать у Ла-Манша, пока его паспорт позволит ему отбыть в Англию.

Теперь, когда ее лошадь сама выбирала дорогу по темным узким улочкам, у Мирей появилась наконец возможность спокойно обдумать рискованную миссию, которая ей предстояла.

С той минуты, когда наемный экипаж был остановлен перед воротами Аббатской обители, Мирей так закружило в водовороте событий, что ей приходилось действовать лишь по велению сердца. На то, чтобы прислушаться к разуму, просто не оставалось времени. Ужасная гибель Валентины, опасности, которые подстерегали саму Мирей, пока она брела по улицам Парижа, лицо Марата и гримасы тех, кто наблюдал за казнью… Казалось, тонкая скорлупа цивилизованности треснула, и на миг глазам девушки открылось все убожество человеческой натуры, скрытой под хрупкой оболочкой внешнего лоска.

А потом мир вокруг будто сорвался с цепи. Мирей чудилось, что она находится в сердце яростного пожара, который распространяется с неимоверной быстротой и вот-вот поглотит ее. На каждый удар судьбы душа ее отзывалась новой вспышкой боли. Раньше Мирей и не знала, что боль может быть такой сильной. Она до сих пор тлела в ней, словно темное пламя — пламя, которое лишь разгорелось ярче за краткие часы, проведенные в объятиях Талейрана. Пламя, которое зажгло в ней желание собрать все фигуры шахмат Монглана, прежде чем это успеет сделать кто-то другой.

Казалось, минула вечность с тех пор, когда Мирей в последний раз видела сияющую улыбку Валентины в тюремном дворе. Однако прошло всего тридцать два часа. Тридцать два, Думала Мирей, когда в одиночестве ехала по темной улице. Ровно столько фигур стоит на шахматной доске в начале игры. Ровно столько она должна собрать, чтобы разгадать тайну и отомстить за смерть Валентины.

На узких улочках по дороге в Булонский лес ей встретились всего несколько человек. Даже сейчас, когда она ехала за городом по дороге, озаренной светом полной луны, вокруг о почти безлюдно. К этому времени большинство парижан уже знали о массовых казнях, происходящих в тюрьмах, и предпочитали оставаться в относительной безопасности собственных домов.

Чтобы добраться до Марселя, надо было ехать на восток, в сторону Лиона, но девушка направлялась на запад — к Версалю. Именно там располагался монастырь Сен-Сир, при котором в прошлом веке супруга Людовика XIV мадам де Ментенон основала школу для девочек из знатных семей. В Сен-Сире настоятельница аббатства Монглан собиралась сделать остановку по пути в Россию.

Возможно, патронесса Сен-Сира даст Мирей пристанище и поможет связаться с аббатисой, чтобы получить средства, в которых она нуждалась, чтобы уехать из Франции. Репутация аббатисы Монглана была для Мирей единственным пропуском на свободу. Девушка молилась о чуде.

Баррикады в Булонском лесу были сложены из камней, мешков с землей и разбитой мебели. Мирей увидела площадь, заполненную людьми, каретами, телегами и тягловыми животными. Все томились в ожидании, когда ворота откроются и они смогут убраться отсюда. Приблизившись к повозкам, Мирей спешилась и пошла дальше, стараясь держаться в тени своей лошади, чтобы никто не опознал ее в ярком свете факелов, освещавших площадь.

Перед шлагбаумом что-то происходило. Взяв лошадь под уздцы, Мирей пробралась сквозь толпу. При свете факелов она разглядела солдат, карабкавшихся на баррикаду.

Рядом с Мирей шумная компания молодых людей вытягивала шеи, чтобы лучше рассмотреть, что происходит. Их было около дюжины или даже больше. Все они были одеты в кружева и бархат, на них были сапоги на высоких каблуках, украшенные блестящими стекляшками. Это была jeunes doree, «золотая молодежь», которую Жермен де Сталь так часто показывала Мирей в Опере. Девушка слышала, как молодые люди громко жаловались толпе, состоявшей из знати и крестьян.

— Эта революция стала совершенно невыносимой! — кричал один. — Нет причины держать французских граждан в заложниках теперь, когда грязные пруссаки убрались.

— Послушай, soldat— кричал другой, помахивая кружевным платком солдату, стоявшему высоко над ними на баррикаде. — Мы приглашены на вечер в Версаль! Как долго вы заставите нас ждать?

Солдат направил на юношу свой штык, и платок тут же исчез из виду.

В толпе волновались, никто не знал, кого пропустят через баррикаду. Говорили, что на лесных дорогах промышляют разбойники. Встречались и группы «ночных горшков» —самопровозглашенных карателей. Эти разъезжали повсюду в повозках странного вида, от которых и пошло их прозвище. Хотя они действовали на законных основаниях, однако исполняли свои обязанности с излишним рвением, характерным для лишь недавно признанных «французских граждан». Они останавливали каждого встречного, набрасывались на повозку, будто саранча на посевы, требовали документы и, если оставались недовольны ответами задержанного, производили «гражданский арест». Иногда во избежание лишних хлопот беднягу просто вздергивали на ближайшем дереве в назидание прочим.

Проход открыли, и на площадь вползли несколько покрытых пылью фиакров и кабриолетов. Толпа окружила разодетых пассажиров, желая узнать от них последние новости. Держа лошадь под уздцы, Мирей двинулась в сторону первой попавшейся почтовой кареты, дверь которой была открыта.

Молодой солдат, одетый в красную с синим форму, выскочил из кареты и пробился сквозь толпу, чтобы помочь вознице снять коробки и тюки с крыши кареты.

Мирей находилась достаточно близко, чтобы с первого взгляда заметить, как необычайно красив этот солдат. Длинные каштановые волосы доходили ему до плеч. Большие серо-голубые глаза прятались в тени густых ресниц, подчеркивающих сияние кожи. Узкий римский нос молодого человека имел небольшую горбинку, красиво вылепленные губы скривились от презрения, когда он мимоходом обернулся на шумную толпу.