Замок - Франц Кафка

2. — Ну конечно, — сказала трактирщица. — Вы повстречаете Кламма на улице, поздороваетесь, представитесь, так, мол, и так, я землемер К., Кламм будет просто счастлив новому знакомству, возьмет вас под локоток, вы прогуляетесь вместе с ним прямо до Замка и в ходе беседы сможете изложить ему все свои пожелания.

— Да, что-то в этом роде, — невозмутимо заметил К. — Я вам потом обязательно расскажу.

— А теперь шутки в сторону, — сказала трактирщица.]

— Хорошо, — сказала трактирщица, вдруг пряча лицо в подушки…

9

— Ладно уж, заходите, — сказал К. — Устраивайтесь, это ведь ваша комната.

[Однако они не осмеливались войти, настолько преобразилась их комната, и только вид новой скатерти заставил их переступить порог, теперь они ее ощупывали, сдвинув головы, перешептывались, обсуждая тонкую работу, но слов было не разобрать, только отдельные гортанные звуки…]

Но поскольку они все еще мешкали…

10

Кроме кучера, силуэт которого сейчас, в темноте и с отдаления, К. скорее угадывал, чем различал, возле саней никого не было.

[1. К. целиком отдался чувству покоя, который исходил от небольшого двора. Ему вдруг показалось, что в жизни все достаточно просто и достижимо; ведь вот же — ему запрещен, даже строжайше запрещен сюда доступ, а он стоит как ни в чем не бывало, вольный человек, и может пойти куда хочет.

2. Покой, которым полнился двор, передался и К. Нет, он не побоится пойти дальше, хотя уже и сейчас наверняка находится в запретном для себя месте.]

Руки в карманах, то и дело озираясь и держась поближе к стене, К. обогнул…

11

…все было чистенькое, свежей побелки, прямых и необычайно острых очертаний.

[1. Теперь ему ничего не оставалось, как только ждать, рано или поздно Кламм должен здесь пройти, он, видимо, будет неприятно удивлен, повстречав К. в таком месте, но тем вернее согласится его выслушать, а быть может, даже ему ответить. Вот как далеко он, К., уже продвинулся. Ему дозволен вход не дальше буфетной, а он стоит здесь, посреди двора, всего лишь в шаге от саней Кламма, а вскоре и перед самим Кламмом предстанет — нет, никогда еще он с таким вкусом не ел!

2. Внезапно повсюду зажегся свет, электричество вспыхнуло внутри, в коридоре и на лестнице, и на улице над всеми подъездами, ярко отразившись от ровного снежного наста. Для К. это оказалось неприятным сюрпризом — посреди двора, совсем недавно еще такого укромного и тихого, он теперь торчал у всех на виду; с другой стороны, эта перемена, возможно, сулит скорое появление Кламма, предположить, что тот согласится спускаться по лестнице в темноте, на ощупь а потом в темноте еще и садиться в сани, лишь бы облегчить К. исполнение его замысла, было трудно. К сожалению, первым на крыльце появился вовсе не Кламм, а трактирщик в сопровождении трактирщицы; слегка пригибаясь, они вышли из-под низких сводов коридора который, по-видимому, вел в подвал, где, надо полагать, ради удобства гостей в крайней тесноте разместились все хозяйственные службы, впрочем, и этого можно было ожидать — как же хозяевам не проводить такого гостя. К., однако, их выход вынудил слегка отступить назад, в тень, а значит, утратить наблюдательный пункт, с которого хорошо просматривались подъезд и лестница.]

Ждать, однако, пришлось дольше, чем К. рассчитывал.

12

…правда, и сани, и господин удалялись очень медленно, словно желая показать К., что вернуть их в любую секунду пока в его власти.

[1. К. не видел резонов никого возвращать; главное — лишь бы его не прогоняли, лишь бы оставили здесь, это, можно считать, почти равносильно новой надежде; конечно, что лошадей распрягают — знак неблагоприятный, однако остаются ведь еще ворота, распахнутые, незапертые, зияющие непрестанным обещанием и непрестанным соблазном. Тут он опять услышал на лестнице чьи-то шаги, осторожно и быстро, готовый в любую секунду отпрянуть назад, одной ногой переступил порог и глянул наверх. К его изумлению, это оказалась хозяйка из трактира «У моста». Медленно, задумчиво и спокойно сходила она вниз по лестнице, размеренно опуская руку на перила и так же размеренно ее от перил отрывая. Внизу ока приветливо с К. поздоровалась, видимо, здесь, на чужой территории, их давние раздоры были не в счет.

2. Да и какое К. дело до этого господина! И пусть себе удаляется, чем скорее, тем лучше. Это его, К., победа, от которой ему, правда, к сожалению, никакой пользы, потому что и сани теперь удаляются тоже, — он грустно смотрел им вслед.

— А если я, — воскликнул он, оборачиваясь в порыве внезапной решимости, — а если я сейчас же уйду, сани могут вернуться?

