История Петра Великого - Александр Брикнер

Военные действия продолжались и после возвращения Петра в Россию. Штетин сдался Меньшикову 19 сентября 1713 года, после чего, в силу договора, заключенного в Шведте, Рюген и Стральзунд были отданы в секвестр прусскому королю.

Настроение умов в Западной Европе

Сближение с Пруссией было делом особенной важности, потому что другие державы в Западной Европе, почти без исключения, были весьма недовольны значением, приобретенным Россией после Полтавской битвы. В Германии появились русские войска; русские дипломаты и полководцы стали действовать смелее; Куракин, Матвеев, Долгорукий, Меньшиков и др., по случаю переговоров с представителями иностранных держав, обнаруживали самоуверенность, до того времени не замечавшуюся в русских дипломатах, находившихся на Западе.

В Польше еще до Полтавской битвы опасались, что Петр сделается фактическим владельцем этой страны и станет распоряжаться в ней безусловно самовластно; в Германии было высказано мнение, что царь не только завладеет Польшей, но даже сделается чрезвычайно опасным и для Германии, и для императора [669].

Отправление русских войск сделалось необходимым для военных операций против Швеции. Появление русских войск в Польше с той же целью оказалось чрезвычайно опасным для этого государства; того же можно было ожидать от подобного образа действий царя в Германии. Даже в Пруссии, нуждавшейся более других держав в союзе с Россией, были высказаны такого рода опасения. Меньшиков в бытность свою в 1712 году в Берлине говорил там от имени царя, как рассказывали, в тоне диктатора; намерение русских занять Стральзунд и Штетин привело в ужас государственных людей, окружавших короля Фридриха I. Они были готовы протестовать решительно против такого вмешательства России в дела Германии [670].

Живя в Лондоне, Матвеев еще до Полтавской битвы тайным образом проведал о внушениях прусского и ганноверского дворов, что всем государям Европы надобно опасаться усиления державы московской; если Москва вступит в великий союз, вмешается в европейские дела, навыкнет воинскому искусству и сотрет шведа, который один заслоняет от нее Европу, то нельзя будет ничем помешать ее дальнейшему распространению в Европе. Для предотвращения этого союзникам надобно удерживать царя вне Европы, не принимать его в союз, мешать ему в обучении войска и в настоящей войне между Швецией и Москвой помогать первой. Англия, цесарь и Голландия подчинились этому внушению и определили не принимать царя в союз, а проводить его учтивыми словами. Постоянно Матвеев повторял, что на союз с Англией нельзя надеяться [671].

После Полтавской битвы в Англии с большим неудовольствием смотрели на вступление русских войск в Померанию. Утверждали, что в Карлсбаде между царем и английским посланником Витвортом произошел по поводу этого предмета очень крупный разговор, так что посланник счел благоразумным удалиться. Английский министр С. Джон (знаменитый Болингброк) говорил русскому послу фон дер Лигу: «Союзники в Померании поступают выше всякой меры: сначала уверяли, что хотят только выгнать оттуда шведский корпус Крассова, а теперь ясно видно, что их намерение выжить шведского короля из немецкой земли: это уж слишком!»

В 1713 году английский посланник в Голландии лорд Страффорд объявил Куракину: «Англия никогда не хочет видеть в разорении и бессилии корону шведскую. Намерение Англии — содержать все державы на севере в прежнем равновесии; ваш государь хочет удержать все свои завоевания, а шведский король не хочет ничего уступить. Ливонии нельзя отнять у Швеции; надеюсь, что ваш государь удовольствуется Петербургом», и проч. Страффорд внушал влиятельным людям в Голландии, что если царь будет владеть гаванями на Балтийском море, то вскоре может выставить свой флот ко вреду не только соседям, но и отдаленным государствам. Английское купечество, торговавшее на Балтийском море, подало королеве проект, в котором говорилось, что если царь будет иметь свои гавани, то русские купцы станут торговать на своих кораблях со всеми странами, тогда как прежде ни во Францию, ни в Испанию, ни в Италию не ездили, а вся торговля была в руках англичан и голландцев; кроме того, усилится русская торговля с Данией и Любеком.

