Забрать ее душу - Харли Лару

извлек еще одну иглу из прозрачного пластикового колпачка и очистил ее.

— Не двигайся ради меня. Включи вибратор снова.

Мой клитор был настолько чувствителен, что простое прикосновение к нему гудящей головкой вибратора заставило меня застонать. Оставаться неподвижной теперь было намного труднее. Я не могла перестать дрожать, как будто мое тело не могло вместить множество переполняющих его ощущений. Я не сводила глаз с его лица, пока он накладывал щипцы, и улыбнулась, увидев едва сдерживаемое волнение, вспыхнувшее в его глазах, когда он поднял иглу.

Он был монстром, но он был моим. И я принадлежала ему, так же верно, как если бы он уже забрал мою душу.

Я столько лет гонялась за тьмой, тянулась к ней, взывала к ней, а теперь я погрузилась в нее. Она охватила меня, и я не хотела, чтобы было по-другому. Тьма была острой, словно лезвие, но, Боже, какой же она была теплой. Ужасной, но безопасной.

Тьма была демоном, склонившимся надо мной с огнем в глазах, шепчущим:

— Ты моя, малышка.

Вторая игла причинила еще большую боль, но все равно разбила меня вдребезги. Моя голова откинулась назад, глаза закрылись, я застонала от этой жестокой остроты и покалывающего, огненного удовольствия, которое потекло по моим венам, от самой сердцевины до кончиков пальцев ног. Я уронила вибратор, стимуляция была гораздо сильнее, чем я могла вынести. Моя голова была такой легкой, я погружалась так глубоко.

Леон не дал мне упасть. Он стоял на коленях рядом со мной, обхватив меня руками, прижимая к своей груди, покрывая поцелуями мое лицо и шепча:

— Вот моя девочка. Тише, полегче Всё. Дыши глубже, малышка.

Я поняла, что музыка изменилась. Я узнала песню…. Cigarettes After Sex…Nothing's Gonna Hurt You Baby. Я парила с закрытыми глазами, разбитая и в тепле, защищенная в его объятиях. Я могла бы забыть обо всех опасностях за пределами этих стен и позволить тьме стать моим убежищем здесь. Я могла бы позволить злу стать моим убежищем, извращению — моей терапией, а монстру — моим любовником.

39 ЛЕОН

— Знаешь, я могу почистить их сама… Тебе не противно?

Я прищурился, глядя на нее, и осторожно провел ватным тампоном по полоске через ее сосок.

— Я делал ради удовольствия вещи настолько отвратительные, что большинство людей от этого стошнило бы. Чистить отметки, которые я тебе поставил, совсем не противно, Рэй.

Она ухмыльнулась, когда я перешел к чистке другого. Она сидела на краю большой ванны без рубашки и в огромной пижаме на нижней половине тела

— Отвратительные вещи, да? Например, какие?

Ее темные глаза сверкнули тем озорным блеском, который воспламенил мой мозг. Это игривое любопытство сводило меня с ума, точно так же, как и в тот первый раз, когда она огрызнулась мне в ответ.

Я вляпался из-за этой девушки. Хорошенько и по-настоящему.

Я знал, что это было за чувство, когда она спала рядом со мной прошлой ночью, вялая и измученная — боль в моей груди, такая горько-сладкая, когда я обнимал ее. Я не мог сказать, что многие вещи пугали меня, но это пугало. То, что я почувствовал, когда увидел в ней свой металл, сияющий на этих роскошно мягких, неотразимых грудях, привело меня в такой ужас, что у меня почти перехватило дыхание.

Я не должен был ничего чувствовать к человеку. Но вот я здесь, готовый рискнуть жизнью и увечьями ради этой маленькой женщины, охваченной адским пламенем.

Я отложил солевой раствор и ватные тампоны и поцеловал ее левую грудь, затем правую; затем шею, теплую и пульсирующую кровью; затем ее лицо, нежное и покрасневшее, когда она захихикала. Ее смех заставил меня зарычать, это вызвало немедленное желание прижать ее к себе и играть с ней, пока ее хихиканье не превратится в крики удовольствия.

— Ах, осторожнее, они болят!

Мне потребовались все остатки самообладания, чтобы позволить ей подняться с края ванны, а затем наблюдать, как она раздевается до конца и встает под душ.

— Держи шторку открытой, — сказал я, прислоняясь спиной к раковине. — Я хочу тебя видеть.

Мое самообладание продержалось недолго. Я разделся, и пока мыло все еще оставалось скользким на ее коже, я трахал ее у стены, пока она, задыхаясь, не выкрикнула мое имя, и, черт возьми, мое имя звучало так приятно, когда слетало с ее губ. Она наклонилась, упершись руками в кафельную стену, и я потянулся, чтобы сжать ее лицо, и потребовал:

— Повтори мое имя, малышка. Кричи для меня.

Она это сделала, и, черт возьми, это был рай.

Я снова заказал ей слишком много еды, но мне понравилось, как просияло ее лицо, когда она увидела, что все тарелки с завтраком доставлены. Она расправлялась с тарелкой толстых бельгийских вафель с персиками, когда зазвонил ее телефон, и ее глаза обеспокоенно сузились, когда она посмотрела на экран.

Она взглянула на меня с неуверенностью на лице.

— Это Виктория.

Я встал с кровати, свирепо глядя на ее телефон, как будто мог определить намерения женщины Хэдли, просто взглянув на него. Он звонил, пока не перешел на голосовую почту, затем через паузу… снова зазвонил.

— Посмотри, чего она хочет, — тихо сказал я. Я не был до конца уверен, какими технологиями располагали Хэдли — например, могли ли они определить наше местоположение по телефонному звонку, — но в любом случае пришло время менять наше место. Лучше знать, какую ложь они собирались попытаться сплести сейчас, чем оставаться в неведении.

Рэй удалось придать своему голосу удивительно дружелюбный тон, когда она ответила:

— Привет, детка! В чем дело?

Ее лицо побледнело, и я отчетливо услышал голос Виктории на линии.

— Папа умер. Все кончено, понимаешь? Все, черт возьми, кончено.

— Виктория, о чем ты говоришь? Глаза Рэй были широко раскрыты, когда она посмотрела на меня, одними губами спрашивая:

— Какого хрена?

У меня голова шла кругом. Из всех историй, которые я ожидал услышать, это была совсем не та.

— Мой отец мертв, Рэйлинн!

Голос Виктории был сдавленным, запыхавшимся, испуганным. Почему она испугалась?

— Боже, и мне даже не грустно из-за этого. Что я за чертова дочь такая?

Затем, мягко:

— Какой отец захочет убить своего ребенка?

Всхлип, затем горький смешок. Судя по ее темпу и учащенному дыханию, она шла быстро, почти бежала.

— Это не имеет значения. Все это, черт возьми, больше не имеет значения. Я даже не сожалею, Рэй, я сделала то, что должна была сделать. Мы оба это сделали. Наступила пауза. Она затаила дыхание.

Она пряталась.

— Виктория,