Запоздалый суд (сборник) - Анатолий Емельянов

И вот она уходит, заперев дверь на ключ, а я затапливаю все три печки. Дрова горят хорошо, в трубах гудит, и я от нечего делать хожу вдоль стеллажей с книгами, рассматриваю фотографии на стендах «Прошлое Сявалкасов» и «Сявалкасы сегодня». Очень интересно. «1932 год. Первый трактор в Сявалкасах». За рулем маленького трактора на больших колесах гордо восседает парень в расшитой рубашке и в кепке с огромным козырьком. И какой гордый взгляд!.. «1932 год. Молотьба». Толпа мужиков и баб стоит, подняв высоко над головой цепы — позируют. Все в самотканых рубахах, в лаптях… А вот молотят на лошадях. Я слышал, что были конные молотилки, но сам таких не видел… Фотографии скособочившихся изб под соломенными крышами, установка первого телеграфного столба в Сявалкасах… Вот, оказывается, как все это было!..

А «Сявалкасы сегодня» — это словно другой мир, другая планета; одни кирпичные фермы и свинарники — что тебе дворцы!.. Ну, это мне все знакомо. А вообще говоря, очень хорошо, надо бы и мне в Кабыре организовать нечто подобное: «Прошлое Кабыра» — «Кабыр сегодня».

А можно еще и третий стенд: «Кабыр завтра»! Да, очень может интересно и наглядно получиться. И когда наконец приходит Люся, я спрашиваю, кто сделал такие хорошие стенды? Оказывается, все она сама.

— А карточки эти по домам ходила и выпрашивала.

Вчерашнее и сегодняшнее… Неужели наша сегодняшняя жизнь лет через тридцать — сорок покажется поколению, которое сейчас еще и на свет не народилось, такой же убогой и скудной, какой кажется мне прошлое? Наверное, деревни тогда превратятся в благоустроенные городки, труд людей будет легким и приятным. Может быть, и мы с Люсей еще увидим эту жизнь, хотя нам и сейчас не так уж плохо, тем более что у Люси в сумке оказалась пропасть вкусной еды.

— А вот еще и картошка! Мы сейчас испечем. Знаешь, как вкусно! Мы иногда с девчатами соберемся, ну, с клубными, нас тут трое работает, заведующая — Таня, и худрук — Света Птицына, мы картошку печем и целый вечер проговорим.

— Мужчин, конечно, костерите по всем статьям!

— И достается, а что!..

Зимой день короток, и пока мы сидели у печки в свете пламени, окна в библиотеке померкли, посинели, нас окружал таинственный уютный полумрак, и не хотелось уже ни шутить, ни толковать о неравноправии мужчин и женщин (в доказательство того, что мужчин следует костерить на каждом углу, Люся даже принесла какую-то брошюрку, где была изложена история «женского движения» и говорилось о том, как две девицы были приняты на службу в акцизное управление Херсонеса и что из этого получилось). Все это казалось чем-то далеким и ненужным, все это не имело к нам отношения, а хотелось просто сидеть молча и глядеть на жаркие угли.

— Бог с ним, с этим движением. — И я обнимаю Люсю, и так мы сидим перед печкой.

Вот уже и дрова прогорели, уже белые угли подергиваются темным налетом, и надо бы закрыть трубу, как положено истопнику…

— Люся, — говорю я, — а ведь я пришел тебе сказать…

Я чувствую, как она насторожилась в ожидании.

— Я пришел сказать… — Но отчего мне так трудно вымолвить вслух то, что в душе я решил?..

— Ты уже сказал. — И она еще тесней прижимается ко мне. — И я… я тоже тебя люблю, Саш…

— Нет, я пришел сказать: ты бы пошла за меня замуж?

Она долго молчит.

— Ах, Саш!.. — И даже слегка отодвигается от меня. — Я… Я чего-то боюсь, ведь эта семейная жизнь… Ты знаешь…

Я понимаю, о чем она хочет сказать: о своей жизни о Генкой, но это мне не важно, это меня не касается, мне наплевать, что там у нее было с Генкой, ведь я не маньяк, не филистер какой-нибудь!..

— Все зависит от того, любим мы друг друга по-настоящему или нет.

— Да ведь семейная жизнь может перемолоть всякую любовь, даже трижды настоящую.

— Откуда ты все это знаешь? Из книжек своих? Да сейчас я их все в печку покидаю, гори они синим пламенем!..

— Нет, Саш, не из книжек, а по людям. — И она грустно улыбается. — Ты еще не видел моего отца.

— А что это за зверь такой?

— Да он, как и Генка, свихнулся на семейном вопросе и теперь поедом ест меня за то, что я ушла от него. И маму извел окончательно, просто хоть из дому беги.

— Но маме-то за что попадает?

— За то, что она испортила меня книгами разными. Его бы воля, он всех бы заставил выучить наизусть одного своего любимого Томаса Мора. Да был такой утоиист, и вот отец на нем свихнулся, вернее, на его теории любви при социализме. Смешно сказать! Отец мой добрый и наивный человек, образование самое поверхностное, и вот наткнулся на Томаса Мора, и открылись ему сразу все «секреты» мира, а главный «секрет» в том, что если женщина вышла замуж, она должна весь век свой любить его и жить с ним. И вот он гонит меня обратно в Кабыр…

— И правильно делает! Твой отец сердцем чует, что счастье твое в Кабыре. Он просто еще не знает, что и я живу в Кабыре!

— А если ты перестанешь меня любить? — серьезно спрашивает Люся.

— Да мне просто некогда будет перестать тебя любить!

— Посидим лучше молча да погорюем о картошке, которая превратилась в угольки. Очень вкусная была картошка!..

И мы опять сидим обнявшись. И как хорошо — поговорив о теориях, забыть о них и жить так, как хочется!

Вот и Люся, точно подслушав меня:

— Я все время пытаюсь пойти против своего сердца, и почему-то мне часто делается так страшно, что кажется — сойду с ума… И почему нельзя увидеть, какое у у нас будущее?

— Самое прекрасное, — говорю я. — Самое прекрасное… Только поменьше читай теории да побольше слушай свое сердце…

8

А Бардасов опять исчез, и опять звонки: снаряди две машины на станцию за цементом, из «Победы» приедут за соломой и привезут элитный ячмень, надо принять… Какая «Победа?» Какой ячмень?.. Все эти «операции» с куплей-продажей, с менами-обменами я плохо понимаю, тем более что Бардасов по телефону не много-то и объяснит, однако Михаил Петрович в этом деле знаток тонкий, хотя и он не может сказать, где эта «Победа», в каком районе — в пашем такой нет.

Но вот звонок из самого Горького! Надо, говорит, подобрать пятнадцать человек для временной работы на Горьковском автомобильном заводе, а за это они капитально отремонтируют нам две автомашины!

— Будут как новенькие, как новенькие! — кричит радостно в трубке голос Бардасова.

Оказывается, подобные «командировки» колхозников в «Серпе» не в новинку! Ну и ну!..

А тут еще Граф со свадьбой! Пришел ко мне в партком хмурый, расстегнул полушубок, ногу на ногу закинул, бьет перчаткой по колену:

— Нехорошо вы поступили, Александр Васильевич…

— Сам знаю, что не очень хорошо — сбежал, можно сказать, да так получилось, что делать…

— Под давлением общественного мнения, — усмехается Граф.

— Кроме того, ты ведь собрался жениться, так что рано или поздно мне все равно бы пришлось сматывать удочки.

— Говорят! Вот деревня! Ты только подумал, а тут уж говорят!

— Но ведь так оно и есть, а?

Он молчит, бьет перчаткой по колену.

— Да. — И улыбнулся смущенно. — Решил еще разок попытать.

— И свадьба уже назначена?

— Да. И просьба у меня к вам такая: будьте на моей свадьбе хыйматлах-атте[Хыйматлах-атте — посаженый отец.].

Хыйматлах-атте?! Меня даже мороз по спине продрал. Не потому, конечно, что вот, дескать, секретарь парткома и хыйматлах-атте на свадьбе, хотя, признаться, раньше я очень рьяно отказывался от подобных ролей, считая, что партийному человеку это не к лицу. По это по молодости, так сказать, лет, а как-то в одном разговоре Владимиров признался, что вчера стал кумом, красным кумом! И еще он сказал, что в том, чтобы принимать участие в хороших национальных обрядах нет ничего предосудительного, потому что теперь все эти обряды имеют уже совсем не тот смысл, что было прежде, это своего рода праздник, так что чуждаться нам, партийным, таких праздников не стоит. И это, конечно, очень правильно, зачем же отгораживаться от людей, тем более во время праздника! Так что с этой стороны я не колебался, не раздумывал. Меня другая сторона смутила. Если я стану, значит, хыйматлах-отцом Графу, то… то Люся невольно будет ему хыйматлах-матерью! О!.. И я чувствую, как краска заливает лицо. Но ведь что-то надо отвечать, и вот я кручусь: когда свадьба да расписались ли, много ли народу и прочее. Мало того, довертелся до того, что говорю:

— А ты хорошо все обдумал, Гена? Не подождать ли?..

— Подождать? — изумляется он.

— Ну, я бы сказал маме, чтобы пива сварила на свадьбу…

— Нет, Александр Васильевич, ни к чему пиво. Я хочу сделать свадьбу без капли водки и без ложки пива. Пусть посмотрят кабырцы, какие должны быть свадьбы у культурных людей в социалистическом обществе. Ну и вас в хыйматлах-атте зову с умыслом, — улыбается Граф. — У меня ведь, Александр Васильевич, сами знаете, родни в Кабыре очень мало, а через вас я породнюсь, можно сказать, со всей колхозной парторганизацией!