Никола зимний - Сергей Данилович Кузнечихин

коли у вас цепкости нет. Надо кому-то и в городе работать.

– А что станется с вашей хваленой пейзанской целомудренностью? Ей не выжить в этом Содоме.

– Ты попроще выражайся, мы же деревенские.

Сережа неожиданно скучнеет. Гена это видит, хотя и не может понять, чем его достал. Но главное, что напор остановлен и теперь надо наступать самому.

– Ну, так что ты имел в виду под целомудренностью?

– Как тебе сказать… – Сережа зачем-то вздыхает и говорит, словно извиняясь: – Город все-таки развратен, ленив, блудлив, а крестьяне у нас честные, трудолюбивые, с чистой душой… Неужели не жалко растерять такое богатство?

– Что ты о чужом богатстве переживаешь, о своем лучше подумай, – выговаривает Гена и, чтобы надежнее припечатать, добавляет: – Или не думается в общаге, в любимой «кошаре».

– Мне общественное дороже личного.

– В том и дело, что считать чужое слишком много желающих развелось.

– Ты прав, Геночка, больше не буду.

Сережа переводит разговор на смешочки, делает вид, что ему лень спорить, может, и так, может, Гена если и не выиграл, но, во всяком случае, не проиграл, в этом он уверен.

«Но Славик-то, Славик» – и слова не проронил, сидел скалился, выжидал и только на улице, когда остались одни, спросил:

– Я что-то не понял, при чем здесь потомственный крестьянин?

Стоило бы и Славику выговорить, но Гена благодушен, как настоящий победитель.

– Да ну его! Послали нас как-то свеклу полоть, и понесся он сослепу или с похмелья теребить все подряд. Я его пристыдил. А ему, видать, не понравилось.

– Из-за такой ерунды?

– А чему ты удивляешья? Все эти любители высмеять других не очень-то любят, когда их самих трогают. Привыкли смотреть с прищуром, Они думают, что их все боятся, а с ними просто связываться не хотят, потому что тронешь такое добро – и сразу вонища пойдет, что сам не возрадуешься.

А Славик вроде бы и слушает, вроде бы и соглашается, но без интереса, без желания понять. В конце концов, он тоже застрял в общежитии и неизвестно когда еще выберется, когда найдет свой угол. Пока перемен не ожидается, разве что перейдет из одной «кошары» в другую, сменяет шило на мыло или в лучшем случае женится и будет «воевать с тещей за мужскую независимость», как любит говорить Сережа. Они одного поля ягоды, потому Славик и помалкивает, слабачок. Но он еще не совсем потерянный, у него еще есть время выкарабкаться.

4

Дом Орехова рядом с остановкой. Точнее, уже бывший дом Орехова, а теперь его, Гены. Они идут через зеленый двор, и глаз уже по-хозяйски отмечает отсутствие гаражей и хоккейной коробки – все это нравится Гене, значит, будет тихо. Нравится, что рядом центральная улица с множеством автобусов и троллейбусов и в то же время дом отгорожен от изнурительного шума тесной магистрали длинной девятиэтажкой… Нравится, что по пути притулилась маленькая булочная, а с другой стороны дома (он это и раньше знал) есть большой продуктовый магазин и почта. Он даже на время забывает, что не собирался задерживаться в комнатушке. Отыскивает свое окно, рядом растет береза, но затеняет она только кухню, на которой Гена не собирается рассиживаться. Важнее, что дерево именно береза, а не тополь – сколько пуху летело бы в форточку каждый июнь.

Возле подъезда они останавливаются. Надо собраться с духом, все-таки миссия не совсем привычная и немного щекотливая, было бы проще, если бы шли в незнакомый дом к чужим людям. Гена еще раз осматривает двор.

– А что мы, собственно, минжуемся? – бодрится Славик. – Все по закону. Придем и скажем: здравствуйте, соседушка, посидим рядком, заживем ладком.

Гена утвердительно кивает, все верно, какая может быть неловкость – законный размен, он за Орехова не ответчик и в разводе их не виноват. Она еще благодарна должна быть, что избавляется от неприятных встреч.

Дверь им открывает белобрысый мальчишка, сын Бориса. Славик с преувеличенной радостью кричит:

– Здравствуй, Юрочка!

Ответного чувства на лице мальчишки не появляется, смотрит с недоумением, как на совершенно незнакомых. Славик пытается погладить его по голове, но он уклоняется от протянутой руки.

– Кто там? – слышится из комнаты.

Ответить мальчишка не успевает. В коридоре появляется мать. Одета она очень по-домашнему: заношенный халат не прикрывает обшириую грудь, голова сверкает от металлических бигуди. Гена видит ее впервые и сразу же вспоминает жадные взгляды бывшего шефа на их ровесниц. Если к Борису он обращался запросто, то жену его назвать без отчества язык не поворачивался. Гена подталкивает Славика вперед, лучше, если начнет переговоры незаинтересованный человек, к тому же и более-менее знакомый.

– Понимаете, Надежда Александровна, мы с Борисом обменялись комнатами, то есть не мы, а конкретно он, Гена, – поправил себя Славик в ответ на удивленный взгляд. – Так что прошу любить и жаловать.

– Когда это случилось? – сразу же спрашивает жена.

– Две недели назад.

– Ах, вот оно что. Вы, ребятки, меня извините, я в таком неприглядном виде. Вы подождите на кухне, я приведу себя в порядок и все вам объясню. Чайку с клубничным вареньем выпьем…

Они идут на кухню. Там, громко прихлебывая из чашки, уже чаевничает Юрка. Славик снова пытается с ним заговорить, но мальчишка упорно не желает восстанавливать былое знакомство. Гена по инерции ощупывает квартиру глазами, а мысли его уже заняты странным поведением Ореховой – что она собирается объяснять, какие могут быть объяснения, когда дело уже сделано…

Надежда Александровна возвращается на кухню преображенная. С ее лица исчезло тяжелое выражение. Теперь это была совсем другая женщина: радушная, веселая и не такая уж великовозрастная. Дождавшись матери, Юрка поднялся и, прихватив чашку с недопитым чаем, ушел в комнату.

– Значит, говорите, две недели назад.

– Если точнее семнадцать дней.

– Ах, Борис, Борис! Совсем, бедняга, закрутился.

– Вы когда видели его в последний раз?

– Когда размен оформляли…

– Ну как же так?! Сорок лет мужику, а в голове ветер. Неужели трудно было предупредить?

– О чем предупредить? – вмешивается Славик. Гена раздраженно зыркает на него: не лезь, мол.

– Мы же с ним помирились, ребятки.

Гена не сразу понимает смысл сказанного и переспрашивает:

– Как вы помирились?

– Ну что вы не знаете, как мирятся мужчина и женщина? – И она улыбается им лукаво, по-молодому.

– Поздравляю! – вырывается у Славика.

Жена Орехова беззвучно смеется. Чтобы скрыть растерянность и не накричать глупостей, Гена пытается поддержать ее, но смех получается какой-то болезненный, словно у припадочного.

– Вы, конечно, извините, ребятки, я все понимаю, но жизнь есть жизнь.

– Разумеется, – снова влезает Славик, – столько лет прожили – и вдруг разводиться из-за какой-то ерунды.

Гена злится на