Сыночек в награду. Подари мне любовь - Вероника Лесневская

с поцелуями в автосалоне, а она – новая сотрудница, которая шарахается от каждой тени и во всем ищет подвох. Наши отношения откатились к самому началу. Только теперь это точка невозврата.

– Но как? – тихо подает голос Ева спустя некоторое время, которое кажется мне вечностью в преисподней. – Почему ты? Ведь вы делали ЭКО в другое время… с женой, – последнее слово произносит сипло, с едва слышимым надрывом.

Карие глаза, наполненные слезами, устремляются на меня. Прямиком мне в душу. Понимаю, что вся правда может сломать ее сейчас, а я этого не хочу. Поэтому отвечаю пространно, не вдаваясь в детали.

– Доктор Городецкий, который вел и вас с Меркуновым, и нас… – намеренно не упоминаю имя жены. – Случайно или сознательно перепутал материалы. Подробностей, как и мотивов врача, я не знаю. Воскресенский настаивает на расследовании, но я полностью с тобой согласен и не хотел бы будоражить прошлое.

– Ты отец Владика, – шепотом повторяет Ева, будто пытается осознать эту информацию. И не может. Или не желает принимать меня. – У вас же тоже был криопротокол. Я помню, как ты говорил об этом по телефону, – лепечет в промежутках между всхлипами. – Чьи именно материалы подменили? Насколько ошиблась клиника? Если ты папа, то кто тогда мать?

– Ты, – выпаливаю еще до того, как она закончит фразу. – Это даже не обсуждается. И никем не будет поставлено под сомнение, – чеканю строго.

– Где мой результат? Я ведь тоже сдавала тест ДНК, – удивляет меня своей решительностью.

Какие правильные, но жестокие вопросы задает хрупкая Ева. Устало прикрывает глаза, слово не в силах больше смотреть на меня, а из-под опущенных ресниц стекают тонкие прозрачные струйки. А я даже не могу обнять ее и успокоить – не позволит.

– Твой образец не учитывали в лаборатории. Нам с Воскресенским выдали только два заключения: Меркунова и мое, – аккуратно выдаю новости, дозируя их, чтобы не отравить Еву потоком яда, а дать ей привыкнуть и выработать иммунитет.

– Удобно, – хмыкает и распахивает глаза, обжигая меня жидким янтарем. На дне зрачков затаилась обида, непонятная мне. – Что дальше?

Вновь логичный вопрос, но произнесенный таким обреченным тоном, что я боюсь своим ответом разорвать нашу связь. Раньше между нами был натянут канат, но за одно утро он превратился в тонкую нить. Самое страшное, что я понятия не имею, с чем связано разочарование Евы. Просто вижу это в ее взгляде, слышу в срывающемся голосе, чувствую в атмосфере вокруг нее.

– Все, как мы и планировали, – осторожно говорю, но она сжимает губы, словно подавляя рыдания. – Ева, да что такое? – не выдерживаю. – Я полюбил тебя задолго до того, как узнал о своем возможном отцовстве. Я даже жалею, что повелся на уговоры Кости и тайно сдал этот чертов анализ. Неважно. Все неважно, кроме нас, – поднимаюсь и упираюсь кулаками в поверхность стола. – Я хочу построить с тобой семью, и…

Ева дрожит, лихорадочно прячет что-то на коленях. Но я не придаю этому значения. Я доверяю ей полностью.

– А если я не хочу? – совершает контрольный выстрел. Разрывной пулей в затянувшуюся рану в груди. Навылет. Оставляет зияющую дыру. – Если я не останусь с тобой? Решу уехать. Тогда… вы с Воскресенским заберете у меня сына?

– Тогда я просто сдохну, – непроизвольно вырывается у меня. Ровно, со сталью, холодно. Как факт. Сделав вдох, я возвращаю себе самообладание, которое растоптала Ева одной безжалостной фразой. – Разумеется, нет. Владик – твой сын. И никто не посмеет лишить тебя ребенка. Тем более, я. Откуда вообще такие мысли?

Молчит. Кусает губы. До красноты. Сжимает белыми зубками, терзает.

Не могу видеть Еву такой. Разбитой, потерявшей веру, будто я ее предал. А я скорее застрелюсь, чем обижу любимую.

Ни на миг не прерываю зрительного контакта, такого тяжелого для нас двоих, но одновременно необходимого. Обхожу стол и опускаюсь рядом с креслом. Накрываю ледяные ладони своими руками. Хочу согреть, поэтому обхватываю крепче, заключаю в теплый капкан. Подношу к губам, чтобы обжечь дыханием.

И что-то соскальзывает на пол. Именно то, что прятала от меня Ева все это время. Но мне плевать. Даже не поворачиваюсь на звон разбитого стекла. Продолжаю всматриваться в растерянное лицо феи, которое вдруг принимает виноватое выражение.

– Прости, я не специально… – она кивает вниз.

Нехотя отрываюсь от ее фарфоровых щек и опускаю взгляд. На перевернутую рамку. На отпечатки женских пальцев поверх слоя пыли. На осколки вокруг.

Узнаю. Единственное, что осталось в этом доме от жены. Отголосок прошлого, долетевший так не вовремя. После того, как я отпустил его.

Вздыхаю.

И сильнее сжимаю руки Евы. Только бы не сбежала. Не сейчас.

– Это всего лишь рамка, – произношу на выдохе, не отпуская ее прохладные пальцы. Поглаживаю, растираю, пытаясь разогнать кровь.

Кажется, если ослаблю хватку хотя бы на доли секунды – потеряю Еву навсегда. Сейчас эта бледная, огорченная, поникшая девушка гораздо ценнее для меня, чем кусок дерева с разбитым стеклом. Память не в вещах. Я осознал это в тот день, когда освободил и расчистил комнату жены. Прошлое не исправить и не вернуть. Оно останется в воспоминаниях. Другое дело – будущее. Наше с Евой. Его придется возводить по кирпичикам. Но пока что фея, наоборот, выстраивает стену между нами и заливает бетоном все наши осторожные попытки быть вместе.

Маленькие ладошки выскальзывают из моих и тянутся вниз. Пальцы замирают в паре сантиметров от разбросанных стекол, почти касаются пыльного дерева.

– Не надо, порежешься, – ловлю тонкие запястья, будто защелкивая на них наручники. Дергаю на себя, заставляя Еву выпрямиться в кресле. Придерживая их одной ладонью, я сам поднимаю рамку, переворачиваю, мельком скользнув взглядом по изображению, и возвращаю ее в приоткрытый шкафчик.

– Ева, ты должна понимать, что это просто память, – целую ее руки, которые она яростно пытается вырвать. – Не нужно ревновать меня к прошлому, – смотрю на нее исподлобья, по-прежнему сидя у ее ног.

Становится ясно, почему Ева сама не своя. И чем вызвана такая отчужденность.

– Это же она… Твоя жена… И мы совершенно одинаковые… – стреляет заплаканным взглядом в покосившуюся дверцу. Захлебывается эмоциями, идет ко дну, но я из последних сил стараюсь удержать ее на поверхности.

– Вы не похожи, – чеканю как можно убедительнее.

– Я