Сомнамбулист - Джонатан Барнс

Если вам так крупно не повезет, что вы встретитесь с этим тварями, вряд ли мне следует напоминать вам, чтобы вы бежали (а не уходили) прочь, закрывали уши, дабы не слышать их лжи, удирали в безумной надежде спастись.

Живописная смерть мистера Скимпола — не для меня. Я предан куда более долгой и в какой-то мере более ужасной казни. Одно время говорили, что меня повесят за государственную измену (уверен, здесь особенно старался инспектор Мерривезер), но мне без особого труда удалось перехитрить моих тюремщиков. После небольшой унизительной игры с моей стороны меня поместили сюда, в убежище, где предполагаемое умственное состояние заключенных не позволяет кровавой руке правосудия дотянуться до них.

Здесь трудно судить о времени. Почти невозможно отследить смену дня и ночи, разве что по нерегулярности доставки еды и питья. Когда я прибыл сюда, меня заперли... на сколько же? На дни? Недели? Даже сейчас я не уверен до конца.

То, что я сумел выдержать такое одиночное заточение и не тронулся умом, говорит о чрезвычайной гибкости моей психики. В заточении я стал сильнее, но, должен признаться, стал и более одинок. Я человек общительный, и мне очень не хватало тепла, компании и товарищества, звуков иных голосов кроме моего собственного. Впоследствии мне разрешили — при очень строгих ограничениях — принимать гостей.

Должен признаться, я был удивлен, что он вообще ко мне пришел.

Томас Крибб,— сказал он и протянул левую руку (неперевязанную и пятипалую) через стол. Один из охранников, скрестив мясистые руки, свирепо смотрел на нас с другого конца комнаты.

— Мы уже знакомы,— сказал я.

На его лице промелькнуло подобие улыбки.

— Догадываюсь.

Мне никогда прежде не выпадало удовольствия рассмотреть этого человека поближе, и я не могу выразить, насколько поражало его уродство, как неотразимо отвратителен он был.

— Что вам угодно? — спросил я.

— Хочу сказать вам кое-что.

Я заметил, что он принес собой газету, и мельком увидел заголовок — похоже, статья о недавних событиях под Монументом. Я разглядел собственное имя и оскорбительное подобие моего лица под ним.

Крибб перегнулся через стол. При этом охранник опустил руки и инстинктивно потянулся за дубинкой, висевшей у него на поясе. Уродец пригвоздил меня к месту пронзительным взглядом.

— Я не хочу, чтобы мой город подвергался угрозе,— сказал Крибб.

— Ваш город?

— Я обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы остановить вас. Я помогу этому...— Он посмотрел в газету, словно чтобы свериться с какими-то мелкими деталями.— Эдварду Муну. Я научу его, как повергнуть вас!

Я зевнул.

— Извините. Я не понимаю.

— Я буду направлять его. Использую его, чтобы вы не достигли успеха.

Я ухмыльнулся, глянув на охранника.

— Возможно, и его стоило бы засадить сюда, — саркастически заметил я, и охранник радостно ухмыльнулся.

У меня сложились хорошие отношения с тюремщиками. Думаю, они привязались ко мне, и подозреваю, что многие из них (хотя это больше, чем им позволяет их долг) понимают, что я вообще не должен здесь сидеть.

Мой посетитель встал на ноги.

— Кстати, — добавил он, — история вас не запомнит. Я предпочел не отвечать на этот последний ребяческий выпад, и Томас Крибб молча ушел прочь.

Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что мне следовало как-то отреагировать, заставить его говорить, выяснить побольше о его утверждениях. Но больше я никогда его не видел. Честно говоря, особой потерей мне это не казалось. В этом человеке всегда присутствовало какое-то дьявольское самодовольство.

Прошла еще неделя, прежде чем ко мне пришел второй посетитель (я говорю — неделя, но вполне могли пройти и две недели, и целый месяц). Вам это покажется странным, и тогда это удивило и меня самого, но даже после всего, что он сделал, какая-то часть моей души была рада видеть его.

— Эдвард,— сказал я и улыбнулся.

Для человека, столько пережившего, он выглядел хорошо. Может, постарел немного, утратил толику самодовольства и суетности да седины прибавилось. И к моему удовольствию, изрядно подрастерял свою дешевую самоуверенность. Короче говоря, он стал лучше.

Мы некоторое время посидели молча.

— Зачем вы пришли? — спросил я наконец.

— Я должен кое о чем спросить вас.

— Что угодно,— сказал я, возможно, чересчур горячо.

— Мне нужно понять — почему.

К моему — и подозреваю, что к нашему обоюдному — удивлению, его визиты стали регулярными.

Мне нравилось думать, что мы оба многое получали от наших встреч. Я изо всех сил старался разъяснить ему, чего я намеревался достичь (хотя излишне говорить, что обратить его мне так и не удалось), а он приносил мне вести из внешнего мира о том, что случилось после того, как меня увели в кандалах. Вместе нам удалось составить полную картину событий, связное повествование обо всем, что привело к сражению на станции «Кинг-Уильям-стрит ».

Тела Сомнамбулиста еще не нашли. Горе заставило Эдварда уверить себя в том, что великан жив, что он спит где-то под землей и, подобно Артуру, ждет часа, когда город окажется в беде. Возможно, вам будет интересно услышать, что, когда я видел Муна в последний раз, он высказывал какие-то эксцентричные соображения по поводу истинной природы своего друга. Он показал мне почтовую открытку с изображением двух охраняющих Ратушу статуй — Гога и Магога, как совершенно правильно определил их Крибб,— и клялся, что узнает в них черты Сомнамбулиста. Лично я никакого сходства не заметил.

Конечно, публично Мун объявил его мертвым. Даже похороны состоялись, хотя народу пришло мало, да и меня не пригласили. Присутствовали инспектор, Шарлотта, миссис Гроссмит и несколько доброжелателей и зевак. Несли пустой гроб (сделанный для необычно крупного человека, словно бы там лежал Сомнамбулист собственной персоной). По иронии судьбы гроб закопали на Хайгейтском кладбище, всего в нескольких футах от другой, более прославленной могилы, столь же пустой.

Но Мун принес мне и более радостные новости. Церковь Летней Страны жива, свет Пантисократии еще не угас. Некоторое время назад небольшая группка верных — шестеро мужчин и шестеро женщин — отправилась через Атлантику с намерением основать общину на берегах Сасквеханны, как и планировал старик. Я дал им благословение и пообещал молиться за них — точнее, дал бы благословение, попроси они о нем. В прессе вы могли прочесть, что эти пилигримы отреклись от меня и моих методов,— понятное дело, при таких-то обстоятельствах, но я солгал бы, заявив, будто их отступничество ни чуточки не ранят меня.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});