Последний мужчина - Михаил Сергеев

Сергей с удивлением повернулся к нему:

— Да как же? Прошлой зимой я видел…

— Разве это шторм? Вот в шестьдесят девятом, помню, разбило главный пирс в порту. Тот, с маяком. Опрокинуло с него суда… прямо в акваторию. Как сейчас помню дюжину кряду «упоительных вечеров». А закончилось трауром. Ведь только после этого построили защитную дамбу из бетонных ежей, — он указал вдаль, за горизонт.

— Да вы же слепы! — воскликнул Сергей. — Маяк вон там!

— Вам кажется. Ведь ещё целый день. А вы… вы, думаете, зрячий? Значит, вам меньше пятидесяти.

Резкий порыв ветра растрепал седые волосы мужчины.

Десятое августа. Прошел ровно месяц. Но помнились только последние две недели безуспешного поиска Меркулова в этом городе.

«Ему было восемь лет, — прикинул Сергей, бросив взгляд на слепого. — Нет. Не он».

Плита, будто соглашаясь, чуть качнулась и вернула свое прежнее положение.

* * *

— Ты прослушал диктофон? — заорал Сергей.

В подвале дегустационного зала на Екатерининской никого не было. Две женщины за стойкой, несмотря на очевидно достаточное в их возрасте хладнокровие, столь необходимое в подобных заведениях, удивлённо обернулись. Новосёлов сконфуженно пожал плечами, пытаясь придать хоть какую-то обоснованность поведению спутника, а заодно и сгладить недоразумение.

— Серж, но там были почти все современные романисты!

— Ты-то откуда знаешь? — тише, но все ещё громким голосом воскликнул сидящий напротив. — Когда ты вообще держал современный роман в руках?

— Да он сам к ним так обратился! — В словах друга послышалась обида. — И потом, мне на писак наплевать. Не из-за них же я срочно летел через всю страну. Меня преследуют. И это не сны. То те четверо, теперь вот… спектакль в группе. Всё бы ничего, но опять… — он вынул из нагрудного кармана маленький диск.

— Оттуда? — Сергей пристально посмотрел на Новосёлова.

— Диски раздавала маленькая девочка всем, уже на улице… пока хозяин, тот итальянец, её не шуганул. Всё повторяла, что обязана этим бабушке. Проснулся, а он у меня в руке… Потому я и здесь.

— Что на нем?

— Ничего особенного, передача какая-то. Двое мужиков берут интервью у тётки. Правда… короткая, видно, кусок.

Сергей, решительно взяв диск, подошёл к женщинам за стойкой. Те согласно закивали. Экран вспыхнул: трое людей о чём-то разговаривали. Он добавил звук, узнав сразу всех.

— Кто эта тётка? — не отрывая глаз от экрана, спросил Новосёлов.

— Жена великого виолончелиста. Помолчи.

Тот из двух, что с трудом составлял предложения, занимая место, достойное массы молодых талантливых журналистов, безо всякой надежды обивающих пороги его друзей и живущих подёнщиной, мусолил идею о недоступности оперного искусства для простого люда, неспособного к такому пониманию. Угождая собственной изворотливостью грузной даме, как и года два назад миловидной и верткой молодой женщине, расхваливая усилия той по проталкиванию «духовки» в массы.

Второй не старался так откровенно льстить собеседнице, интересуясь детьми, которых та всю жизнь, не колеблясь, перепоручала другим. Крайне редко встречаясь с ними, так что порою забывала лица, дама искренне удивлялась бестолковости подобных вопросов и наконец уничтожающе посмотрела на него:

— Вы что, серьёзно не понимаете, сколько времени от меня требовало искусство? Какие ещё дети?! — И, желая, как ей казалось, добить оппонента, отрезала: — К тому же они выросли успешными людьми!

— Им всегда лишь казалось… также как и вам, — пробормотал Сергей.

— Что, что? — Новосёлов наклонился ближе.

Он отмахнулся:

— Потом.

В это время первый, словно вдруг опомнившись и поняв, для чего он получил возможность разговаривать с миллионами, начал задавать именно те вопросы, которых от него ждали эти миллионы.

— С-скажите, — его губа затряслась от страха, — а вам известно, в чём заключается надменность человека? Как проявляется? Х-хотя бы, с-скажем, внешне?

Дама удивлённо, но спокойно повернула голову.

— К чему вы это?

— Скажите, — не ответив, продолжал первый, попытавшись зажать рот ладонью, — вам знакомо высокомерие? Поясняю: пренебрежительное отношение к людям?

Уже обе ладони говорившего заплясали на губах. Глаза наполнились ужасом.

— Что вы себе позволяете! Кто вы? И кто я! — выдержанно и громко произнесла женщина. Никто не смел задавать ей подобные вопросы никогда, тем самым беря на себя часть вины в привычке той делить людей по запаху дорогого парфюма. Того, что десятилетиями отбивает смрад палёной плоти, постепенно притупляя обоняние.

