Зарождение добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков

панике, бросая оружие, спасаясь на тралеры. Первым, конечно, бежал Военно-революционный комитет в полном составе. Атаман Каледин, который действовал наверняка, стараясь избежать лишних жертв, победоносно вошел в город при всеобщем ликовании, но победа не радовала его. Лицо у атамана было грустное, брови сурово сдвинуты, на сердце лежала тяжелая скорбь – и тот, кто видел тогда атамана, понимал, что молчаливый Каледин переживал тяжелую трагедию. Ему пришлось все-таки пролить братскую кровь, но, как человек долга, он исполнял свои обязанности…

Счастье Дона – превыше всего. Наступая на Ростов, он, как всегда, опустив голову, шел впереди цепи, ежеминутно рискуя быть сраженным пулей, но, не заботясь об этом, шел и думал и о тех, с кем сражался: «Страшно пролить кровь, надо действовать так, чтобы меньше было жертв…»

Но жертвы были, кровь пролита – и тяжело было на сердце атамана..

* * *

Я помню, как А.М. Каледин после разоружения враждебного пехотного полка медленно проезжал в автомобиле по Большой Садовой. Улица была запружена ликующим народом. Автомобиль с трудом продвигался вперед. Атаман, не обращая никакого внимания на то, что делалось кругом, сидел не двигаясь, погрузившись в мрачные думы. Толпа задержала автомобиль, устроив атаману овацию. Аплодисменты, крики «ура!», цветы… По приказанию атамана, шофер остановил автомобиль. Каледин сделал властный жест рукой – толпа замолчала.

– Мне не нужно устраивать оваций, – сказал атаман, напрягая голос так, чтобы все его слышали. – Я не герой, и мой приход не праздник. Не счастливым победителем я въезжаю в ваш город… Была пролита кровь, и радоваться нечему. Мне тяжело. Я исполняю свой гражданский долг… – И тихо добавил: – Овации мне не нужны…

Толпа молчала и почтительно расступилась, пропуская автомобиль атамана. Скоро автомобиль скрылся…

* * *

На другой день один из молодых «гвардейцев Каледина» рассказывал мне, как был разоружен пехотный полк, который «держал нейтралитет».

«Атаман Каледин с одним лишь адъютантом смело направился к казармам. Наши передовые цепи в это время далеко ушли вперед. Атаман не побоялся ни предательского выстрела, ни того, что его могут поднять на штыки.

Он пошел в казармы и властно приказал солдатам сдать оружие, обещая им полную безнаказанность, если его приказание будет исполнено. Солдаты молча сдали все оружие…»

После минутного молчания мой собеседник прибавил:

«Он один разоружил целый полк. Так поступает тот, кто умеет повелевать… Он пришел, властно приказал – и его не посмели ослушаться».

* * *

Конечно, то, что я рассказал, – небольшие штрихи, но они очень характерны для оценки того Каледина, якобы «кровавого изверга», вокруг имени которого бессовестная пропаганда сплетала венки чудовищных легенд.

Простота и благородство, смелость, рыцарская честность и отсутствие красивых жестов, чувство долга – эти качества всегда и неизменно при всех обстоятельствах были присущи А.М. Каледину.

Недаром все, кто знал атамана, почтительно называли его Первым Гражданином Дона.

Он молча переживал трагедию Дона – и эта трагедия была его личной трагедией.

Он говорил на Круге: «Мое имя повторяется во всех концах страны и фронта, мое имя стало известным символом не только для Дона, но и для России, как выразителя некоторых идей. Может быть, мое имя навлекает на родной Дон лишнее подозрение? Я долго и мучительно думал об этом и полагаю, что мне нужно уйти. Ведь не может быть речи о личности, когда решается судьба края».

Но генералу Каледину не дали возможности оставить свой высокий пост. Когда Каледин сложил свои полномочия, Круг, снова переизбрав его всеми голосами против единичных голосов, снова взвалил на его плечи тяжкий крест и возвел его на атаманскую Голгофу… Ему дали власть, но фронтовики не поддержали его в самый трудный момент борьбы за Дон и тем самым обрекли его на гибель, как обрекли и другого атамана, А.М. Назарова. Печальна их судьба… Один застрелился, чтобы избавить родной Дон от своего имени, другой с гордо поднятой головой пошел на расстрел…

И, умирая, каждый из них думал: «Где же орлы – донские казаки?»

Молчала степь, занесенная снегом, кипел негодованием под ледяным покровом Тихий Дон…»

На смену героям пришли порожденные безвременьем казачьи Иуды… Первого из них, Голубова, опомнившиеся от дурмана и отрезвевшие донцы застрелили, как бешеную собаку, другого, Подтелкова, повесили…

А. Половцов[200]

Рыцари тернового венца[201]

Большевизм огнем и кровью заливал всю Россию; его волны докатились и до Донской области, далекой от центра государства.

Здесь большевистские верования воспринимались также с большой готовностью, но только городским населением и частью сельского – неказачьего.

Громадное большинство казаков относилось к большевизму отрицательно. Ни Войсковой Круг, ни первый выборный войсковой атаман генерал Каледин не признали большевистского правительства и объявили Донскую область самостоятельной частью Русского государства.

Сюда, на Дон, под защиту казачьей автономии, и спаслась часть русской интеллигенции, не желавшая подчиниться варварскому игу большевиков.

С ужасом смотрели они на беспощадное разрушение русской государственности и в полном отчаянии не видели выхода из страшной бездны, в которую ринулась Россия.

В начале ноября 1917 года в Новочеркасске, столице донского казачества, появился скромно одетый, преклонного возраста господин в очках, с видом профессора. Господин этот о чем-то хлопотал, его видели постоянно у атамана; он собирал у себя военную молодежь и беседовал с офицерами.

По городу ходили разные слухи о каком-то заговоре; рассказывали, что Дон идет на Москву, чтобы положить конец издевательствам над Россией; называли даже разных походных атаманов, которые якобы уже назначены.

Через несколько дней дело разъяснилось. Этот господин оказался генералом Михаилом Васильевичем Алексеевым, бывшим начальником штаба Императора Николая II, а впоследствии Верховным Главнокомандующим русской армией при Временном правительстве.

Генерал Алексеев, ближе всех видевший ужасные результаты разложения армии, еще при Временном правительстве предпринимал всевозможные меры к воссозданию армии. Но все его попытки в этом направлении и в Петрограде, и на Московском совещании остались без результата.

Между тем он ясно сознавал, какое тяжелое будущее предстоит России, если она так печально и позорно нарушит свои обязательства перед союзниками в мировой борьбе. Он уже не мечтал об активных операциях, но думал, что и при ничтожном сопротивлении со стороны России немцы будут крайне затруднены на Западном своем фронте.

После разгона предпарламента генерал Алексеев убедился в том, что все легальные способы борьбы бесплодны. Но, несмотря на всю свою усталость и болезни, он не сдал еще своих позиций. Чего нельзя было добиться законным путем, то, казалось ему, возможно сделать иначе. Он думал, что не все еще потеряно.

Если большевистская Россия уже