Эти враждебные заявления были остановлены угрозой Петра. Возвратился в Голландию бывший в Дании посланник Гоус и донес своему правительству о разговорах, бывших у него с царем. Петр объявил ему, что желает иметь посредниками цесаря и голландские штаты, ибо надеется на беспристрастие этих держав; не отвергает и посредничества Англии, только подозревает ее в некоторой враждебности в себе. «Я, — говорил Петр, — готов, с своей стороны, явить всякую умеренность и склонность к миру, но с условием, чтобы медиаторы поступали без всяких угроз, с умеренностию; в противном случае я вот что сделаю: разорю всю Ливонию и другие завоеванные провинции, так что камня на камне не останется; тогда ни шведу, ни другим претензии будет иметь не к чему». Передавая эти слова, Гоус внушил, что с царем надобно поступать осторожно, что он очень желает мира, но враждебными действиями принудить его ни к чему нельзя. «Сие донесение, — писал Куракин, — нашим делам не малую пользу учинило» [672].

В разных политических брошюрах, появившихся в это время, в 1711и1712 годах, обсуждался вопрос, насколько усиление Московского государства может сделаться опасным для западноевропейских держав, в особенности же печатались памфлеты с жалобами на образ действий русских войск в Померании и Мекленбурге [673].

Таким образом, настроение умов на Западе вообще оказывалось враждебным царю и России. Союзники царя — Дания, Польша, Пруссия — не особенно много могли сделать и довольно часто обнаруживали даже неохоту быть полезными России. Другие державы мечтали о лишении царя выгод одержанных им побед. О Франции узнали, что эта держава тайком действовала наперекор интересам России, что, например, в Штетине находился отряд в 500 французов, воевавших против русских [674]. Окончание войны за испанское наследство грозило царю новой опасностью. Те державы, которые до этого были заняты упорной борьбой против Людовика XIV, теперь могли обращать большее внимание на Россию. К счастью для царя, он при случае имел возможность сделаться союзником той или другой державы, так как, в сущности, не прекращалась вражда между Францией и германскими странами, между императором и Пруссией, между ганноверским и берлинским кабинетами и проч. В одно и то же время на Западе боялись России, ненавидели ее и искали союза с ней. Недаром Лейбниц в письме к курфюрсту ганноверскому, выставляя на вид необходимость сближения с Россией, говорил: «Я убежден в том, что Россия будет на севере иметь то самое значение, которое до этого имела Швеция, и что даже она пойдет еще гораздо дальше. Так как этот государь весьма могуществен, то, по моему мнению, должно считать большою выгодою пользоваться его расположением и доверием» [675].

Отношения России к Австрии оставались холодными, хотя в Вене в 1710 году серьезно думали о браке одной из эрцгерцогинь с царевичем Алексеем. Сношение между царем и семиградским князем Рагоци сильно не понравилось императору. Зато Австрия не могла не сочувствовать России по поводу несчастья на Пруте, так как всякое усиление Турции представляло собой опасность для императора. При всем этом ни барон Урбих, бывший резидент царя в Вене, ни приехавший туда из Англии Матвеев, не могли склонить Австрию к заключению союза с Россией. В Вене опасались сближением с царем возбудить против себя Порту [676]. К тому же Австрия не могла желать развития могущества России и скорее сочувствовала Карлу XII, особенно когда после окончания войны за испанское наследство не было более повода опасаться союза Швеции с Францией. Для Австрии должно было казаться большей выгодой сдерживать Пруссию Карлом XII, и поэтому успехи оружия союзников в Померании сильно не понравились императору.

Совсем иначе Россия относилась к Пруссии. Еще в то время, когда Фридрих Вильгельм был лишь кронпринцем, Петр (в 1711 году) задобрил его подарком нескольких «великанов» («lange Kerle»). Такого рода подарки повторялись и впоследствии, когда Фридрих Вильгельм сделался королем. При всем том, однако, переговоры были особенно успешными.

В феврале 1713 года Петр, пребывая в Ганновере, узнал о кончине прусского короля Фридриха I. Это обстоятельство заставило его отказаться от предполагавшегося посещения прусской столицы. Однако состоялось все-таки свидание между Петром и новым королем Фридрихом Вильгельмом I в местечке Шёнгаузене, близ Берлина. Говорили о делах, однако царь не был особенно доволен впечатлением, произведенным на него этим государем. Он писал Меньшикову: «Здесь нового короля я нашел зело приятна к себе, но ни в какое действо оного склонить не мог, как я мог разуметь для двух причин: первое, что денег нет, другое, что еще много псов духа шведского, а король сам политических дел не искусен, а когда дает в совет министрам, то всякими видами помогают шведам, к тому еще не осмотрелся. То видев, я, утвердя дружбу, оставил» [677].