Произнося эти слова, К. совершенно не чувствовал, что его вынудили на уступку, иначе бы он промолчал, скорее ему казалось, это он делает снисхождение слабому и, значит, вправе даже слегка порадоваться своему благородству. Впрочем, по властному ответу господина он сразу понял, в каком смятении чувств находится, если полагает, будто действовал по своей воле, какая там своя воля, когда он первым же вопросом вызывает столь неприкрытый и жесткий диктат.

— Сани могут вернуться, — сказал господин, — только если вы немедленно пройдете со мной, без проволочек, без каких-либо условий и препирательств. Так вы идете? Я в последний раз спрашиваю. Поверьте, не мое это дело — здесь, во дворе, за порядком смотреть.

— Я пойду, — отвечал К., — но не с вами, а за ворота, на улицу.

— Хорошо, — отозвался господин все с той же странной, мучительно несуразной смесью уступчивости и суровости в голосе. — Тогда и я пойду с вами. Только быстро.

Господин вернулся к К., и они пошли бок о бок, напрямую пересекая двор по нетронутому снежку, господин, небрежно оглянувшись, махнул кучеру, который тотчас снова подал сани к подъезду и опять залез на козлы — его ожидание возобновилось. Однако, к немалой досаде господина, возобновилось и ожидание К., ибо едва они вышли за ворота, как он снова встал как вкопанный.

— Какой же вы невыносимый упрямец! — возмутился господин.

Однако К., который чем дальше уходил от саней, этой улики своего преступления, тем чувствовал себя непринужденней, увереннее в своей цели, все явственнее ощущал свое с господином равенство, в известном смысле далее свое над ним превосходство, и именно поэтому, обернувшись к провожатому всем лицом, заметил:

а — А вы только и знаете, что приказывать да указывать. Вы, наверно, учитель.

б — Упрямство — мое лучшее качество.

с — Правда?

— Да неужели? Вы правда так думаете? Невыносимый упрямец? Что ж, ничего лучшего я бы себе и не пожелал.

В ту же секунду К. почувствовал, как что-то щекотнуло его по шее сзади. Желая устранить досадную помеху, он схватился за шею рукой, потом обернулся. Сани! К., по-видимому, и за ворота не успел выйти, как сани, странно бесшумные на глубоком снегу, тронулись с места, без бубенцов, без света, они пролетели теперь мимо К., и кучер, не иначе как в шутку, слегка тронул его кончиком кнута. Кони, эти мощные, породистые звери, чью стать и прыть, пока они томились в понуром ожидании, трудно было оценить, упругим, но легким и ладным напрягом всех своих мышц, не замедляя бега, играючи взяли поворот и во весь опор устремились к Замку, К. и оглянуться не успел, как всё — и кони, и сани — разом сгинуло в кромешной тьме.

Господин извлек карманные часы и с упреком заметил:

— Итак, Кламму пришлось прождать два часа.

— Из-за меня? — удивился К.

— Ну конечно, — ответил господин.

— Он не может вынести моего вида? — спросил К.

— Да, не может, — подтвердил господин. — Ну а теперь я снова отправляюсь домой, — добавил он. — Вы и представить себе не можете, сколько работы меня там ждет. Я ведь здешний секретарь Кламма, Момус моя фамилия. Кламм — человек труда, и всем, кто у него в подчинении, приходится по мере сил на него равняться.

Господин вдруг стал чрезвычайно разговорчив, было видно, что на любые вопросы К. он сейчас готов ответить с радостью, но К. упорно хранил молчание и только пристально вглядывался в физиономию секретаря изучал эти пухлые щеки, крепенькую пуговку носа, что, безнадежно утопая между щек, тем не менее снова и снова отважно порывалась вынырнуть, этот подбородок, студенисто подрагивающий от собственной полноты, словно пытаясь разгадать в ней закономерности формирования черт лица, вид коих Кламм способен вынести. Но, так ничего и не обнаружив, отвел глаза, даже на прощание господина не ответил и лишь сейчас решил посмотреть, как тот прокладывает себе путь обратно во двор, пробиваясь через толпу людей, вывалившихся вдруг из ворот, — очевидно, это были слуги Кламма. Выходили они в большинстве попарно, в остальном же без всякого порядка и строя, болтая друг с дружкой, а иные, проходя мимо К., сдвигали головы, принимаясь о чем-то шептаться. Ворота за ними уже медленно закрывались. К. вдруг так захотелось тепла, света, участливого слова, да в школе, наверно, его все это и ждет, но у него — даже если забыть, что очутился он на незнакомой улице, — все равно было чувство, что в нынешнем состоянии ему дорогу домой нипочем не найти. Да и не больно-то манила его такая цель, воображая себе, пусть и в самых радужных красках, все, что он застанет дома, он смутно ощущал, что сегодня ему этого недостаточно. Однако здесь оставаться тоже нельзя, вот он и тронулся в путь.]