Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - Игорь Миронович Губерман

лет мы с ним дружили.

Нет-нет, я вовсе не высокий некролог собрался написать, а просто его жена Наташа доверила мне рукопись, что не попала в интернет (где много гуляет его качественных стихов и воспоминательной прозы). Рукопись называется – «Мои сны». Я знать не знал о ее существовании, хотя сны свои Володя часто рассказывал на дружеских пьянках, и я весьма завидовал ему, так это было содержательно и интересно.

Вот он, например, вдруг оказывался в Ясной Поляне – у него какие-то вопросы были к зеркалу русской революции. Лев Николаевич его приветливо встречает и ведет в большую комнату, где за столом сидит человек десять с симпатичными, но бледными и явно растерянными лицами. А на штанах у них – следы крови, у нескольких торчат из ширинок края марли, тоже со следами крови.

– Это беззаветные борцы за справедливость, – объясняет ему Лев Толстой.

И Володя, который мигом догадался, спрашивает в ужасе, зачем же их оскопили.

– А чтоб не отвлекались, – благодушно отвечает ему граф.

В застольном пересказе эти сны звучали очень впечатляюще – я несколько из них и записал потом, и напечатал, честно указав их автора, чья творческая натура обнаруживалась даже в сновидениях. А тут – огромная подборка этих снов.

Вот едет он в каком-то старом грузовике по донельзя раздолбанной сельской дороге. Грузовик трясется на бесчисленных ухабах и колдобинах, шофер вспотел от напряжения и злобно ругается. И этот шофер – Ленин, Владимир Ильич лично. Вдруг он, обращаясь к Володе, с горечью говорит: «Мы всё, батенька, делали совершенно правильно, нам просто плохой народ достался. Будь у нас под руками какой-нибудь европейский народ, и мы бы мигом построили социализм».

А вот он в какой-то пустынной местности встречается с Иисусом Христом. И спрашивает у него, почему в христианстве осуждается самоубийство – ведь такое пресечение жизни часто бывает единственным средством освободить себя от страданий, нравственных или физических мучений.

– Я, – говорит Володя, – пишу сейчас статью на эту тему и хотел бы знать ваше мнение.

– Дело в том, – объясняет ему Христос, – что вы совершенно правы, но далеко не всем людям надо знать полную правду.

– Но как же, – говорит ему Володя, – я сошлюсь в статье на эти ваши столь авторитетные слова?

– А очень просто – отвечает ему собеседник, – так и напишите: Иисус Христос, личное сообщение.

Забавно, что услыхав пересказ этого сна в каком-то застолье, Дина Рубина решила, что это вполне ничейная байка, и ее воспроизвела аж на обложке своей книги безо всякой ссылки на автора (я имею в виду Файвишевского, естественно, а не Иисуса Христа).

Он как-то во сне и с Богом повидался – находясь, по всей видимости, уже в чистилище. Тут застольный вариант этого сна отличается от того, который в рукописи. Я приведу тот, который записал тогда и тоже вставил в мои тексты.

Бог был похож на человека (во всяком случае и рукой помахал Володе на прощание, и даже левым глазом подмигнул), однако ясно понимал Володя, что имеет дело с Создателем. Бог спросил Володю, в чем тот грешен, и Ему отвечено было честно, и Творец решил почему-то, что Володя пусть еще немного поживет и отправляется на землю. Но тут пришелец заартачился и сказал, что раз уж подвернулся такой случай, то он хочет задать несколько вопросов об устройстве мироздания и психологии венца творения Божьего. «А не пошел бы ты, голубчик, на хуй?» – гневно сказал Господь, и два огромных ангела, ухватив наглеца под мышки, поволокли его вон из помещения.

Но эти замечательные сны-байки резко отличались от основного корпуса Володиных снов, и тут пригодится одно признание, сделанное им в другом тексте. Он ведь совершенно не собирался посвятить себя медицине. Но как раз, когда он раздумывал, куда поступать, его мать (доктор, как и отец) сказала ему удивительные слова: «Иди в медицинский, врачам в лагере живется намного легче».

Это конец сороковых годов, из этой материнской фразы ясно, в каких ожиданиях жили в это время еврейские интеллигенты. И Володя поступил в мединститут, с отличием его закончил и принялся за научную работу в Институте психиатрии АМН СССР. Он и ученым оказался незаурядным: получил даже какое-то свидетельство о приоритетном открытии в области происхождения шизофрении. Блестяще защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертации. Но директором этого института в те годы был пакостно и позорно известный академик Снежневский, автор учения о «вялотекущей шизофрении», под симптомы которой подгоняли инакомыслящих, отправляя их на губительное лечение в сумасшедших домах специального назначения. Этот действительный член Академии медицинских наук останется в истории основателем советской карательной психиатрии. Файвишевский был лишним в институте Снежневского и вскоре оказался из него изгнан лично сановным руководителем. По заявлению о «собственном желании», разумеется.

Тогда и стал он, доктор наук уже, районным психотерапевтом. И сильно в этой области преуспел. Но только очень ясно, каких воззрений на лагерь мира, социализма и труда придерживался этот тихий и немногословный доктор. И на снах его лежит отчетливая печать уже неколебимого мировоззрения. И многие из них поэтому – тягостны, как дурные предчувствия. А еще просвечивает в них – немыслимая деликатность, присущая в жизни и работе очень известному в Москве психотерапевту Файвишевскому.

Вот он оказался в одном из своих снов живущим при очень странных порядках: введен закон, что все казни совершаются у приговоренных на дому и каждый гражданин обязан иметь комнату, где палач произведет свою работу. А еще полагается налить палачу выпить.

Тем временем в дверь к нему, во сне он тоже доктор, звонят, и он уже знает, кто это – он ждал. На пороге стоит интеллигентного вида мужчина, он безукоризненно одет и в шляпе. В руках у него – маленький чемодан. Он протягивает Володе руку, но Володя говорит:

– Извините, но руку вам пожать я не могу.

– Я вас понимаю, – спокойно отвечает палач и проходит в комнату для казни, что-то приготавливая там.

А доктор раскрывает шкафчик с выпивкой и думает: «Такой интеллигентный человек навряд ли пьет водку». Наливает полстакана коньяка и на подносе несет в ту комнату.

– А вы? – спрашивает его вежливый гость.

– Извините, – говорит Володя, – но я не могу пить с палачом.

– Ну что же, я вас понимаю, – снова говорит гость и залпом выпивает свой коньяк.

И все оставшееся время сна доктор не о смерти близкой думает, а мучается, не обидел ли он такого симпатичного человека.

Сны его разнообразны чрезвычайно, только то и дело в них просвечивают столь же разнообразные