Время дикой орхидеи - Фосселер Николь

– Нет, Ли Мей, – шептал он ей в волосы. – Не думай так. Не ты ли мне рассказывала, что твой отец знает море, как никто? Что море то же самое, что кровь в его жилах? Его сердцебиение?

Образ отца, нарисованный ему Ли Мей, вызывал у него уважение. Гордый. Непокорный. Временами вспыльчивый. Человек, которому лучше не становиться поперек дороги, особенно когда дело касалось его дочери, которая, судя по всему, была его зеницей ока. И все же он был полон любопытства к этому человеку. Человеку моря, такому же, как и он сам. Почти родственная душа; он с удовольствием когда-нибудь познакомился бы с ним.

– Да, – прошелестела она. – Да, это верно.

Сердце Дункана сжалось, а потом расширилось в диком, неровном ударе, когда он ощутил у себя на языке слова, которые уже несколько дней носил в себе.

– Как ты думаешь… он скажет «да», если я попрошу у него твоей руки?

Ли Мей подняла голову, на ее щеках блестели дорожки от слез, а глаза сияли от непостижимого счастья. Улыбка – печальная, почти болезненная – показалась на ее лице, и она положила ладонь на его щеку.

– Ты не можешь на мне жениться, Дункан. Ты белый. Оранг-путих. А я наполовину китаянка, наполовину оранг-лаут. Вместе нам не бывать. Здесь – никогда.

Внезапно разница в возрасте между ними повернулась в обратную сторону. Он, романтичный и наивный юноша, а она – опытная, рассудительная женщина, которая знала порядок вещей в жизни.

– Если не здесь, то где-то в другом месте, Ли Мей, – прошептал он и прижался лбом к ее лбу. – Если понадобится, то хоть на краю света.

– Где Ли Мей?

Облегчение, радость последнего часа, что супруг, отец благополучно и до срока вернулся в Кулит Керанг, наполняли дом серебряным звоном, словно стрекот цикад, но теперь он содрогнулся и замер от его голоса; в нем чудилось что-то угрожающее.

– Я не знаю, – растерянно ответила Лилавати.

Она сидела с Индирой на полу веранды, освещенной лампой, и закрепляла в косе девочки последний из новых перламутровых гребней, а Индира – изящная, с глазами, как у косули – разглядывала привезенные отцом игрушечные фигурки, вырезанные из дерева и кости.

– Может, она в китайском домике?

Рахарио, со свежеподстриженной бородой, с еще мокрыми после ванны волосами, отрицательно покачал головой:

– Нет, там ее нет. Никто из персонала и из охранников тоже не видел ее с полудня. Кишор?

Вытянув длинные ноги, со стопкой новых книг рядом с ротанговым креслом, углубившись в чтение, молодой человек с угловатыми, замкнутыми чертами лица пожал плечами:

– Понятия не имею.

– Шармила?

С пунцовыми щеками Шармила склонилась над вышиванием и отрицательно потрясла головой. Врать матери для нее не составляло труда: ведь Лилавати была вся поглощена заботами о подготовке свадьбы; но отца обвести вокруг пальца было не так легко.

Она чувствовала, как глаза отца сверлят пробор ее волос, и глаза матери тоже испуганно вскинулись на нее.

– Шармила. – Голос отца стал опасно тихим.

– Откуда мне знать, куда подевалась Ли Мей, – пролепетала она полудерзко, полувиновато.

– Ты лжешь.

Плоское лицо Шармилы пылало, и она сжала полные губы в тонкую линию.

Под шорох шелка и звон украшений Лилавати тяжело поднялась и опустилась рядом с Шармилой на колени, осторожно взяла ее за запястье.

– Если ты что-то знаешь, ты должна нам сказать, Шармила. В такое время быть где-то вне дома опасно для такой молодой девушки, как твоя сестра.

Шармила опустила голову еще ниже.

– Так ты знаешь, где она может быть?

Шармила молчала.

– Разве ты не понимаешь, что мы в тревоге? Что бы ты ни обещала сестре, ты должна нам сейчас сказать, где она.

– Шармила. – От отцовского голоса, холодного и резкого, как разбитое стекло, у нее кожа пошла пупырышками. – Ты сейчас же скажешь мне, где твоя сестра. Если ты рассчитываешь стать женой Гаруна.

Шармила вскинула голову; ее узкие глаза расширились от ужаса.