Меж тем ладони не справлялись:

— Как вы относитесь к утверждению, что высокомерие по отношению к другим, навязанное окружению как уверенность, — родная сестра ненависти к людям? — продолжал спрашивать первый.

Второй ошарашенно откинулся на спинку стула. Дама решительно поднялась и, смерив взглядом даже те части тел ведущих, что скрывал стол, величественно пошла вон.

— Последний вопрос! — закричал обезумевший свой. — Что у вас на запястье левой руки?!

Экран погас.

— Чертовщина какая-то, но делать-то что? Что делать? — Новосёлов снова наклонился к Сергею.

— Боже, теперь понятно, почему тогда именно двое упали замертво. А я надеялся, что не ты… — хозяин закрыл лицо руками. — Ну-ка, признавайся, что натворил? — Он в упор посмотрел на друга. — Что случилось?

— Да ничего, клянусь… ничего. Ну, совсем ничего! Как жил, так и живу.

— А может, мне неизвестно… как ты жил, дорогой? Может, я совсем не знаю тебя? — Сергей вопросительно посмотрел тому в глаза. — Впрочем, уже не важно… А что, что было на диктофоне?

— Так на обратной стороне диска… запись… только голосовая… Правда, фон мешает… какая-то музыка. Короче, и у них… бардак!

— На обратной, говоришь? Ведь не научились ещё на обратной.

— Значит, кто-то научился… — друг усмехнулся.

— Или всегда умел. Дать увидеть… обратную… нет, исказить. — Он на секунду задумался. — Ты сказал, что был не один, а включал диктофон кто? Сам?

— Да нет, — не понимая вопроса, отбивался Новосёлов. — Один из этих…

— Как выглядел? — перебил Сергей.

— Да я знаю, кто это. Тот с диктофона поблагодарил его, назвал ещё первым из ожидающих награды…

— Кто?! — Терпение Сергея лопнуло.

— Да твой знакомый! Меркулов! С флаерами… ты же сам описал его.

— Это же ещё впереди! И ты сказал, романисты!

— Я почём знаю! И потом… не мои слова…

Пазл сложился.

* * *

Из окна дома по улице Киевской с видом на темные вершины крымских гор, проглядывающих сквозь кипарисы, в тот поздний час пробивался свет. Пробивался и хрипловатый голос из диктофона, лежавшего не только на столе здесь, но и в далёком Неаполе. Двое мужчин в креслах, затаили дыхание. Собравшиеся внизу на улице — тоже.

Странная музыка доносилась сквозь треск и шипение. А еле слышимые щелчки не оставили сомнений, что записи много лет.

— Это же Скрябин! «Прометей»! — прошептал Сергей. — Вот так да! — И тут же услышал:

«Я, Шандор Лавэй, сегодня, в Вальпургиеву ночь тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, объявляю о создании церкви сатаны. С этого, шестьдесят шестого года мы начинаем новое летоисчисление, которое продлится шесть столетий. Верховным жрецом назначается Питер Гилмор…»

— Кто этот Питер? — Новосёлов наклонился к другу.

— Член дэт-метал-группы «Acheron», тс-с-с!

Тем временем голос продолжал:

«Он же написал предисловие к моему детищу, сатанинской библии, и, полностью выполнив свое предназначение, открыто встал на путь противления Христу… С целью окончательного богоубийства».

— Это что, серьёзно? Было? — не унимался Новосёлов.

— Т-с-с! Зайди в инет, всем известный факт. Их даже зарегистрировали в Минюсте США. Кстати… не случайно именно там. Помолчи!

Лента зашипела и защёлкала. Друзья замерли. Так продолжалось около минуты. Вдруг голос прорвался вновь:

«Сегодня, в хеллоуин девяносто седьмого, в ночь моей смерти, мне поручено записать обращение одного из соратников, что был рядом все годы моей борьбы за свободу абсолюта под именем человек! Чьи заслуги несравненно больше других, отправивших на тот свет миллионы, ибо продолжают убивать… убивать… убивать… убивать… — Казалось, пленку заело, но через несколько щелчков голос пробился вновь: — Последствия подвига его неизмеримо глубже и важнее понимания не разделяющих наши убеждения. Его творения живут в сокровищницах ваших… ваших… ваших и плодоносят до сих пор, проливая кровь… кровь… кровь».

Наступила тишина. И вдруг из динамика донеслось:

«Я, великий сюрр, полотнами которого вы восхищаетесь по сей день, обращаюсь к вам!»

— Дали! — прошептал Сергей. — Ё-моё! Но когда? Ведь он превратился в животное! Есть свидетели страшного финала ещё при жизни! Сиделка вспоминала, что за два года тот произнёс одно членораздельное слово. Значит, Лавэй побывал там! А сиделка? Я, кажется, её знаю…