– Нет, папа. Пожалуйста. Это несправедливо!

– Ты можешь выбирать. Ли Мей или Гарун.

Взгляд его был каменным.

Ее глаза влажно заблестели, и в поисках помощи она посмотрела на мать.

– Пожалуйста, Шармила. Скажи нам, где Ли Мей.

Острый подбородок Шармилы дрожал.

– Она… она с одним мужчиной.

В глазах отца вспыхнуло пламя.

Лилавати резко втянула воздух, и пальцы ее крепче сомкнулись на запястье дочери.

– Где, Шармила?

– Этого я не знаю.

– Мужчины, которые уговаривают девушек на секретность, не замышляют с ними ничего хорошего. Никогда. – Голос Лилавати был мягким, но настойчивым. – И ради твоей сестры скажи нам все, что тебе известно. Может быть, ты знаешь его имя?

Слезы капали из глаз Шармилы.

– Дункан. Дункан Бигелоу.

Сердце Лилавати холодно сжалось, когда она взглянула на мужа.

С его лица схлынули все краски; оно стало серым, седым, как пряди в его волосах и в его бороде. В глазах горела голая ненависть.

– Ты это серьезно? – прошептала Ли Мей между двумя поцелуями.

Дункан повернулся к ней, гладил по лицу, по волосам, которые черной рекой растеклись по подушке.

– Еще никогда ничто не было для меня настолько серьезно, Ли Мей. Мы созданы друг для друга.

Он провел ступней по ее стопе. Различнее некуда: большая, костистая мужская стопа – и женская, изящная, с высоким подъемом; общим у них была только плавательная перепонка между вторым и третьим пальцем. Как у тюленя или выдры.

Знак судьбы.

Задорная искра вспыхнула в темных глазах Ли Мей, и ее руки уже нащупывали верхнюю пуговицу его рубашки.

– Докажи мне это.

От губ Дункана на ее шее у нее пробежали мурашки по коже, и под тяжестью его тела она, казалось, невесомо парила.

– Ты для меня все, – пробормотал он.

Ли Мей улыбнулась и вздрогнула. Быстро прижала палец к его губам, отодвинула его от себя и прислушалась к звукам в саду, широко раскрыв глаза.

– Там кто-то есть. Кто-то ходит вокруг павильона.

Дункан отвел ее руку и, смеясь, покрутил головой:

– Никого там нет. Только море и ветер. Разве что какой-нибудь зверек в кустах.

Ли Мей вскрикнула, когда в комнату ворвалась тень и метнулась к ним; Рахарио схватил Дункана за волосы и поволок по комнате, ударил его о стену с такой силой, что хряснули позвонки.

– Руки прочь от моей дочери!

Жилистая, жесткая рука сомкнулась на горле Дункана, и что-то холодное приникло к его шее со смертельной остротой, поцарапав кожу.

Он взглянул в харю демона, такую близкую, что он чувствовал толчки его жаркого дыхания. Наполовину спрятанный в глубокой тени, он видел лишь светлое сверкание зубов перекошенного рта и огонь в глазах. Исполненных ненависти. Кровожадных.

Мужское тело, такого же роста, как он, пригвоздило его к стене с силой всех его мускулов; не было никакого шанса высвободить руку или ногу, чтобы принять позу обороны. Он ловил ртом воздух, и его сердце в смертном страхе грозило разметать ребра.

– Папа! – Ли Мей спрыгнула с кровати, подскочила к отцу со спины, впилась ему в плечи, тянула и рвала его. – Ты сделаешь ему больно! Отпусти его! Папа, прошу тебя! Отпусти его!

Что-то жесткое, острое вонзилось в нее с быстротой гарпуна, может быть, локоть, и она ударилась спиной об пол. Раскрыв рот в немом крике, она схватилась за ушибленные ребра, за судорожно сжавшийся желудок. Воздух она не могла вдохнуть.

От боли. От страха за Дункана.

От потрясения, что ее любимый отец в своем гневе не пощадил и ее.

Георгина подняла голову от книги и сощурилась, глядя с веранды в ночной сад.

– Что это было? – испуганно прошептала она.

Джо тоже опустила свою книгу с расширенными в страхе глазами, поглядывая то на отца, то на мать.

– Оставайтесь здесь. – Пол отшвырнул газету и быстро встал, побежал в дом.

Джо бросила книгу на стол так, что зазвенели стаканы. Георгина удержала ее: